Флорентийская голова (сборник) - Владислав Кетат

— Спасибо, тридцать четыре. А тебе, восемнадцать-то есть?

— Спасибо, мне через месяц уже девятнадцать.

— Вот видишь, уже большая, понимать должна, — сказал я, а сам подумал: «Тебе уже восемнадцать, мне ещё тридцать семь».

Кси взяла ещё одну паузу.

— Вы мне просто понравились, Валентин Сергеевич… — грустным голосом сказала она, — и я подумала, что я вам тоже понравилась. Просто, понимаете, я бы никогда не решилась сказать вам это в глаза… по телефону это гораздо проще.

— Понимаю, — ответил я тихо. — Ты мне тоже понравилась, Кси, но, во-первых, я женат, а, во-вторых, мне сейчас не до этого.

— Я думала, что мужикам всегда «до этого»…

— В этом ты, конечно, права.

— …подумайте, такого шанса может больше и не представиться…

— И в этом ты тоже права, может и не представиться.

Кси оживилась.

— Тогда, значит, сегодня в восемь в «Иллюзионе». Билеты я сама куплю. Идёт?

— Что с тобой делать…

— Ну, всё, пока, чмоки-чмоки.

— Пока, Кси.

Я положил трубку и в очередной раз подумал, что я ничего вообще не понимаю в женщинах.

Ровно в восемнадцать ноль три я, попрощавшись с коллегами, направился в сторону, противоположную служебной стоянке — к метро. Об этом я решил сразу после того как согласился на свидание с Кси — ехать к «Иллюзиону» на машине мне показалось большой пошлостью. Хотя, возможно, на прогулку меня подвигло тоже, что выгнало сегодня чуть свет на пробежку.

В приемлемой толкотне я доехал до «Лубянки», вышел в город к «Библио глобусу» и побрёл по направлению к метро «Китай-город». Времени у меня было ещё много, я шёл медленно, чувствуя себя айсбергом, о который разбиваются волны спешащих гостей столицы. Все вокруг почти бежали, а я почти стоял, и быть айсбергом мне нравилось.

— Чего встал поперёк дороги, баран! — крикнул мне в затылок, секунду назад задевший меня плечом гость столицы, когда я уже двигался по узкому тротуару улицы Маросейка.

Я даже не обернулся. Было и так понятно, что баран — это гость столицы, а я — влюблённый айсберг, и мне сегодня всё можно.

С Маросейки я свернул направо, в какой-то кривой переулок, который плавно перетёк в другой, тот в третий, и так ещё несколько раз, пока я ни вышел к Яузским воротам. Немного постояв на набережной, я перешёл через мост и оказался у входа в кинотеатр «Иллюзион».

На повестке дня было: «Всё о Еве» в пять и «Мужчина и женщина» в восемь. Я зашёл в фойе, покрутил головой и за одним из столиков кафе увидел знакомую фигуру.

Фигура поднялась мне навстречу.

— Готова поспорить, что все они про себя сейчас напевают: «Табада-бада… табада — бада… та-да-да…», — сказала Кси, имея в виду людей, которые только что вышли из зала и, ещё не успев рассредоточиться, цепочкой двигались от «Иллюзиона» в сторону «Таганской».

Замыкающий, мужик среднего возраста в мохнатой шапке, видимо, услышав наш разговор, повернул к нам голову и, как мне показалось, совершенно искренне улыбнулся.

— Я же говорила! — Кси ткнула меня локтем в бок.

— У меня тоже в голове сплошная «Табада-бада», — признался я, — от неё не так просто избавиться.

— Это не просто «Табада-бада», это любовь, записанная при помощи нотной грамоты…

«А, ведь, верно», — подумал я и посмотрел на мою собеседницу с удивлением.

— …поэтому этот фильм смотрят те, кто хочет вспомнить свою любовь, вернее, реанимировать комплекс ощущений, возникающий при её появлении.

— Та ты за этим меня сюда позвала?

— Ну да, вы же хотели переместиться во времени и стать молодым, — серьёзно заявила Кси, — а для обретения молодости совершенно необходимо если ни в кого-нибудь, кроме родины, влюбиться, то хоть подсмотреть за другими. Хотя, думается мне, простой реанимацией ощущений здесь не обойтись, всё должно было по-настоящему, понимаете?

— А, может, я влюблён? — спросил я. — По-настоящему?

— Не-е-а, — Кси смешно замотала головой из стороны в сторону, — вы не похожи на влюблённого. Я заметила в ваших глазах только грусть, а это только один из многих признаков влюблённости, и может быть следствием чего угодно, например, тоски по прошлому.

— А какие же остальные, позволь тебя спросить?

