Мачты и трюмы Российского флота - Пётр Фурса

Прежде всего нас разделили на два лагеря: лагерь “моряков” и лагерь “сухопутчиков”, или, как мы их называли с первого дня, - “сапогов”. Оба лагеря, в свою очередь, были разделены на взводы и отделения. Во главе лагеря моряков был поставлен корабельный старшина запаса Таран, проходивший ранее службу на каком-то из флотов. Это давало ему право смотреть на нас, не хлебавших соленых брызг, как на плебеев, годных разве что чистить ему, просоленному мореману, флотские ботинки, называемые в просторечии “прогарами”, “гадами” или просто “говнодавами”. Взвод возглавил сержант Опарин из Смоленского меда, никогда не видевший моря, но сходу возомнивший себя “бывалым”. В командиры отделения, в которое я попал, пробился сержант Сосенков, то же из Смоленска (землячество на службе военной - великая вещь).　

Казарма, в которой нас разместили, представляла собой длинный двухэтажный сарай, на втором этаже которого были расположены жилые комнаты (кубрики), Ленинская читальня и кабинет начальника курса Савинкова. На первом этаже - столовая, превосходная на тот момент, надо заметить. И хотя здания были построены еще каким-то из царей, сохранились они великолепно. В другом крыле здания находилось управление факультета и несколько военных кафедр, а также огромная аудитория, выполнявшая, по-совместительству, роль клуба. И если когда-нибудь над провинившимся слушателем проводились публичные экзекуции, то она еще выполняла роль барской конюшни.　

Первые десять дней мы занимались тем, что проходили “курс молодого бойца”, или, как интеллигентно выражался товарищ Таран, “курс молодого долбо...лома”. Этот курс включал в себя строевую подготовку, изучение уставов, утреннюю и вечернюю поверки и физическую нагрузку, к которой, учитывая медицинскую специфику военных, никто всерьез не относился, однако “вид все-таки делал”. Параллельно каждым из нас самостоятельно решалась сложнейшая задача подгонки военной формы одежды, так как выданное нам обмундирование по размерам никому не подходило. В эти же десять суток выход в город для слушателей был строжайше запрещен.　

Десять суток неволи показались мне вечностью, учитывая вольную жизнь в студенчестве. И я не раз пожалел, что связал свою жизнь и с Тараном, и с Савинковым, и с Пимом. Особенно с последним, так как повод для сожаления явился словно по мановению волшебной палочки.　

Любой начальник политического отдела обязан досконально знать подчиненный личный состав. Знать его сильные и, особенно, слабые стороны, дабы, при случае, можно было бы держать этот же состав за наиболее чувствительные места мужского организма крепкой мозолистой рукой партийной идеологии и политического самодурства.　

Так и Пим, детально ознакомившись с моим тощим “личным” делом, и выудив оттуда, что я когда-то имел счастье-несчастье работать фотографом, тут же решил проявить обо мне отеческую заботу и назначить курсовым мастером светописи. Я немедленно был вызван в руководящий политический кабинет, где мне и была предложена эта почетная должность. С нее-то и начались мои тяготы и лишения военной службы, которые я клялся стойко преодолевать и переносить (неизвестно только откуда и куда).　

“Фотолаборатория”, ключи от которой мне были любезно предоставлены самим НАЧПО, представляла собой маленькую, грязную комнатушку, расположенную за сценой барской конюшни. Воды в ней не было, что в процессе фототворчества имеет определенные неудобства. Из аппаратуры, требующейся фотографу, был только сломанный фотоувеличитель “Ленинград”, обшарпанный фотоаппарат “Зоркий” да несколько ржавых ванночек. После институтской лаборатории эта конура показалась мне ни чем иным, как издевательством над благородной профессией фотомастера, каковым я самоуверенно считал себя тогда. В результате моего искреннего возмущения, из под моего же пера родился первый военный документ, названный мной “Заявление”, хотя на службе он должен был именоваться “Рапортом”.　

НАЧАЛЬНИКУ ПОЛИТОТДЕЛА ВМФ ПРИ ГМИ ЗАЯВЛЕНИЕ　

Для нормальной работы фотолаборатории прошу Вас купить　

следующее имущество:　

1. Фотоаппарат “Зенит" - 1 шт.　

2. Глянцеватель - 1 шт.　

3. Ванночки, бачки для пленок, фоторезак, форматную рамку,　

пленку, бумагу и необходимые химикалии.　

Всего на сумму 500 (пятьсот) рублей.　

Никакой воинский начальник никогда не пойдет на денежные расходы, если вопрос может быть решен с помощью энтузиазма подчиненного и к тому же бесплатно. Я же еще этого не знал, будучи твердо уверенным в том, что “бесплатный сыр бывает только в мышеловке”. И вот с видом великого фотограмотея, я представил сей документ Самому. Удивлению его не было предела...　

— Это что за херню Вы мне тут нарисовали? Я понимаю так, что Вы отказываетесь от работы! Так дело не пойдет! Здесь Вам не тут! Я это Вам припомню! А на место Ваше найдутся десять желающих!!!　

Ошарашенный вышеизложенной тирадой, не понимающий своей огромной вины перед Коммунистической партией, Советским правительством и лично Леонидом Ильичем Брежневым, я резонно возразил:　

— А что, собственно, Вы на меня орете? Я ведь не прошу чего-то сверхъестественного, а только то, что положено для нормальной работы!　

В голове теснилось еще несколько фраз, однако выплеснуться наружу они не успели, так как я был с позором изгнан из кабинета и с почетной должности факультетского борзописца светом. Последствия своего опрометчивого шага я ощущал потом все два года учебы в стенах сего храма военной медицины. Это выражалось хотя бы в том, что несмотря на довольно успешную учебу, поощрения в виде грамот и благодарностей на меня не сыпались, в то время как и за менее эффективный труд на ниве постижения наук умеющие сладко улыбаться начальству слушатели всегда бывали вовремя обласканы тем же начальством.　

Прошли, наконец-то, проклятые десять дней первого в моей жизни заключения, и я получил возможность выйти в город. Получил также разрешение начальника курса Савинкова снять квартиру и поселиться вне казармы, что давало ощущение определенной степени свободы, так необходимой мне на первых порах военной карьеры. Расходы по квартплате сторицей окупались тем, что не нужно было записываться в увольнение, унижаясь каждый раз перед сержантом Опариным и не нужно было с глупым видом кричать “я” на вечерней поверке, дышать специфическими запахами военной казармы и бриться только холодной водой. К тому же финансовый вопрос не мог нас всех здорово беспокоить, так как нам, кроме одежды, выдавалось 95 рублей в месяц на прокорм, а это было не такой уж и маленькой суммой. Хватало и на столовую, и на ресторан. Самые умные могли даже книжки покупать.