Кровавая графиня - Йожо Нижнанский

— Как бы это не обернулось для вас бедой! — засомневался Павел Ледерер. — Не забывай, что ты не один, с тобой — невеста!

— В граде она будет в безопасности, — улыбнулся Ян Калина. — Там живет кастелян Микулаш Лошонский с горсткой слуг. Когда-то он очень любил меня, надеюсь, все еще не забыл и будет рад моему приходу. А если и нет, так не составит труда запереть старика в его обсерватории, а со слугами уж как-нибудь справлюсь. Мы с Маришей захватим град. Без оружия и крови мы можем стать хозяевами твердыни, из-под стен которой недруги всегда уходили несолоно хлебавши.

Павел Ледерер, успокоенный, пожал руку приятелю и его невесте.

— И все же, Янко, — сказал он на прощание, — дабы знать наверняка, что с вами ничего не случилось и не требуется моя помощь, в полдень, как только зазвонят чахтицкие колокола, разожгите в граде огонь в камине — пусть дым поднимается высоко в небо. Если увижу дым, значит, все ладно. А не увижу — будьте уверены: прибегу к вам на помощь!

Ян Калина и Мариша Шутовская, освещая себе путь факелом, шли по коридору, ведущему к граду. Они держались за руки и были веселы, словно шли не тропой злодейства, а по расцветшему лугу.

Павел Ледерер с минуту провожал их взглядом, затем повернул в коридор, по которому предстояло идти к замку.

Вскоре он подошел к наружной двери. Потянул за рычаг. Дверь загудела. Прижавшись в углу, он выждал минуту, чтобы убедиться, не снует ли кто вблизи тайного входа, собираясь выяснить причину подозрительного гула.

Однако — ни одного постороннего звука. Он поднялся но лестнице, озаренной лучами солнца. Оказавшись снаружи, он еще долго щурил глаза: привыкшие к темноте и мерцающему свету фонаря, они с трудом переносили солнечные лучи.

Оглядевшись, он застыл на месте — от удивления, неожиданности, невольного ужаса. У него перехватило дыхание. Что это? Чудо? Он не верил собственным глазам.

Перед ним стояла Барбора Репашова.

Она тоже смотрела на него так, словно он был привидением, которое может исчезнуть в любую минуту.

— Павел! — воскликнула она в приливе безудержной радости, убедившись, что он — не плод игры воображения. Она бросилась к нему. Он и опомниться не успел, как она повисла у него на шее и, схватившись за него, как утопающий за своего спасителя, стала обнимать и целовать.

— Как ты здесь очутилась? — Он пытался высвободиться, отстранить ее от себя.

— А ты? — ответила она вопросом и улыбнулась. — Свет велик, и вот мы встретились на этом маленьком пятачке. Разве это не свидетельство того, что мы суждены друг другу?

— Были суждены… — поправил он печально.

Барбора сразу осеклась. Только ее большие черные глаза, казалось, прожигали его насквозь, пытаясь найти ответ на невысказанный вопрос.

— Ты не любишь меня, Павел… Ты никогда меня не любил, — покорно выдохнула она, мирясь с открывшейся ей правдой.

Ему так и хотелось сказать, что она права, чтобы отомстить за то, что она предала его, не дождалась его возвращения, стала игрушкой чужих страстей, в то время как он грезил о ней, самой невинной и верной возлюбленной, мечтал о ней всем своим существом. Но он тут же опомнился — нельзя мстить ложью. Да и остался ли сейчас повод для мести? Изменница — она стоит перед ним истинным воплощением боли. Смирением и печалью веет от ее стройной фигуры, от иссиня-черных ее волос, от белизны лица, от полных страдания глубоких глаз. Молча глядя на нее, он чувствовал, как боль сжимает ему сердце.

Печальные глаза своей безмолвной мольбой пробуждали в нем бурю чувств. Но сияние глаз Барборы стало гаснуть, буря утихла.

— Ты меня никогда не любил… — повторила она слабеющим голосом, рыдания сотрясали ее, и бледное лицо увлажнилось слезами.

— Я любил тебя, — сказал он, мучимый воспоминаниями, — но того, что было, уже не вернуть.

«Того уже не вернуть…» Он черпает силу в звуке собственных слов, сердце его, точно щитом, прикрывается ими.

— Нас ничто уже не соединяет, Барбора, только угасающие воспоминания. Дороги наши разошлись навсегда. Мы чужие. Настолько чужие, насколько мы когда-то были близки.

Он уже мог глядеть на нее без тени волнения.

— Прощай…

Но лицо Барборы вдруг засияло, она радостно ухватилась за его протянутую руку.

— Павел, — вскричала она, словно сообщала ему самую радостную весть. — Ты ведь еще не знаешь! Я свободна!

«Свободна!..» Будто выговорила волшебное слово: глаза снова засияли, лицо зарделось нежным румянцем.

Павел Ледерер недоверчиво уставился на нее. В его немом удивлении сквозило мучительное подозрение.

