Человек из Вавилона - Гурам Батиашвили

— Мы же сказали, что отказываемся от него! — Намтала, поднявшись, махал Иораму рукой. — Не тяните с решением, дети Израилевы. — Голос его дрожал от нервного напряжения.

Из другой группы верующих вышел Давитиа, худой мужчина лет сорока.

— Ты там, сядь на свое место! — крикнул он Намтале и повернулся к Базазе. — Минуточку, Иорам, ты не тот человек, по чьему слову верующие будут принимать решение — отсекать там кого-то или не отсекать. А ну слазь оттуда! Сколько поколений нашего народа прожили на этой земле, и, что, ни один иудей никогда ни в чем не ошибался? Когда это было, чтобы наши семьи разоряли? Ежели Занкан Зорабабели сделал что-то не так, значит, нам надо поступить еще хуже? Мы же все сыны Израилевы, мы должны поддержать человека, который ничего, кроме добра, не делал!

— Что ты там несешь? — взъярился Базаза. — Что, нам жертвовать семьями?!

— Иорам Базаза, — улыбнулся Давитиа, — мы все прекрасно знаем, где собака зарыта!

И тут к возвышению направился Бено Какитела. Поднявшись, он оглядел молельню и спокойно заговорил:

— Уважаемые верующие, Давитиа абсолютно прав, не надо торопиться, решать с бухты-барахты, чтобы потом нас не засмеяли люди. Занкан оказал медвежью услугу Грузии и всему грузинскому еврейству. Сегодня вся страна гневается на нас, и мы должны что-то делать, любым способом смыть с себя этот позор. Мне нравятся слова Давитиа. Не будем спешить, не будем изгонять Занкана Зорабабели из общины — за ним числится немало добрых дел. Попросим его самому отказаться от нас, уехать из Тбилиси сегодня же, по своей воле. Нам будет больно, но это будет сделано во имя покоя всех евреев!

Раздались возгласы:

— Правильно!

— Так, пожалуй, будет лучше!

— Мы не посмеем оскорбить его!

— Дай Бог вам добра и благоденствия! — продолжал Какитела. — Вы правы, мы не можем оскорбить его! Мы ничего не решаем, Занкан сам откажется от нас, сам объявит, что не является членом нашей общины. Дай Бог ему всего самого хорошего, но пусть он будет вдали от нас!

— Ты не прав, Бено, — Базаза все никак не мог угомониться, — ежели Зорабабели уйдет от нас по своей воле, какое же это наказание?! А мы должны наказать его, все должны увидеть, община наказывает тех, кто ее ни во что не ставит.

— Мы должны все решить миром, — возразил Бено Какитела, — ежели он решит по-другому, наше слово останется за нами.

В молельне поднялся невообразимый гам. Люди что-то кричали, спорили, переругивались. Но все услышали слова Давитиа: «Вообразили себя важными птицами? Только почему вы думаете, что мы перед вами желторотые птенцы?» Услышали этот возглас Давитиа и Бено с Какителой — но перед ними сейчас стоял вопрос гораздо важнее, чем достойный отпор ему. Они смотрели на взволнованных, что-то кричавших верующих и думали, что еще следует предпринять для окончательной победы.

Хахам Абрам, оттесненный в уголок на возвышении, держал в руке молитвенник с загнутым внутрь указательными пальцем. Именно с этой страницы он должен был продолжить чтение. Раби сидел, опустив голову, одолеваемый грустными мыслями: «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и подобию Нашему». Кому это сказал Создатель, по образу и подобию Нашему создадим человека? Ангелам? Написано, что ангелам. Главное тут, по нашему образу и подобию… Стало быть, человек создан по Божьему и ангельскому подобию! Где это подобие? Я что-то не вижу его! Похоже, не удался Создателю человек!

Занкан Зорабабели тоже держал в руке молитвенник. Опираясь другой рукой о колено, он грустно размышлял:

«Раби Натан говорит, когда Бог создавал человека, мир принадлежал животным. И Бог, обратившись к ангелам и всем живым тварям, созданным им, сказал: сотворим человека по образу Нашему и подобию! Пусть каждый из Нас отдаст частицу себя человеку. И каждая Божья тварь отдала человеку частицу своей души: муравей и коза, пресмыкающееся и лев, орел и канарейка, слон и ящерица, рыба и крот, медведь и блоха, дятел и еж, и ангелы сотворили человека по их образу и подобию»…

— Занкан Зорабабели, — вдруг услышал Занкан четкий голос Какителы, — тебе дается право удалиться, уйти из нашей общины, дабы в народе воцарился мир.

А хахам Абрам в это время думал: «Кто, кто, кроме меня, виновен в том, что моя паства такая, какая она есть, и кто, как не я, должен был изменить ее? Но Господь не дал мне такой силы».

