Происхождение - Ирвинг Стоун

Открывавшаяся перед ним перспектива творчества на всю дальнейшую жизнь в той области, которую он любил больше всего на свете, наполнила его несказанной радостью. Отец больше не будет смотреть на него как на шалопая, не бросит ему в лицо: "Тебя не интересует ничего, кроме стрельбы, собак и охоты за тараканами, ты станешь позором не только для самого себя, но и для всей нашей семьи". Отныне бездельником его уже не назовет никто. "В жизни, – думал он, – ничего вроде бы нельзя заранее рассчитать и запланировать. Однако настает момент – и склонения магнитной стрелки выстраиваются в один ряд, так что капитан знает, где именно он находится в море и куда держать курс, чтобы укрыться в гавани".

Он распахнул дверь каюты. Наступила ночь. В небе кривой и узкий, как восточная сабля, висел месяц и горели яркие звезды. Чарлз прошел в носовую часть судна: подобно большому острому ножу, "Бигль" с раздувающимися от ветра парусами разрезал фосфоресцирующие воды Атлантики.

Перед его внутренним взором встает картина: теплый душистый осенний день, на клумбах цветущие георгины – желтые, красные, оранжевые и розовые. Сидя под шелковицей Мильтона в саду "Феялоуз гарден" в колледже Христа, он читает стихотворение Уильяма Купера:

Господь таинственным путем Себя являет нам: Ступив ногой в пучину вод, Он мчится по волнам.

Душа его переполняется чувством восторга при одной только мысли, что он вновь увидит Маунт, Мэр-Холл, колледж Христа, родных и близких, друзей и товарищей в Кембридже и Лондоне. Увидит… уже в новом качестве.

Возвращенный рай

Все высыпали на палубу, чтобы первыми увидеть Англию. "Земля!" К своему удивлению, Чарлз обнаружил, что вид родных берегов не вызвал в нем никаких чувств. Наверное, он слишком долго ждал этого момента.

В Фалмуте "Бигль" пришвартовался ночью. Лил дождь, и к тому времени, когда Чарлз добрался до отеля "Ройяль", откуда отходил почтовый дилижанс на Лондон, его поношенное пальто оказалось промокшим до нитки. Путь до столицы занял двадцать девять часов, так что Дарвин едва успел к "Тэлли-Хо!", дилижансу, отправлявшемуся от лондонской гостиницы "Лебедь с двумя шеями" в семь сорок пять утра. Здесь он простился с Симсом. Его верный помощник, правда, уговорил Чарлза разрешить ему продолжать свою службу, пока не будет закончен разбор привезенной коллекции. Работу эту предполагалось начать в самом скором времени, и расставались они поэтому ненадолго.

Еще шестнадцать часов тряски, во время которой лишь изредка удавалось забыться коротким сном, и "Тэлли-Хо!" въехал в Шрусбери, остановившись у гостиницы "Рэйвен инн" ровно в полночь. Дома в этот час наверняка уже спят. Заявись он, все сбегутся, разговоров хватит до утра. Да и сам он смертельно устал, ведь ему пришлось тащиться в дилижансах сорок пять часов кряду. Лучше всего немного передохнуть, переодеться.

Чарлз спал как убитый, но уже к шести он плескался в большой металлической ванне, затем, тщательно побрившись своей остро наточенной бритвой, надел последнюю из уцелевших еще рубашек – из числа тех двенадцати, что сшила для него Нэнси. Ошметки когда-то такой великолепной синей бархатной жилетки, более новые, но не так хорошо сшитые длинный пиджак и брюки, купленные в Монтевидео; выходные коричневые башмаки, которые он обновил пять лет назад ради встречи с профессором Адамом Седжвиком перед экспедицией в Северный Уэльс, – все стоптанное, заношенное и мятое. Тут уж ничего не поделаешь. Семье придется встречать его в таком затрапезном виде.

Стояло обычное шропширское слегка туманное утро раннего октября прохладное солнце напрасно пыталось пробиться сквозь тучи, воздух был чист и свеж. Но лучше всего то, что добрая земля Шрусбери не уходит из-под ног: спускался ли он по улице к Северну, пересекал ли Уэльский мост или входил в нижний сад Маунта, где цвели осенние цветы, а деревья сбрасывали с ветвей красновато-коричневые и пурпурные листья, Чарлз ни разу не ощутил ни килевой, ни бортовой качки.

Услышав стук молотка, Эдвард открыл массивную входную дверь и не смог удержаться от возгласа удивления, гулко отозвавшегося во всех комнатах. Отец, только что возвратившийся с прогулки по "докторской тропе", первым бросился к нему:

– Чарлз, дорогой! Наконец-то! Начиная с первого сентября мы ждали тебя каждый день!

Сестры сбежали по широкой лестнице, на ходу застегивая наспех наброшенные халаты. Он почти не различал их лиц, когда все разом они кинулись обнимать и целовать его. Немного обождав, он отступил на шаг, чтобы получше рассмотреть их. Похоже, что они не слишком-то изменились за эти пять лет: хотя складки на лбу тридцатишестилетней Каролины и стали, казалось, резче, ее густые и по-прежнему черные волосы нисколько не потускнели от времени; высокая задорная Сюзан была по-прежнему хороша, разве что у ее спадавших до плеч локонов появился золотой оттенок. Больше других изменилась Кэтти: из девушки она превратилась в женщину, а дерзость во взгляде уступила место решительности. Чарлз подумал, что перемена ей к лицу, и не преминул сказать об этом. Сестры писали, что она стала "гулякой", без конца посещала дома друзей, принимала приглашения на балы и благотворительные базары. До сих пор никто не сделал ей предложения… что ни в малейшей степени ее не печалило.

Домашние изо всех сил старались сдержать слезы радости, но никому это не удавалось, даже доктору Дарвину, которого Чарлз после смерти матери ни разу не видел плачущим.

Тем временем собралась и прислуга.

– О, мистер Дарвин, – воскликнула Энни, – не очень-то там вас, видно, кормили на этом вашем корабле.

Джозеф, садовник, тепло тряс его руку. Нэнси, старая няня, не побоялась при всех обнять его. Отцовский кучер Марк приблизился, держа за руку свою жену, прачку в доме Дарвинов: они поженились, пока Чарлз отсутствовал. Практичная Каролина первой спросила:

– А ты завтракал?

– Насколько мне помнится, последний раз я ел вчера утром в Лондоне.

Доктор Роберт Дарвин, в свои семьдесят почти совсем прекративший ездить на вызовы, начал явно сдавать. Он совершенно облысел, если не считать белых редких кустиков над ухом. Из-за постоянно мучивших его приступов подагры и радикулита он стал медленнее ходить. Нижняя часть его двойного подбородка сделалась слегка дряблой, но из своих трехсот сорока фунтов веса он почти ничего не потерял. Да и голос его раздавался на весь дом столь же раскатисто, как и прежде:

– Все в столовую! А ты, Энни, по случаю возвращения блудного сына приготовь-ка нам самый шикарный завтрак, какой только сможешь.

Чарлз занял свое традиционное место справа от отца за столом красного дерева с массивными ножками, напоминавшими когтистые лапы, и на него тотчас пахнуло уютным запахом воска. Он взглянул из окна на реку Северн и расстилавшиеся за ней зеленые заливные луга с пасущимися на них херфордширскими коровами. С волчьим аппетитом поглощал он приготовленную на пару треску, четыре вареных яйца, телячьи почки и бекон, треугольные ломтики тоста и горячий кофе с молоком, который из серебряных кофейников разливал по чашкам Эдвард.