— Я свободна, Павел, — твердила Барбора, пьянея от собственных слов. — ничто уж не стоит на пути нашей любви. Ты любил меня и будешь любить… Я сделаю все, чтобы стать нужной твоему сердцу.

— Что стряслось с твоим мужем? — сдержанно проговорил он, не в силах перебороть подозрение.

— Он умер сегодня ночью! — бодро сказала она, будто сообщала великую радость. — Умер смертью, достойной его жизни. Напился до чертиков и набросился с ножом на собутыльников, но не удержался на ногах и, падая, всадил себе нож прямо в сердце. Сам себя и проткнул. Домой принесли его уже мертвым. Это была самая радостная минута в моей жизни, да простит меня Бог…

Этой ночью она ждала в страхе возвращения мужа.

С тех пор как Ледерер вернулся, ненависть ее и отвращение к мужу стали невыносимы, — терпеть больше было невмоготу. Она решила бежать из Нового Места и найти Павла Ледерера, без которого жизнь ее пуста и бессмысленна. Дрожь била ее при одной мысли о пьяных объятиях и поцелуях мужа. Ведь все ее мечты устремлены к другому, она принадлежит ему каждой мыслью безраздельно.

Люди, принесшие мертвого, прибежавшие соседи решили было, что Барбора лишилась рассудка. При виде окровавленного супруга на нее напал судорожный смех. Собравшиеся женщины молились за грешную душу скончавшегося, а она все смеялась и смеялась и под конец выскочила из дому и по ночным улицам побежала в поле. И там, опьяненная приобретенной свободой, бегала как безумная по тропкам, по которым когда-то гуляла с Павлом. И твердо про себя решила, что не вернется в родной дом, покуда не найдет любимого и не приведет его в опустевшую отцовскую мастерскую, покуда сердце ее снова не отведает человеческого счастья…

— Я нашла тебя и теперь уже никогда не отпущу, — взволнованно говорила она. Измученное сердце и вправду наполнялось счастьем. Она прижималась к Павлу и устремляла на него взгляд, источавший бесконечную преданность. А он слушал ее как в дурмане.

Все болезненней сказывались в нем укоры совести. Откуда у него эта жестокость? Как он мог, вернувшись из странствий, быть таким чужим, не понять ее? Ведь замужество ее было не предательством, а доказательством любви. И убоялась она не угроз Шубы, что он отдаст ее в руки чахтицкой госпожи, а того, что он убьет милого, если она не выйдет за него.

В сумбуре противоречивых чувств, обуревавших его, он тщетно пытался найти истину. Любит ли он еще Барбору? Не ошибся ли, уверяя, что ее предательство убило в нем любовь? Нет, он не в силах разобраться в своих чувствах, трезво все обдумать. Неодолимая сила влекла его к ней — фонарь выпал из рук, он рывком привлек ее к себе, стал целовать…

— Ты любишь меня… любишь, — радостно шептала между поцелуями Барбора, — ты мой, и я твоя…

Но он вдруг оттолкнул ее так резко, что она едва не потеряла равновесия. Лицо его омрачилось, он посуровел, слова прозвучали как удары.

— Это разлучные поцелуи. Прощай. Мы не можем продолжать то, что оборвали годы назад. Между нами тень Мартина Шубы, она застилает от меня твою красоту и чистоту, которую я так боготворил. Не могу обнимать женщину, которую обнимал он!..

Барбора не успела и слова сказать, как он в два-три прыжка исчез в проходе темного коридора, словно сквозь землю провалился. И там, где он исчез, из земли вырос сухой шелестящий куст.

Она отупело стояла перед кустом, не понимая, почему Павел так внезапно изменился и исчез…

Долго стояла она так, охваченная печалью, словно у могилы дорогого существа.

И все же это была не могила, откуда нет возврата. Она чувствовала, знала: Павел вернется и, несмотря ни на что, будет ее.

Из выпавшего из фонаря светильника вытекало масло. Казалось, это кровь израненного сердца, но голубое небо улыбалось, и птицы пели не умолкая.

В глубокой задумчивости, весь в испарине, приближался Ян Поницен к граду.

Перед огромными коваными воротами он растерянно остановился. Пока он стоял и думал, как постучаться в эти ворота, они вдруг сами перед ним распахнулись. Он увидел седовласого бородатого кастеляна.

— Входи, друг мой, — улыбаясь, проговорил он, — и не удивляйся тому, что ворота сами перед тобою открылись. Ты мог бы стучать до вечера, поскольку в граде я один и все свое время провожу в башне над книгами и у телескопа. Ни один звук не долетает до моего слабеющего слуха. Но в последнее время на земле происходят, пожалуй, более любопытные вещи, чем на небе. Ночью я следил за битвой под градом так пристально, что забыл и о звездах. А сегодня утром, как только солнце смахнуло с небосвода сияние тысячи звезд, я принялся осматривать окрестности града. И вдруг увидел тебя и понял, что идешь сюда.