Холодный голос Базазы отскакивал от стен молельни:

— Занкан Зорабабели, ты всегда хотел возвышаться над нами. Это привело к тому, что ты предал Грузию, предал еврейство Грузии и восстановил против него остальную Грузию. Теперь же ты должен спасти евреев, должен удалиться из общины по своему желанию, сейчас же, немедля, оставить город.

«И ходят по земле люди, в душах которых живут львы, — размышлял между тем Занкан, — ходят и такие, в ком больше от змеи, нежели от ангела, и такие, в ком больше от ангела, чем от козла, больше от волка, чем от голубя. Что делать Какителе, если в душе у него больше зависти, чем добра, или Базазе, или этим трусливым верующим? Они ведь бояться за своих жен и детей, их ведь пугают разбоем»…

— Занкан Зорабабели, люди в последний раз обращаются к тебе и просят уйти, оставить город, спасти наши жизни и дать евреям покой, — взывал с возвышения Какитела.

— Мы ждем от тебя ответа, Занкан, ты должен сам уйти от нас, ты, чья дочь отказалась от нашей веры, ты, предавший нашу царицу и ни во что не поставивший все грузинское еврейство, оставишь ли ты нас по своей воле? — вторил ему Иорам.

О, как тяжело было хахаму подняться на ноги, с каким трудом встал он со своего места!

— Правоверные! Досточтимые правоверные! Это я так говорю, и мы все знаем, что это значит! А чтим ли мы на самом деле Господа, выполняем ли его заповеди? Я не стану отвечать на этот вопрос. Пусть каждый из вас спросит себя, следует ли он заветам Господа? — Хахам Абрам сделал паузу, глубоко вдохнул воздух и уверенно продолжил: — Пусть никто не думает, что нас не было среди них, кто стоял у Синайской горы, когда Моисей получил из рук Господа его заповеди. Эти заповеди приняли все поколения евреев — те, кто жил до Моисея, и те, кто будет жить после нас. Мы все поклялись следовать им. Поэтому сегодня пусть каждый из вас спросит себя, кому вы служите — Господу или сатане, — хахам Абрам раскрыл молитвенник, — люди, я прочту вам сейчас текст, который сыны Израилевы повторяют трижды в день, пусть каждый из вас заглянет в свою душу и подумает, что означают эти слова: «Господи, Боже мой, отврати от языка моего и от уст моих злые коварные слова, пусть умолкнет душа моя за мои проклятья!» Задумайтесь над этими словами, люди! Думайте всю ночь, весь день, думайте: кто я есть, что делаю, куда иду. Пришло время молитвы, все небо давно уже в звездах!

И только он хотел начать вечернюю молитву, как Базаза отчаянно закричал:

— Нет, нет, прекратите!

Хахам обернулся к Какителе и Базазе и предостерегающим тоном произнес:

— На этом закончим, пришло время молитвы!

Глаза Какителы налились гневом, а Базаза, уже не сдерживаясь, кричал:

— Люди, вы слышали, мы не хотели причинять Занкану вред, мы пощадили его, но он не внял нам, не захотел спасти еврейство Грузии. А теперь мы сами выпроводим его! Чего хочет от нас этот предатель, пусть убирается, наконец! Занкан уходи, дай нам покой! — Базаза почти охрип от крика.

— Что они воду мутят весь вечер, не надоело?! — с неудовольствием проговорил кто-то, и в наступившей вдруг тишине все отчетливо услышали эти слова. Базазе только это и надо было.

— Что значит надоело?! Как я могу молчать, когда его имя у всех на устах — и у грузин, и у иудеев! Никто не помнит о нас, мы — ничто, все говорят только о нем!

Базаза орал, но от волнения плохо выговаривал слова, и говорить становилось все труднее — рот его напоминал высохший летом ручей. Последние слова он почти прохрипел. И тут последовала реплика Давитиа.

— Ну чего вы хотите от бедняги, ну забыли его, не говорят о нем, вот он и бесится! — со смехом, будто что-то рассказывал соседу, произнес он.

Раздался чей-то смешок. В другом углу молельни кто-то рассмеялся в ответ — рассмеялся так заразительно, что Давитиа не удержался и тоже прыснул. А потом, словно смешинка попала ему в рот, стал давиться от смеха. Сидящие вокруг, не в силах удержаться, заулыбались, кто-то громко хохотнул, и зал вдруг прорвало — смеялись все, смеялись от души. Хахам Абрам смотрел на смеющуюся до упаду паству, и сердце его наполнялось усладой, рот непроизвольно растягивался в улыбке, и, уже не сдерживаясь, да и не хотелось ему сдерживаться, он присоединился к от души хохочущей пастве.

Смех окружающих вернул Занкана к действительности. Пораженный, он оглядывался вокруг.

— Люди, никто ни во что не ставит их, каково, а? — крикнул кто-то (Занкан не увидел, кто), и новый взрыв хохота потряс молельню. Занкан еле сдержал улыбку.