Русские сказки, богатырские, народные - Михаил Чулков

– Как же называется начальник моего милиона? – спросил Гассан.

– Пиллардок, – отвечал дух.

– Приведи же ко мне его, и всех знатных особ под начальством его состоящих, – повелел Гассан. Дух повиновался, и исчез.

Не прошло и трёх минут, как вся комната наполнилась духами различного и страшного вида. Их столь появилось столь много, что стены в этом покое от тесноты начали трещать. Предводительствовал ими упомянутый Пиллардок. Дух этот был не более пяти четвертей аршина вышиной, и вдвое против того шириной, зеленоватого цвета. Лицо его украшал, выходящий с начала лба, орлиный нос длиною около полуаршина. Как горящие угли, ясные глаза его были покрыты густыми седыми бровями. Нафабренные усы его торчали, как рожны, на обе стороны. А уж если таков был начальник, то не менее хороши были и подчиненные. Словом, если бы Гассан не был уже каббалистом; за его душевное равновесие в таком случае ручаться было бы не возможно. Пиллардок, как начальник, находясь впереди, начал говорить, что он, дескать, как верный раб, соблюдая повеление его, предстал со своими подчиненными к его услугам и ожидает приказа.

– Я очень доволен вашим послушанием, – отвечал Гассан. – Отпустите всех; ибо я имею необходимость переговорить с вами наедине.

Слова его были соблюдены с крайнею покорностью. Все собрание с великим шумом исчезло, и остался лишь один Пиллардок, которому Гассан приказал открыть то, о чем спрашивал у первого духа.

Пиллардок, подумав недолго, отвечал:

– Милостивейший государь! Не подумайте, чтобы повиновение, коим я вам обязан, принуждало меня открыть таинство, скрываемое до сего часа не только от смертных, но и от духов. Необходимость предпринимаемого вами дела убеждает меня. Строжайшие казни не смогли б были исторгнуть это из уст моих; но я чувствую, что на это есть соизволение самого великого Вирстона, к удовлетворению вашего желания, поскольку от того зависит спасение Падманаба. Не вы первый покушались достать этот меч. Многие прежде вас окончили свои жизни, истощив все возможности проведать о месте, где он хранится. Да хотя бы и проведали, то дерзновение получить его для удовольствования своих страстей, было бы наказано их казнью. Да и я не имел бы о нем ни малейших сведений, если бы не был прежде хранителем острова, на котором покоится этот меч, но и мне под страхом превращения в лягушку, запрещено сообщать об этом, и велено навеки удалиться от этого острова, который потом покрыли воды океана. Можете сами судить, каковы препятствия положены простому смертному! Да и не только невозможность пройти туда водою, кладет пределы к достижению этого желания. Сам остров этот настолько удален отовсюду, что не прежде чем через 1200 лет можно достичь его обыкновенным мореходным плаванием. Вот как сокрыта драгоценная эта вещь, и каковая предосторожность, превосходящая понятие человеческое, положена препятствием к похищению. Так что я вам не могу подать ни помощи, ни совета, разве что сам отнесу вас в жилище Короля духов; где вы от него самого, может быть, получите наставление, как вам туда добраться. И как поступать при извлечении меча. Склонить же короля духов на свою сторону, вы не сможете ни чем иным, разве что излечением единородной его дочери, прижитой им с царевной китайской[44], которая ныне страдает, пребывая в ужасной болезни. Вы сможете исцелить ее, дав ей проглотить всего одну крупинку находящегося у вас праха земли Философского камня. Помощь эта теперь крайне нужна; ибо по тщетным опытам всех сверхъестественных лекарств, осталась она без всякой надежды.

При этих словах дух остановился, ожидая ответа Гассана, который поблагодарив его за уведомление, решил отправиться с ним к Королю духов. Он приказал Кангригану дожидаться своего возвращения в той комнате; ибо он спешил принести благодарность свою Мулом-бабе за данное ею наставление, и взять у неё дозволение к отправке в путь.

Не успел он войти к ней, как увидел её идущую к нему с видом почтения. Удовольствие отразилось на лице ее, когда она узрела Гассана способным к избавлению её брата.

– Любезный Гассан! – сказала она, – не удивляйтесь, что я обхожусь с вами гораздо ласковее прежнего. Теперь вы уже не тот Гассан, коему я возвратила человеческий образ; вы почти равны по силе брату моему. Но, позвольте открыться, вовсе не по должности к знатным людям, оказываю я вам почтение. Неизвестная мне власть; вливает особое к вам чувство, которое вкладывает в мысли мои надежду, что я благодаря вам наконец-то буду освобождена от всех угнетающих мое сердце печалей. Продолжайте же помогать Падманабу, и знайте, что не останется ничего, состоящего во власти моей, от чего бы я не отреклась, чтобы вознаградить вас по его избавлении. Я уверяю вас в том всем, что ни есть святого.