— Ну, это же всем известно. — Кси начала загибать пальчики. — Кроме грусти в глазах должна быть блуждающая улыбка, пританцовывающая походка, небольшая небрежность в одежде, скованность в движениях…

— По описанию у тебя получился сбежавший из дурдома псих, — отметил я.

— Так оно и есть, — как ни в чём не бывало, парировала Кси, — влюблённые и есть сумасшедшие. Или вы не согласны?

— Согласен, согласен, — примирительно сказал я, — хватит обо мне, давай о тебе.

Кси махнула рукой.

— А что обо мне? Я разведена, у меня двое детей, они сейчас с бабушкой, а я рыщу по городу в поисках нового отца для моих очаровательных двойняшек.

Я напрягся.

— Ты серьёзно?

— Какой же вы, Валентин Сергеевич, легковерный! — произнесла Кси упавшим голосом. — Нельзя так.

— Хорошо, больше не буду, обещаю. Если не хочешь про себя ничего говорить, так и говори…

— Дело не в этом, — перебила Кси.

— В этом, в этом. Скажи лучше, куда мы идём.

— Вы провожаете меня домой. Тут недалеко, вот сюда, направо, — и Кси рукой показала направление движения.

Пока мы петляли между сугробами и заваленными снегом «ракушками», я пытался объяснить себе, на кой чёрт я, взрослый дядька, связался с молодой девчонкой? На что я надеюсь, и зачем я здесь, вообще?

За раздумьями я и не заметил, как мы оказались у металлической поездной двери. Естественно, закрытой. Кси уверенно набрала на домофоне какие-то цифры. После нескольких «пи-ли-ли, пи-ли-ли» домофон ожил.

— Кто там? — спросил женский голос.

— Свои, — ответила Кси.

В следующее мгновение дверь противно запищала и открылась.

Кси хозяйским жестом пригласила меня войти. Мы поднялись пешком на площадку между третьим и четвёртым этажами и встали рядом с мусоропроводом с заваренной крышкой.

— Вот тут я и живу, — сказала Кси, — не прямо здесь, конечно, а вон там… — Она показала на обитую ещё в прошлом веке коричневым дерматином дверь в левом углу лестничной площадки, и добавила: — С мамой.

— Понятно, — сказал я, про себя решив, что пора отваливать, — ну что, спасибо тебе за приятный вечер…

Не успел я договорить, как Кси ухватилась за пуговицу моего пальто и потянула на себя. Я непроизвольно шагнул к ней и через мгновение почувствовал на губах забытый вкус девичьих губ. И тут исчезло всё: и подъезд, и мусоропровод, и обитая дерматином дверь.

Обнимаясь с Кси, я думал о том, что вот она — молодость, в моих руках, на моих губах, и что мне больше от жизни ничего не надо; что я миллион лет не целовался в подъездах; что пальто Кси слишком плотное, и через него совершенно ничего не прощупывается…

Ружейным затвором щёлкнул дверной замок. Мы с Кси, словно ошпаренные коты, отпрыгнули в разные стороны и приняли благообразные позы. Я оглянулся. Дверь на втором этаже, что была справа от нас, начала медленно и со скрипом открываться, и из тёмного дверного проёма показалась замотанная в серый паток бабка, и следом до нас докатился кислый запах бабкиного логова. Бормоча что-то себе под нос, бабка медленно пошлёпала к лифту.

— Ну, мне пора, — сказала Кси, — когда лифт с характерным грохотом поглотил бабку и утащил вниз.

— Да. Иди. Спасибо тебе, — ответил я.

Кси, пряча от меня глаза, бочком-бочком отошла к лестнице. Остановилась.

— Мы ещё увидимся? — спросила она.

— Не знаю, Кси, — совершенно искренне ответил я.

Кси махнула рукой.

— Я позвоню?

— Позвони, — сказал я.

15. А теперь… дискотека!

Дома я, ни секунды не сомневаясь, прыгнул в постель, закрыл глаза, а через секунду раздался требовательный звонок в дверь.

Я с усилием поднялся с кровати и поплёлся в прихожую. От резкого подъёма меня немного повело, и я чуть было не поцеловался с сервантом, но в последний момент, ухватившись за спинку стула, выровнялся.

Чувствовал я себя в целом нормально, только левая половина головы была словно бы искусственно приставленной, не моей. Я осторожно потрогал висок и нащупал что-то мягкое и шершавое. Подошёл к зеркалу в прихожей и увидел там свою хмурую физиономию образца 1989 года, увенчанную залихватской повязкой, над которой торчали тёмные вихры.

«Ну вот, опять, — пронеслось в голове, — приехали…»

Взгляд мой опустился вниз, прошёлся по растянутому тельнику и тёмным, возможно батиным, треникам; вернулся обратно к лицу. В общей сложности, я смахивал абстрактного раненого матроса где-нибудь на допросе у немцев. Для полноты образа не хватало только красного пятна на повязке и связанных рук.