Князь Воротынский - Геннадий Ананьев

Многие князья проходили через огонь, кланялись солнцу и монгольским божкам-идолам, кто ради личной корысти, а кто, как Александр Невский, чтобы спасти половину, почитай, Руси от разорения. И вот тут рассуди взвешенно, кто проявил больше мужества и разумности, Михаил ли Черниговский, Александр ли Ярославич?

Церковь тут же возвела в ранг новосвятых мучеников и князя Михаила и боярина Федора, ибо Господь назидал: «Тот, кто хочет душу свою спасти, тот погубит ее, а кто погубит душу свою ради меня, тот спасет ее». Поклонение любому идолу рукотворному – смертельный грех. Поклоняться можно лишь одному – Господу нашему Иисусу Христу. И еще говорил Господь, что нет пользы человеку, если он приобретет царство мира всего, а душу свою погубит. И какой выкуп даст человек за душу свою? Тем же, кто будет чтить Христа и признает его перед людьми, он обещал признать того перед Отцом своим небесным. Отрекшихся же от него, отречет и он перед Богом-Отцом.

Новосвятые мученики стали знаменем борьбы христиан с язычниками; их мученическая смерть, их мужественный поступок вдохновляли на сопротивление, явное и тайное, вселяли надежду на скорое освобождение от ига басурман. Это, конечно, важно. Духовный настрой нации – не пустячок. Только не менее важно и действие. Рассудительное, с глубоким осмыслением обстановки. Что прекрасно понимал князь новгородский Александр, не понятый поначалу своими современниками, осуждаемый ими, остававшийся, порой, без верных соратников. И лишь годы рассудили, кто был достоин большего уважения. Александр Невский остался в памяти народной, церковь приняла его в лоно святых; яркий же подвиг Михаила Черниговского время подернуло пеплом забвения. Время – мудрый судья.

А ширни Мухаммед-Гирея поторапливает:

– Так какое слово, князь, я передам моему повелителю?

– Погоди, – вновь отмахнулся Воротынский и – к боярам и к дьякам, его сопровождавшим: – Ваше мнение, други мои, каково?

Будто искрой от кресала угодил в пороховой заряд. Вспыхнула перепалка. Яростная. Неуступчивая. Большая часть посланников за то, чтобы подчиниться хану-захватчику, ибо, как они утверждали, положение безвыходное, меньшинство же, но настроенное решительно, требовало от Воротынского отказа. Они были готовы принять вместе с ним мученическую смерть, но не посрамить России, не предавать Господа своего Христа-спасителя. Святого мученика Михаила Черниговского, принявшего смерть за веру, в пример ставили. Слушал спор сотоварищей своих князь Иван Воротынский и казалось ему, что правы и те, и другие. Еще более заметался он душой, никак не находя верного решения. И только когда услышал из уст дьяка запалистое:

– Епитимью потом примем! Да и простит, нас, грешных Господь, ибо не своей жизни ради пойдем на позорище, но людишек для. Иль не видели, сколь их в Кремле, а того более снаружи к стенам прилипших?!

Верно, перво-наперво посекут их всех, либо заставят впереди себя лезть на стену, смастерив из бричек и оглоблей лестницы. «За что им-то страдать?! Гордыне службу служить или несчастного люда ради принять грех на душу? А Господь, если истово помолимся ему всем миром, поймет и простит…» Не подумал тогда князь Воротынский, как воспримет согласие своих подданных на такое унижение царь веся Руси. Не до таких деталей в тот миг было Воротынскому. Не знал Воротынский и того, что вскорости понесется со своими туменами Мухаммед-Гирей, чтобы защитить родовые улусы от набега астраханских татар. Не ведал, что унижение, какое он пройдет, ему же во вред обернется. Сказал, словно рубанул:

– Кто не согласный, вольны воротиться! – и к ханскому первому советнику: – Все, что принято у вас на церемонии приема послов, мы исполним. Так и передайте своему хану.

Вроде бы все, но ширни кобенится:

– Или все идете сквозь огонь, или всем одна участь – смерть.

И улыбочка ядовитая на губах. Знайте мол, наших. Князь Воротынский не полез на рожон. Склонил голову и молвил просительно:

– Прими от нас дар соболями и куницами. Не жалеючи поднесем, только не неволь тех, кто о душе своей печется более, чем о Руси.

Понравилась ширни покорность князя, да и подарки получить худо ли. Кивнул покровительственно:

– Хорошо. Пусть будет так. Они, – кивнул на противников унижения, – не посланники. Они – сопровождающие обоз с подарками светлому хану моему Мухаммед-Гирею и брату его Сагиб-Гирею.

Лишь через добрый час позвали послов к хану. С версту шли они пеше, сквозь перелески. Впереди ширни гарцует на статном аргамаке, в доброй сбруе, позади, за обозом, полусотня свирепых крымцев, от одного взгляда на которых оторопь может взять. Вот, наконец, и луг. Большущий и потоптанный уже, бедняга, изрядно. Как вся земля Русская. И только у шатра ханского сохранилась девственная прелесть лугового разнотравья.

«Ишь ты, бережет себя чистотой, – ухмыльнулся князь Воротынский и остановился, подчиняясь поднятой руке ханского советника. И тут же подумал: – А где же костры?» На лугу не видно не только костров, но даже приготовленных для них дров или хвороста. «Чертовщина какая-то. Должно, не станут неволить через огонь. Опомнились, может?» Увы. Унижать, так уж унижать. Ширни гарцевал перед посольством с непроницаемым лицом, чего-то явно ожидая. Стояли в недоумении и послы. Добрых полчаса. Пока, наконец, не открылся полог одной из юрт и не вышагал из нее чинно низкорослый и кривоногий татарин в островерхом колпаке и в нагольном романовской овцы полушубке, вывернутом наизнанку; лицо татарина было размалевано черно-синими красками и выглядело не столько свирепым, сколько потешным – ни бубна у шамана, ни колокольцев. «Скоморошничают, – подосадовал князь Воротынский, но потом даже порадовался: – Оно и лучше так-то. Не столь грешно».

Действительно, где взять настоящего шамана в мусульманском войске? Татары давно отошли от языческой веры своих предков и о шаманах знали лишь по ордынским легендам и сказаниям. Да и на роль шамана никто добровольно не соглашался, пока Мухаммед-Гирей не рассвирепел и не ткнул пальцем в одного из мурз:

– Ты – шаман!

Не любо мурзе то повеление ханское, но ничего не поделаешь, если сам хан тебя избрал козлом отпущения. В конце концов, увидел мурза в своей роли даже выгоду: «Заставлю поднести мне подарки!»

Пройдя с полдороги от ханской юрты, новоиспеченный шаман принялся кривляться, но так неумело, что послы московские хоть и находились в пиковой ситуации, не могли не заулыбаться.

Долго он крутился на одном месте, пока от дальней опушки не подрысил к нему воин с заводным конем, навьюченным вязанками хвороста. Шаман торжественно указал место, где укладывать для костра хворост. Отшагав пяток вихлястых шагов, шаман принялся вновь вихляться на пятачке, приплясывать и что-то выкрикивать. Тогда от той же дальней опушки порысил новый всадник с вязанками хвороста на заводном коне. Все повторилось. Когда же в третий раз шаман принялся топтаться, определив место для следующего костра, князь Воротынский не выдержал: