Самый трудный день - Николай Старилов

Оскальзываясь, спотыкаясь о битые камни, уже не таясь, в рост, рота ударила с флангов по дому, занятому немцами. Алексей перед началом атаки лежал среди бойцов, сжимая в руке свой "ТТ", его била мелкая дрожь, во рту пересохло, хотя рассвет был хмурый и сырой, серый воздух обволакивал все липкой паутиной. Перед глазами торчала волчьим клыком стена дома, который они должны были во что бы то ни стало, как говорилось в приказе комбата, взять к шести утра. В их распоряжении было еще три часа. Это были минуты обычного ежедневного затишья - кто не спал ночью, тот сейчас уже не мог бороться со сном, кто спал, тот еще не проснулся, даже артиллерийская канонада затихала в это время. Алексей сильно рассчитывал на эту внезапность, на то, что немцы не должны ожидать в это время атаки с нашей стороны. Он переложил пистолет в левую руку и вытащил из-за пояса ракетницу. Взвилась вверх ракета, лопнула в небе и красной звездой, странной в рассветное время, предвестницей кровавого дня, медленно полетела к земле, Алексей отбросил ракетницу, вскочил и, оглядываясь на бойцов, закричал: - За Родину! За Сталина! Вперед! Все в роте знали, что сейчас все зависит от их быстроты и решительности - чем быстрей они ворвутся в дом, тем меньше их ляжет навсегда перед домом. Бойцы резко поднялись с земли и бросились вперед. Почти никто из них не стрелял - попасть на бегу в цель практически невозможно, и если обычно в атаке стреляют, то делается это больше для устрашения противника, для того, чтобы он не мог показаться из укрытия и вести прицельный огонь, а они, кроме всего прочего, должны были еще беречь боеприпасы. Поэтому Алексей в обеих полуротах выделил по пулеметному расчету, которые должны были прикрывать атакующих и давить огнем на обороняющихся немцев. Им был дан приказ патронов не жалеть - пулеметные очереди неслись к дому, били в стену, рвались в окна. Они одолели те двадцать-тридцать метров, что отделяли их от цели за несколько секунд, за это время немцы успели только проснуться, а их охранение открыло жидкий огонь - им мешали пулеметы, - к тому же рота Алексея почти сразу оказалась в мертвой зоне у стен дома. С этого мгновения начиналась главная часть дела. Алексей не мог знать этого точно, но предполагал, что в дом рота ворвалась без потерь или почти без потерь, впрочем, сейчас он и об этом не думал, об этом он думал раньше, когда составлял план. Благодаря внезапной атаке даже не на рассвете, а почти в темноте он сразу решал главную задачу - войти в соприкосновение с противником, и она переставала быть главной; главной задачей становился бой в самом доме, но благодаря этой же внезапности немцы были сразу лишены возможности отступить, они должны были драться за свою жизнь, а драться они умели. Впереди бежали два бойца: один высокий, худощавый, гимнастерка висела на его плечах, как на вешалке, - Леселидзе, другой ниже на целую голову и налитой, гимнастерка мощно обтягивала его лопатки и плечи - Бондаренко. Они ворвались в то, что когда-то было проемом для балконной двери руины громоздились уже до уровня второго этажа. Разрывы гранат, близкий свист пуль, взрывающих воздух в замкнутом пространстве бывшего дома, - это был ад, но привычный уже ад. Надо было работать. Леселидзе упал, а Бондаренко только дернул плечом - его задело той же очередью - и повел автоматом. Алексей не мог и не хотел оставаться сзади бойца, тем более сзади раненого бойца, и прыжком вырвался вперед. Перерезанный очередью в упор из ППШ немец сползал на пол, цепляясь спиной за стену и тяжело и нехотя подгибая ноги. Он еще жил, и в глазах его застыло обычное удивление смертельно раненного человека, который не может поверить, что вот только что он жил, а вот его уже убили и его не будет, совсем не будет, и тут же было удивление оттого, что враги вот они, стоят рядом с ним, и у него в руках автомат, а стрелять он не может, а они на него даже не смотрят, а ведь он еще живет... Гитлеровец был готов, и, не останавливаясь около него, Алексей пошел вдоль коридора, прижимаясь к стене и выставив вперед пистолет, но недалеко, чтобы его не могли выбить неожиданным ударом из какого-нибудь дверного проема. Оглянувшись, он увидел, что за ним идет Бондаренко, держа палец на курке автомата, на левом плече у него темнело расплывающееся пятно крови. По всему дому от подвала до разбитых верхних этажей шел бой - рвались гранаты, гремели автоматные очереди и раздавались крики, от которых раньше у него застыла бы кровь в жилах. Алексею показалось, что впереди мелькнула какая-то тень, он рванул с пояса лимонку и, прижимая рычаг к ее ребристому телу, сделал еще два шага и увидел над собой у края огромной дыры в потолке ствол немецкого автомата. Он подкинул в дыру гранату и отскочил в сторону. Грохнул взрыв, и на пол перед ним в облаке пыли упал окровавленный "шмайссер". Наверху закричали. Алексей бросился назад и налетел на Бондаренко. Нельзя было терять ни секунды, и он повалил бойца на пол и упал рядом с ним. Мгновением позже разорвалась немецкая граната. Взрывная волна толкнула его в бок, и Алексей понял, что его не задело. Пыль стояла столбом, лезла в глаза, но Алексей не целясь выстрелил несколько раз из пистолета, одновременно раздался стук сапог рухнувшего сверху немца и его дикий крик. Оставалось надеяться, что наверху больше никого не было. Алексей потряс Бондаренко за здоровое плечо, тот застонал, но не пошевелился и не открыл глаз. Подхватив его автомат, Алексей бросился вперед. Еще слышны были выстрелы и разрывы гранат, но они звучали все реже, и чувствовалось, что бой затихал. Из тех немцев, что занимали дом, вряд ли кто успел уйти, все были перебиты, десяток пленных отправлен в тыл, конвоиры получили приказ - как только сдадут пленных, немедленно вернуться назад. За те минуты, что шел бой в доме, противник не успел опомниться и помочь подразделению, занимавшему дом. На первом этаже Алексей увидел Сашку, устанавливающего в бойнице окна немецкий "МГ-34", хотел было позвать его, но махнул рукой - зачем ему сейчас ординарец? А вот еще один пулемет ему куда важней. Все понимали, что немецкую контратаку не придется долго ждать, и спешили занять места для скорого боя, и не прошло и часа как на немецких позициях поднялись цепи серых мундиров и пошли в атаку при поддержке огня легких минометов, малоэффективных в данной обстановке: роту Алексея хорошо защищали стены. Алексей лежал у пролома в стене на третьем этаже. В отличные цейсовские стекла трофейного бинокля он отчетливо видел лица бегущих на них немцев. Сигналом для начала ответного огня должна была стать его автоматная очередь. Он прицелился, и два строчивших на ходу из своих "ручных машин" арийца ткнулись носами в битый кирпич. Алексей больше не стал стрелять, сейчас в этом не было необходимости, он стал наблюдать за тем, как проходит бой. Огонь, который повела его рота, в несколько секунд выбил бреши в цепях атакующих, они залегли и начали медленно отползать назад. Было, конечно, хорошо то, что они сейчас уничтожили еще несколько десятков фашистов, но по тому, как проходил бой, Алексей понял: про то, что сейчас произошло, нельзя даже сказать, что это было только начало, это не было даже началом, у немецкого майора или капитана, отвечавшего за эти позиции, просто сдали нервы, и он бросил своих людей в неподготовленную атаку на верную смерть, может быть, и он сам сейчас лежит среди них. Теперь донесение о происшедшем должно поступить в вышестоящий штаб, там его проанализируют, разработают условия, при которых (как они подумают) они смогут вернуть себе дом, придадут подразделениям, выделенным для атаки, средства усиления - артиллерию, танки, а может быть, и вполне возможно, авиацию, как раз условия хорошие: дом стоит посреди площади, значит, своих не заденет, - на все это потребуется несколько часов, значит, у нас есть время, прикинул Алексей. Он распорядился о посменном отдыхе - половина роты спит два часа, вторая половина занимает позиции.

Захаров встал, оглядел расположившихся на полу коммунистов, остановил взгляд на сидевших отдельно Алексее и двух бойцах и сказал: - Товарищи коммунисты, поскольку секретарь парторганизации нашей роты товарищ Петров Иван Герасимович погиб в сегодняшнем бою, разрешите мне предложить следующую повестку дня. Первое - выборы секретаря ротной партийной организации. Второе - прием в ряды ВКП(б) товарищей Никольского, Рогожина и Костенко. Третье - текущий момент. Со стороны могло показаться, что Алексей внимательно наблюдает за ходом собрания, на самом же деле хотя он и видел все, что происходило перед ним, но как-то не осознавал этого - он сейчас находился примерно в том же состоянии, какое бывало у него перед боем. Он вздрогнул, услышав свою фамилию, непонимающе огляделся и нерешительно встал. Политрук прочитал его заявление. - Какие будут вопросы, товарищи? Бойцы с сочувствием наблюдали за своим смущенным командиром. Пулеметчик Чупачин по привычке встал. -Товарищ старший лейтенант, расскажите о себе... автобиографию, одним словом. Алексей зачем-то сдернул с головы пилотку и, смяв ее в кулаке, старательно откашлявшись, начал: - Биография у меня, товарищи, очень короткая. Родился в тысяча девятьсот двадцать втором году в семье военнослужащего. Мать учительница. Окончил школу, поступил в художественный институт. Ушел на фронт. Воевал под Смоленском и Вязьмой. Два раза выходил из окружения. Во время наступления под Москвой был ранен. Лечился в госпитале, потом учился на пехотных курсах. С июля снова на фронте. Ну, а остальное сами знаете. - А за что вы получили боевые награды, товарищ Никольский, - спросил Захаров. Сам он отлично знал это, но хотел, чтобы именно сейчас узнали и бойцы. - Орден Красной Звезды в июле этого года за бой, который вы все... Алексей запнулся, обвел взглядом сидевших и подумал: как мало осталось тех, кто мог помнить тот бой с немецкими танками, когда их спасли неведомо как появившиеся в степной балке "катюши", но ничего не сказал об этом и продолжил: - Который вы все, я думаю, помните. Медаль "За отвагу" в октябре сорок первого - ходил за линию фронта в разведку, привел языка. Не я один, конечно, ходил. Всех наградили, в том числе и меня. - Да что там, и так все ясно. - Правильно, что мы, комроты своего не знаем? Голосовать! Третий вопрос Алексей уже мог обсуждать вместе со всеми, но молчал, и только счастливая улыбка, которая, несмотря на все старания, вдруг набегала на губы, говорила о том, что он ceйчас чувствует и почему молчит. Обсуждение третьего пункта повестки дня было коротким - постановили записать в протокол собрания единогласное решение коммунистов: "Стоять за дом насмерть!"