Беседка. Путешествие перекошенного дуалиста - Михаил Забоков

Да простят мне мои читатели вольное обращение со временем, если я отступлю от хронологии описываемых событий и перенесусь в хмурое утро воскресенья 26-го дня марта 2000 года, когда — и это чистая правда, уж поверьте мне на слово, — я как раз пишу эти самые строки, ровно за 10 часов до всенародного избрания на пост второго Президента новой России В.В.П… Фу ты, черт! Чуть было под статью себя не подвел. Слава богу, вовремя опомнился, своевременно ударил себя по рукам — вот что значит преодолеть соблазн воскресного искушения и сохранить трезвость в ранние утренние часы выходного дня: реакция — молниеносная! Ведь агитация с позавчерашнего дня строго-настрого запрещена. Нуда вы и сами, наверное, догадались, о ком идет речь. Хотя, если я и дальше буду писать с той же скоростью, с какой мне дается настоящая глава, не исключено, что может возникнуть некоторая путаница, ибо к тому времени, когда я ее закончу, придет черед уже делиться впечатлениями о новом Президенте РФ. Впрочем, не стану ручаться, что предстоящие четыре года — это достаточный срок, чтобы поколебать нашу стойкую веру в сегодняшнего избранника. Похоже, для такого паскудного дела и двух сроков может не хватить. А пишу я медленно не оттого, что плохо представляю себе освещаемую тему, а исключительно потому, что руководствуюсь бережным к вам отношением, боюсь поранить своим беспристрастным упреком растерзанные чувства, коими продиктованы ваши самые лучшие побуждения, отчего мне и приходится заново переписывать уже готовый текст, вычеркивая из него целые абзацы грязных ругательств и матерной брани, — ну, наболело! — замену которым подыскать в русском языке, сами знаете, очень и очень сложно.

Так вот, я, конечно, не могу пройти мимо такого важного исторического события в жизни нашей страны. Вы, естественно, вправе задать мне вопрос: «Что ж ты, даже до завтра не можешь повременить, чтобы выразить свое восхищение актом всенародного избрания Президентом России В.В.П…? Неужто мы, как дети какие неразумные, не понимаем в чем дело и не подождем денек-другой, коль агитация запрещена!» — «Да как же можно до завтра, — недоумеваю я в ответ, — если чувства распирают прямо сейчас и страшно не терпится поскорее ими поделиться. Нет, до завтра никак нельзя. Ну что вы! Вот только отыщу запропастившийся еще с прошлой избирательной кампании паспорт, слетаю быстренько на избирательный участок и тут же назад, снова за перо, чтобы, ни капли не расплескав из амфоры переполняющих меня чувств, донести их до вас во всей первозданной свежести испытываемых мною ощущений».

Ну что? Быстро я обернулся? Не заждались еще? Нет? Вот и ладушки. Тогда продолжим. Меня поражает — с каким завидным постоянством мы подвержены мании твердой руки, наделяемой нами всеми властными полномочиями. При нашем хилом правосознании, полной гражданской безответственности и чудовищной политической необразованности ничего более внятного и толкового, кроме избирательного наказа о наведении должного порядка в стране, сформулировать нам так и не удается. И это-то при нашей начитанности и великом культурном наследии! И чем сильнее мы ощущаем собственное бесправие перед махиной разросшейся власти, перед чиновничьим произволом и олигархическим беспределом, тем трепетнее и с большей надеждой мы обращаем взоры к нашему ненаглядному избраннику, всей душой стремясь быть обласканными его могучей дланью. И его разнузданные ласки — безмерны. И слезы гордости наворачиваются на глаза, как только я проникаюсь мыслью, что живу в одно время с таким человечищем.

Несколько настораживает, однако, неизменность и однообразие наших помыслов в отношении твердой руки. Нет, я, конечно, понимаю — дело это полезное, даже в чем-то необходимое. Но чтобы настолько!.. Изгодавгод, извекаввек, какие бы формы государственного правления в России ни существовали! И это вам уже не какая-нибудь там нелепая случайность, а научно установленная закономерность. Совершенно очевидно, в нашем понимании плох и жалок тот государственный деятель, который манкирует в мирное время насильственными методами разрешения внутриполитических и социальных проблем в обществе, как-то: повсеместным террором против боярской измены путем учреждения опричнины и передела землевладения, показательными стрелецкими казнями, в которых и самому не грех рубануть с десяток забубённых голов, беспощадным подавлением бунта казацкой голытьбы, становлением советской власти посредством политики военного коммунизма и красного террора, поголовной чисткой партийных рядов и жесточайшими массовыми репрессиями, превращающими страну в общенародный ГУЛАГ, или вот как сейчас — антитеррористическими операциями, по ходу которых еще удается загнать несколько потрепанный в бомбежках электорат на избирательные участки для свободного волеизъявления. А то как же! Демократия всё ж таки! Отношение к такому миротворцу у нас явно неоднозначное, просто двойственное, не всякий и поймет такого, и, как результат, доверие к нему, конечно, падает, а уж про всенародную поддержку — и говорить нечего. И чем меньше при этом пролито крови, чем меньше проявлено решимости и твердости воли, тем, понятное дело, ниже рейтинг такого горе-политика.

