Разрешенное волшебство - Ник Перумов

— Фати, нам так и так уходить. Следующей весной. Ну да, мы первые из клана. А потом вы привыкнете. Незаменимых нет. Новые Ворожеи появятся. Ты только с Олеси и Гилви глаз не спускай. Толковые девчонки. Будет из них толк, особенно из Гилви.

— Недобрая она, оттого и врачевать не умеет, — Эхом отозвалась Фатима. — А так да, сильная Ворожея будет.

— Ну вот и хорошо, вот и договорились? — Джейана поцеловала подругу в соленую мокрую щёку. — Прощай, Фати. Пока смогу — буду тебе весточки слать — с щелкунчиками или кого там смогу приспособить.

Невысокая тонкая фигурка Фатимы долго маячила возле баррикады. Твердислав и Джейана ухо-

дили, не оглядываясь, хотя и чувствовали, что весь клан сейчас замер, провожая их в путь без возврата. Родовичи десятками незримых глаз следили за бывшим вожаком и бывшей главной Ворожеей.

Двое путников миновали первый поворот. Знакомые места, впереди — плантации, поля, выгоны, но оба вдруг остановились, точно разом оказавшись в незнаемых землях. Серые скалы — вечные, неизменные стражи клана Твердиславичей — скрылись за деревьями. Джейане внезапно показалось, что они — не в сотне.шагов от дома, а в сотне поприщ, отделённые от родовичей немереными дикими землями, полными чудовищ и Ведунов. Где-то там, в неведомых далях, терялся след твари, утащившей бесчувственную Лиззи. Твердислав уверял, что чувствует его, этот след. Чувствует, потому что ненавидит. Ей, Джейане, ещё предстояло обучиться этому высокому искусству.

Глава четырнадцатая

Ну, рот-то ты наконец закроешь? — Ламия по имени Ольтея чуть насмешливо подтолкнула обмершего Буяна. — Неприлично даже. Меня бесчестишь. Наши скажут — кого это ты привела?

— Угу, — Буян мучительно покраснел.

Их путь завершился. Ольтея играючи обошла все посты и секреты Твердиславичей, Буян только и мог, что дивиться — как при такой ловкости врагов клан до сих пор жив и притом еще, случалось, задавал ведуньим ордам крепкую трёпку. Здесь тоже крылось какое-то недоброе чудо. Так охотник подманивает добычу в силок.

Отступник и ламия одолели Ветёлу, прошли краем Пожарного Болота (издалека даже был виден Пэков Холм, гак что Буян невольно пригибался,

как будто те, кто нёс там сейчас стражу, могли его заметить) и наконец вступили в Лысый Лес.

Надо сказать, этой части пути Буян почти и не заметил. Он даже забыл как следует разглядеть, что же, собственно, растет в этом странном лесу и что вообще в нём творится. Причина была проста, и болылинство парней клана наверняка сочли бы её куда как убедительной. Его спутница! С ней ночь превращалась в… в… Буян не знал таких слов. Каждый раз с ним была совершенно разная Ольтея. То застенчивая и скромная, отбивавшаяся чуть ли не до рассвета и лишь потом в изнеможении уступавшая; то горячая и страстная охотница, повизгивавшая от удовольствия так, что, казалось, сейчас сюда сбегутся с фонарями — глаза пялить — все до одного Ведуны Змеиного Холма.

Вились узкие тропинки, разворачивавшиеся у них под ногами и тотчас же сворачивавшиеся за спинами. Странные существа — полузвери, полуптицы — провожали их долгими взглядами немигающих глаз. Что-то шуршало, ухало, стрекотало, рычало — Буян старался об этом не думать. Он вообще старался поменьше думать. Сладкий дурман тела Ольтеи казался единственным спасением от кошмара воспоминаний. А воспоминания эти были куда как тяжелы. Стоило л амии отвлечься хоть ненадолго, как перед глазами её подопечного вновь и вновь возникала одна и та же картина — изуродованные тела Стойко и Ставича. А над ними, с торжествующей ухмылкой на омерзительной морде, застыло создание, страшнее которого ещё не встречал ни один из родовичей. Клыки и когти окровавлены. Зубы пережевывают плоть, вырванную из ещё трепещущих тел. А он, Буян, один из Старшего Десятка, отобранный самим Твердиславом, многажды испытанный в деле, умеющий управиться и с мечом, и с копьём, и с топором, и голыми руками, если надо, — постыдно бежит, задыхаясь в слепом ужасе, думая только об одном — прочь, прочь, прочь отсюда! И напрасно хрипит в последней надежде Ста-вич — друг Буян его не услышит. Или сделает вид, что не услышит. Он будет бежать, бежать и бежать, пока не наткнётся на рассудительного щелкунчика. А потом покорно пойдет следом за Ольтеей.

Ламия угадывала это его состояние почти мгновенно. И, тотчас бросив всё, оказывалась рядом. Её нехитрое средство действовало безотказно. В её объятиях Буян тотчас же успокаивался, чёрные воспоминания отступали, прячась в глубинах сознания — до следующего раза.

Они почти ничего не ели. Не разводили огня — его л амия, похоже, боялась и терпеть не могла. На стоянках Ольтея отыскивала какие-то корешки, невзрачные на вид, но после них, как ни странно, голод пропадал напрочь.

И вот они наконец дошли.

Несмотря на объяснения Ольтеи, в глубине души Буян ожидал увидеть на Змеином Холме нечто донельзя мрачное и жуткое. Чёрные стены, оскалившуюся решеткой пасть ворот, виселицы, на которых болтаются полурасклеванные разлагающиеся трупы. По крайней мере, так (о других тёмных местах) рассказывал Учитель, и, по мнению юноши, эги описания как нельзя лучше подходили к воображаемому жилищу Ведунов.

Однако всё оказалось совершенно по-другому.

Змеиный Холм выглядел вовсе не мрачно, и уж, конечно, никакого чёрного замка на нём не было. Южные склоны холма, высокие и обрывистые, покрывал редкий кустарник; на специально отсыпанных, укреплённых сваями террасах стояли деревянные дома, кое-как, на скорую руку срубленные из толстых бревен. Буяну они показались необитаемыми. Были они низкими, какими-то приплюснутыми, неопрятными — однако отнюдь не мрачными. Непонятно было, правда, для чего они нужны вообще — Буян не заметил, чтобы хоть к одной из две-ДОй вела бы тропинка.

Зато имелся путь в обход крутого склона, по которому ламия и повела своего спутника.

С северной стороны Змеиный Холм плавно понижался к полуночи. Долгий отлогий скат неспешно опускался к стене леса. Деревья вокруг были сведены; всё пространство — густо застроено.

Настало время Буяну открыть рот.

Стоявшие здесь изящные домики ничем не напоминали грубые бревенчатые строения, прилепившиеся на южном склоне. С полуденной стороны они и впрямь оказались облицованы широкими деревянными панелями с сохраненной корой; под ними прятались стены тёмно-блестящего стекла.

Казалось, тёмная вода вздыбилась и застыла навек, сохранив свой природный блеск. Домики были и круглыми, и квадратными, и пятиугольными — всякими, над каждым высилась увенчанная небольшим шпилем шатровая крыша.