Соль - Марина Дяченко

— У меня есть на то свои причины. Собеседник кивнул:

— Я с вами встретился, как вы хотели. Я сделал это, потому что вы купили, как я понял, восемь девочек и выпустили, предварительно допросив и надев на руку каждой такую штуку, — длинный палец с загнутым белым ногтем указал на браслет. — Я понимаю, что вы искали встречи со мной, и спасение девочек было всего лишь методом. Тем не менее вы их спасли.

— Вы не совсем правы, — Эрвину было трудно говорить. Когда-то вот так же трудно ему было выговаривать слова на огромной сцене, при большом скоплении народа, когда он еще школьником выступал на каком-то концерте. — Вернее, вы совсем не правы. Я выкупал их потому, что я не могу… — он запнулся. Речь была отрепетирована заранее, много раз он представлял себе, как произнесет эти слова. — Потому что положение дел с работорговлей волнует меня, кажется, гораздо больше, чем вас!

Он сказал и откинулся на спинку кресла. Может быть, не стоило с начала беседы идти на конфликт. Может быть, вообще не стоило сюда приезжать.

Три месяца назад он выгравировал на десяти медных пластинках текст письма, свое имя и номер телефона. Цены на живой товар все время росли, особенно на едва пойманных, «свежих» русалок. Конечно, доходяг, которые «вышли в тираж» в публичных домах, можно было купить по дешевке. Но Эрвин боялся с ними встречаться, боялся смотреть им в глаза и малодушно делал вид, что ничего не знает о «сезонных распродажах».

— Положение дел с работорговлей, — медленно повторил его собеседник. — Разумеется, ведь вы журналист. Такие характерные словесные обороты…

Он повернул голову. Скалы, запиравшие бухту, оставляли свободным только небольшой отрезок горизонта. Огромная баржа, полным ходом идущая вдоль берега, смахивала на черную курительную трубку.

— Да, я зарабатываю журналистикой, — через силу выдавил Эрвин. — Но то, что я делаю сейчас… это не для работы. Не ради заработка. Можете мне верить или нет.

— Разумеется, — зеленые глаза его собеседника вдруг изменились, сделавшись серо-голубыми. — У вас сердце болит о судьбе несчастных русалок. Причем гораздо больше, чем у меня.

Вместа ответа Эрвин включил диктофон. Одно длинное мгновение казалось, что аккумулятор все-таки подвел.

— Меня зовут Эмма-Роза, — зазвучал слабый девичий голос. — Я знала, что подплывать к берегу опасно. Да. Я только… Ради чего? Я… встретила мальчика на лодке… мы с ним болтали… Я только хотела с ним поговорить один раз… только один раз. Меня накрыли сеткой. Нет, я больше его не видела. Нет, не знаю. Отпустите меня.

Пауза.

— Меня зовут Виттория. Я подплыла к берегу. Мой парень, который… он… я хотела… я думала его там встретить. Нет, не назначал… Просто я знала, что он там есть… Потом я запуталась в сетке. Его зовут? Он не говорил. Я звала его Принц…

Пауза.

— Меня зовут Равшана. Мне пятнадцать лет. Я просто убежала от родителей, я думала… — тонкий плач накрыл несколько слов. — Он ждал меня… Мы вместе плавали. Я его называла Принц. Он меня — Принцесса.

— Откуда ты узнала, что на суше есть принцы? — раздался приглушенный голос Эрвина.

— От девочек. Еще откуда-то… Не помню.

— Из твоих знакомых кто-то дружил с принцами?

— Нет. Но все хотели. Все говорили. Это было нельзя. Все знали, что это опасно, запрещено, что это нельзя. Все говорили, что принцы… — голос сорвался.

Пауза.

Восемь записей, восемь голосов. Три с половиной минуты. Диктофон работал. Бородач слушал, его глаза из голубых теперь сделались карими, темными.

Последней была записана исповедь вчерашней девочки, шестнадцатилетней Барбры. Когда и ее слова сменились отчаянным, навзрыд, плачем, Эрвин выключил диктофон.

Еще минуту стояла тишина. Шумел прибой. Гнили водоросли.

— И вы хотите сказать, что не готовите репортаж? — тихо и как-то очень зловеще спросил бородатый. Эрвин подобрался.

— Я не привык врать. Я не вру вам. Я хотел встретиться, потому что я знаю — мне кажется, я знаю, — что происходит.

— Спасибо за попытку, — отрывисто сказал бородач. — Вынужден вас разочаровать. Я лучше знаю, что происходит…

Он протянул руку и включил диктофон на столе.

— Я знаю, что только за последний год триста двадцать три девочки были похищены — пойманы, как рыба — у самого берега. Только пятнадцати удалось спастись, восьми — с вашей помощью. Я знаю, что большая часть похищенных была продана в публичные дома. Они погибли там или погибают сейчас, изувеченные и брошенные на произвол судьбы. Я знаю, что многих купили частные «коллекционеры». Я знаю, что работорговля как бизнес развивается с неслыханной скоростью. Я знаю, что власти либо открыто бездействуют, либо имитируют деятельность. Я знаю, что начальник береговой полиции куплен с потрохами. Я знаю, что сам виноват во всем — потому что недооценивал людей или, вернее, оценивал их слишком высоко. Я мог бы размазать вас по вашим пляжам — взрывая корабли и лодки, убивая пловцов и рыбаков, отравляя море. Меня останавливает только… нет, совсем не жалость. Я не готов посылать своих детей на убийство. Пока.

— Послушайте, — быстро сказал Эрвин, — пока русалки в море, они в безопасности. Вы знаете. Нельзя позволять им приплывать к берегу! Удержите их, заприте!

Бородач улыбнулся с великолепным презрением.

— Совет, достойный двуногого. Я запрещаю и наказываю за неповиновение, но я никого не держу на цепи. Для нас свобода много значит… в отличие от вас. Я проклинаю тупых зверей, ходящих на двух ногах. И предупреждаю, что затея с работорговлей плохо кончится — для вас… А вы опубликуйте это мое эксклюзивное интервью, Эрвин Фролов, и считайте, что я вас таким образом отблагодарил.

Теперь в его голосе сквозила насмешка.

— Я еще не все сказал…

— Не сомневаюсь, вы хорошо заработаете на этом материале. Бородач обернулся к амфибии и махнул рукой. Взревел мотор.

Подпрыгивая на камнях, машина двинулась к берегу, и Эрвину на секунду показалось, что сейчас она превратит его в кровавую лепешку с гарниром из белого пластика.

Машина остановилась рядом с бородачом. Открылась дверца-люк. Ухватившись за поручни, собеседник Эрвина одним прыжком забрался внутрь.

— Я не сказал самого главного! — крикнул Эрвин. — Я не сказал того, зачем пришел! Я знаю, как…

Люк захлопнулся. Машина кинулась в море, как кинулась вчерашняя девушка. Не было прощального удара хвостом — только водовороты на поверхности и белая пена.

Остались два пластиковых стула, круглый стол и пляжный зонтик.

Июльское солнце пробивало воду до самого дна, и сверху, с борта моторки, можно было сосчитать рыбешек на глубине четырех-пяти метров. Виталик нашел занятие поинтереснее: в оранжевой футболке с белым логотипом «Золотого Мыса», в широкополой шляпе и узких темных очках он глазел на загорелых пляжниц, и пляжницам откровенно нравилось, что он на них глазеет.