С некоторым разочарованием должен, правда, заметить, что от всех перечисленных мер, направленных согласно нашим избирательным пожеланиям на борьбу с чиновниками-мздоимцами, властными коррупционерами, казнокрадами-олигархами, — им от этого ни жарко ни холодно. Но это так, к слову, всего лишь маленькая ремарка. Важно другое: не имеет значения, по отношению к кому применены эти воспитательные меры общественного воздействия; заслуживает внимания сам факт использования подобных мер, заставляющий биться наши пламенные сердца с удвоенной частотой, вплоть до инфаркта. Не будь этих праведных мер, вызванных всенародной инициативой покончить с творящимися в стране безобразиями, не было бы тогда у нас к такому государственному деятелю ни уважения, ни глубокой признательности, ни всеобщей симпатии.

Но к счастью, в наших суровых краях малахольные властители не приживаются. И уж если кто-то подобный и появляется на вершине власти вопреки народному негодованию, то дни его, считай, — сочтены. Вспомните хотя бы богомольного звонаря царя Федора — а говорят еще яблоко от яблони недалеко падает! куда там! его отец Иван Грозный, должно быть, в гробу перевернулся от такого наследника престола, — или вот гольштинского прикормыша Петра III, до конца дней своих так и не сумевшего утолить печали в связи с безвременной кончиной бедной тети Лизы, которую — вот поди ж ты! — угораздило помереть в самый канун Рождества, в преддверии долгожданных Святок, как раз тогда, когда капусту с квасом, сочево и кутью, а вместе с ними и поминальную скорбь Сочельника вот-вот уже готовы были сменить запеченный поросенок, копченый окорок и заливной студень из свиных ножек, ну а поутру — праздничное веселье святочного катания на расписных санях.

Не хочу быть неверно истолкованным, будто я, приветствуя избрание В.В.П… Президентом России, оплакиваю тем самым — упокой ее душу! — размытую тень почившей демократии. Да ничуть не бывало! Наоборот, я с твердым оптимизмом смотрю в наше светлое демократическое завтра, тем паче что ведут нас к нему такие закаленные бойцы КПСС, КГБ и ФСБ, которые еще вчера неустанной борьбой в рамках своих правозащитных организаций отстаивали попираемое антидемократическим сапогом право человека на инакомыслие. Нет и еще раз нет. Я верю в демократию. В нашу демократию. Со своим, российским, демократическим оскалом лица. Вместе с тем я допускаю, что наша демократия может оказаться несколько отличной от демократии в ее традиционном понимании. Ну что ж тут поделаешь. Так уж сложилось. Как-никак, за плечами целые века антидемократической истории запущенной болезни общества, генетически наследуемой каждым новым поколением избирателей.

Дабы придать монологу большую полемичность, я даже готов изобразить его в лицах, тут же поставив себе в упрек:

— Что же это за болезнь такая, которая длится столетиями, а больной всё жив и жив и даже потеть не собирается? Ведь, как известно, запотевание больного — верный признак наступающей агонии. Тогда никакая это уже не болезнь, а совершенно естественное состояние общественного организма.

— Ну, это ты уже чересчур хватил, — примирительно остужал я себя. — Ты пойми: несмотря на разрушительный гнев в наших сердцах и политический хаос в головах, вот уже в третий раз мы избираем себе президента путем всенародного демократического голосования. Ведь ничего подобного раньше не было. Точнее сказать, было, но эти единичные случаи отнюдь не портят наметившуюся ныне устойчивую тенденцию.

И действительно, припоминал я, как после подозрительно скоропостижной кончины царя Федора и случившейся несколькими годами ранее менее сомнительной смерти царевича Дмитрия — следственная комиссия официально признала, что царевич сам себя зарезал в припадке падучей, играя со своими сверстниками в ножички, — на престол взошел Борис Годунов, избранный по воле народа всем Земским собором — по десяти выборных от каждого города. Да и то сказать — взошел! Его еле упросили: угрожали отлучением от церкви, стращали запретом на совершение духовенством литургий; и только боязнь греха, что падет на его упорствующую душу, и толпы народа, криком умолявшего Бориса венчаться на царство, заставили его наконец согласиться. А уж насчет средств для достижения всенародной воли, направленной на демократические преобразования, — и вовсе можно не волноваться, тут судьба благосклонно предоставляет нам широкий выбор, начиная с уже упомянутого неосторожного обращения с острыми режущими предметами и кончая — согласно манифесту Екатерины — геморроидальной коликой, что неожиданно подстерегла Петра III, или апоплексическим ударом, что коварно настиг его сына — императора Павла Петровича, как указано в обнародованном сразу после кончины отца манифесте Александра I.