Абсолютное зло - Александр Мазин

– Я не думаю,– отрезал Артиллерист.– Это прокурор думает, а я довожу до твоего сведения, понял? Кстати, о прокурорах. Тебя в прокуратуру вызывают.

– Кто, Логутенков?

– Нет. Из Центрального.– Артиллерист пожевал губами, решал: говорить, не говорить? Решил не говорить.

У Онищенко тут же возникло нехорошее предчувствие.

– В общем, ты, это, отправляйся. Там все объяснят,– буркнул майор.

Предчувствие не обмануло опера. Дело, из-за которого он в свое время перевелся в ОРО, теперь всплыло опять.

Дело было гнилое. Но очень неприятное. И при скверном раскладе могло обернуться для Онищенко не только увольнением из рядов, но и приличным сроком. Да, все знали, что дело липовое. В том числе и в прокуратуре. Все понимали, что на Онищенко просто давят, чтобы он не мог нормально работать по другому делу, в результате которого очень серьезный человек может спокойно оказаться за решеткой в качестве заказчика убийства. И не один, а с коллегами по бизнесу. Понимать-то понимали, но на прокурора давили сверху, а тот, в свою очередь… Если бы Онищенко рискнул и довел дело до суда, суд мог его и оправдать. Все, как всегда, зависело от судьи. Но Онищенко отлично знал: повлиять на судью еще проще, чем на молоденького прокурорского следака. Например, судью можно запугать. Или проплатить. И в обоих случаях вектор влияния будет исходить не от Онищенко.

Короче, Онищенко сообщил киллеру, что больше не может держать его в изоляции. Киллер тут же аннулировал свои показания, что, впрочем, ему не помогло, поскольку, оказавшись в общей камере, киллер умер через три дня. «Сердечная недостаточность». Онищенко подал заявление о переводе в Красногвардейский ОРО. Ключевой свидетель по его делу изменил показания. Дело закрыли. Конечно, зря Онищенко не довел его до суда. Но он был абсолютно уверен, что вопрос исчерпан.

Оказывается, нет. Главный свидетель опять притащился в прокуратуру, заявил, что больше не может держать грех на душе. Нехороший Онищенко его, свидетеля, запугал и заставил… В общем, теперь он, свидетель, говорит только правду, и пусть восторжествует закон.

Одного Онищенко не мог взять в толк: кому он на этот раз перебежал дорожку. Суржиным занимается «убойный». Плятковский с таинственным Николаем? Сомнительно, мелкая сошка. Щепкин? С заявлением он поспел вовремя. Теперь для Онищенко каждое лыко – в строку. Но для самостоятельных действий… Кто он такой, Печенка? Рядовой бригадир. Нет, это явно не уровень Щепкина. Полные непонятки!

Онищенко позвонил Логутенкову, пожаловался. Тот обещал помочь, поговорить в Центральном: все ведь люди, понимать должны… Но и Логутенков не мог взять в толк, кому Онищенко пришелся не по вкусу. Если из-за Суржина, то бить должны по Филькину. В крайнем случае, по самому Логутенкову. При чем тут Онищенко?

– Ты с Филькиным виделся? – спросил Логутенков.

– Нет. Я же уезжал.

– Да, верно.

– Надо будет, сам меня найдет,– сказал Онищенко.– Стар я за ним бегать.

Логутенков спорить не стал. Сами разберутся.

– Работать-то будешь? – спросил он.

– Если не отстранят.

– А если отстранят?

– На дачу поеду. Погода хорошая. Рыбку половлю, отдохну. Второй год без отпуска.

– Да уж,– вздохнул Логутенков.– Нет худа без добра.

Глава девятая

Тащились каждый по-своему. Заморенная Светка мечтала в углу. Николай пыхал, Кошатник пустил по трубе «винта», а Славик растворил в стакане водки два зеленых «колеса», вскарабкался на обмотанную утеплителем трубу и сидел на ней верхом, болтая ногами. Его прикалывало, что если глядеть с трубы вниз, кажется: до пола метров двадцать.

Внимания на него не обращали. Николай черной гелевой ручкой срисовывал в блокнот символы из книги по магии. Книга была на английском, и в обычном состоянии Николай не мог ее читать, а под анашу все становилось понятным.

Кошатник взобрался на стул, сдвинул немного прикрывающую окно фанерку и онанировал, разглядывая ноги проходивших мимо котельной женщин.

– Я опять с дьяволом разговаривал,– ни к кому не обращаясь, задумчиво проговорил Плятковский.

– Это когда? – флегматично поинтересовался Николай.

– Сегодня… Когда гулял.

– А почему «опять»? – спросил лидер.

Плятковский оставил вопрос без внимания.

– Он меня любит,– сообщил Слава.– У него такие рожищи… Крутые. Он – умный!

– А ты мудак,– не прекращая своего занятия, отреагировал Кошатник.

– Глохни! – оборвал его Николай.

Сам он сподобился увидеть Господина четырежды. И все четыре раза – на службах Третьего Круга. А чтобы так, на улице…

– Ну, Славик, говори! – нетерпеливо потребовал лидер сатанистов.

– А морда у него длинная, и язык тоже, а на языке всегда кровь… – заплетающимся языком пробормотал Плятковский.– Ка-айф!

«Не тот»,– подумал Николай. Но он не был разочарован. Еще не хватало, чтобы какой-то быдлак запросто общался с Господином!

Лидер вернулся к своему занятию. Славик продолжал бормотать. Кошатник ожесточенно «дергал гуся». Светка в углу тихонько мечтала о младенчике.

Глава десятая

Студенты обедали. Миловидная девушка в круглых очках сосредоточенно жевала бутерброд. Тщедушный юноша в черной водолазке обгладывал копченую куриную ножку. Еще один юноша питался горячим – из чашки-термоса.

Дефер из своего угла внимательно наблюдал за каждым… И в очередной раз убеждался: между равнодушием к трупам и любовным отношением к Смерти имеется очень большая разница.

Он наблюдал за сотнями студентов-медиков и убедился: проходит совсем немного времени – и труп человека уже не ассоциируется со смертью, а отношение к нему становится похожим на отношение портного к поношенному костюму. Собственно, так оно и есть. Сам труп – скорее символ. Но символ, интереса не представляющий. Можно ли убить мертвеца? Отдать Смерти то, что ей уже принадлежит? Нельзя. Так же, как нельзя убить и его, Дефера, ведь он и так принадлежит Смерти. Он – собственность Смерти и ее составляющая. Он и есть Смерть. А Смерть – бессмертна.

Подобные рассуждения были развлечением жреца Дефера. Как-никак, в прошлом он получил неплохое философское и социологическое образование, окончил ЛГУ, учился за границей, готовился к карьере идеолога и политолога… Интересно, как бы отреагировали студенты, узнав, что круглоголовый улыбчивый санитар Гунин подписывая свои статьи для американских социологических журналов, ставит перед фамилией слово «доктор». Правда, фамилия была другая, не та, против которой он расписывается в ведомости, получая смешную санитарскую зарплату. Студенты, вероятно, удивились бы. Самую малость, ведь студент-медик – это особая порода хомо сапиенс. Их, например, нисколько не удивляет, что санитар с зарплатой в половину потребительской корзинки носит к кармане халата ключи от «мерседеса». «Он же в морге работает!» – скажет любой российский гражданин и пожмет плечами.