Слова эти придали смелости плененному красотою Гироулы Гассану, изъяснить перед её матерью на словах то, что чувствовал он в сердце; ибо любовная страсть нередко принуждает нас выступать из пределов благопристойности. Почему и отвечал он ей:

– Милости ваши ко мне, высокородная Мулом-баба, столь велики, сколько я недостоин, поскольку был некогда сообщником врагов брата вашего. И если я преуспею в усердном желании моем, способствовать во избавлении его: это не может мне быть засчитано в заслугу, а будет только знаком исправления в моем преступлении… Но если великодушие ваше простирается до такой степени, что можете вы без омерзения взирать на меня… Ах! Сударыня! Простите ли вы смелость? Если я дерзну изъяснить перед вами состояние сердца моего?.. Но язык мой немеет; я уже и так много наговорил, и дерзость моя достойна наказания.

– Продолжайте, – говорила Мулом-баба, понимающая его намерения, – слова ваши не несут мне огорчения, в чем бы они не состояли. Я клянусь в том благополучием моего брата.

Ободренный тем Гассан повергся на колени, и продолжал:

– Вы ведаете, до какой степени может простираться власть всесильной любви; итак представьте вину мою достойную прощения, если я откроюсь пред вами. Прелести беcпримерной Гироулы, вашей дочери, поразили сердце мое с первого взгляда, и овладев моими чувствами, вы сделали меня её вечным невольником. Теперь судьба моя в ваших руках. От соизволения вашего зависит жизнь или смерть моя; я всё сказал.

Он пал к ногам ее, ожидая решения своего жребия. Но Мулом-баба, не допуская его к таковому унижению, говорила:

– Я была бы непризнательна за усердие ваше к нашему дому, являемое вами в столь опасном предприятии и к тому же весьма трудном для избавления моего брата: если бы захотела стать причиной ваших мучений. Склонность ваша к дочери моей составляет верх её благополучия, и я не буду препятствовать действию приятного вашего голоса, которым вы в бытность свою еще птицей, воспламенили её сердце. И в залог верности слов моих, я сейчас даю я вам её руку. – Она кликнула дочь свою, которая вошла к ним, закрытая покрывалом.

Неожиданное свершение желаний Гассана, привело его в такой восторг, что он, считая себя счастливейшим из смертных, не дал Мулом-бабе выговорить, и бросясь к ногам Гироулы, заговорил голосом, наполненным нежности:

– Божественная Гироула! Вы видите у ног своих человека, плененного вашей красотою с первого же брошенного на вас взора. Я изъясняю теперь то, чего вы не могли разуметь из движений и песен моих, когда я был еще птицею. Не ставьте же мне в вину того, что я осмелился просить руки вашей без вашего на то согласия. Почтение, которым я обязан вашему достоинству или, лучше сказать, любовь безнадежная мне в том препятствовала. Но когда счастье мое столь велико, что и родительница ваша на то согласна; то от вас одной зависит совершить мое благополучие или вечное несчастье. Поведайте же мою судьбу.

Гироула пришла в смятение, и стояла безмолвная. Но её мать пришла ей на помощь. Она потребовала от дочери доказательств повиновения, дав согласие на желание Гассана. Она подняла юношу, лежавшего у ног её дочери, и сняв с нее покрывало, обнажила столько прелестей, собранных в лице ее, сколько заключило бы сияние красоты в самой богине любви. Стыд, рассыпавший розы на щеках ее, умножил те прелести, которые проницают во внутренность души. Взор скромный, но решительный, явил Гассану его счастье, хотя был с препровождаем ловами, что благополучие её состоит только в том, что было бы угодно её матери. Все совершилось для счастливого Гассана. Он поцеловал прекрасную руку Гироулы, которую подала ему Мулом-баба.

Он бы еще долго пробыл во сладостном этом восторге, если бы благоразумие не напомнило ему того, что прежде следует оказать услугу Падманабу, и тем, загладив прежний свой проступок, стать более достойным внимания Гироулы и её матери. И так против воли вынужден он был оставить предмет своей нежности, и сказать, что настало время ему начать предприятие, и что не осталось уже ему желать иного, кроме благополучного ему окончания.