Екатерина I - Николай Павленко

Мардефельд сообщил королю подробности помолвки: «В Верховный тайный совет явился Остерман и объявил от имени императора, что последний выбрал себе будущею супругою старшую дочь Меншикова; Верховный тайный совет тотчас одобрил этот выбор и поздравил с ним императора. На следующий день князь Меншиков велел пригласить всех иностранных министров, а также всех знатных русских явиться на другой день в 3 часа в его дворец в полной парадной форме. К этому времени находились уже там в полном облачении архиепископ Новгородский вместе с знатнейшими представителями духовенства и всего клира. Далее вошли в залу его величество царь и княжна и встали перед маленьким алтарем, на котором лежал образ; литургия, молитвы и пение духовенства продолжались около получаса, после чего архиепископ надел обоим августейшим лицам их перстни. После того как они приложились к образу, был произведен пушечный салют, и они подошли под благословение. Затем обратился царь сначала к присутствующим дамам для принятия от них поздравления, которые состояли в целовании его руки, а он целовал их в уста. После этого очередь дошла до мужчин, причем произошла сильнейшая давка, которую, как и все действие, царь, однако, выдержал с неизменным спокойствием и большим терпением, и после чего он удалился в свои покои. Туда были позваны знатнейшие из русских министров и посланников, которым царь по русскому обычаю подносил на подносе венгерское вино. После этого царь переоделся в дорожное платье и отправился еще в тот же вечер в Петергоф, где он пробудет некоторое время»[118].

Поездка в Петергоф преследовала ту же цель: полностью изолировать императора. Здесь, как и в столице, князь находился при императоре. Меншиков никогда не увлекался охотой, но ради большой цели можно было пойти и на маленькие жертвы — вместе с Петром он несколько раз ездил на псовую охоту.

Ничем не рисковал Меншиков и тогда, когда отправлялся в свою загородную резиденцию в Ораниенбаум или в Кронштадт для осмотра работ, так как будущий зять не оставался без надзора — в его обществе находились либо Дарья Михайловна, либо невеста, либо княжеский сын.

10 июня Меншиков возвратился в столицу, а на следующий день туда прибыл и Петр, опять поселившийся во дворце Меншикова.

До сих пор Александру Даниловичу ветер дул в спину и он не испытывал ни малейших затруднений, осуществляя свои планы. Весть о том, что он близок к положению тестя и регента малолетнего царя, стала достоянием европейских держав. Он уже получил поздравления от штатов Голландии, брауншвейг-волфтенбительского князя Августа Вильгельма, австрийского канцлера Шенборна и даже от самого императора Карла VI. Но тут случилось то, чего никто не мог предусмотреть и что в конечном счете сыграло роковую роль, — светлейший занемог.

Признаки болезни князь обнаружил еще 19 июня — в этот день он принимал лекарства и ему пускали кровь. Светлейший надеялся, что после мыльни ему полегчает, но нет — мыльня нисколько не помогла, наоборот, ему стало хуже. С 22 июня он уже не выходил из дому, хотя еще и не слег. Кроме завсегдатаев дворца его навещали члены Верховного тайного совета: Апраксин, Головкин, Голицын, Остерман.

Меншиков вел деловые разговоры, крепил письма. Но консилиум врачей, состоявшийся 26 июня, запретил больному заниматься делами, и число визитеров значительно поубавилось.

Состояние больного дало современникам повод ожидать близкой кончины князя. Лефорт доносил в Дрезден 12 июля: «Кроме харканья кровью, сильно ослабляющего Меншикова, с ним бывает каждодневная лихорадка, заставлявшая за него бояться. Припадки этой лихорадки были так сильны, пароксизмы повторялись так часто, что она перешла в постоянную. В ночь с девятого на десятое число с ним случился такой сильный припадок, что думали о его близкой смерти».

У самого Меншикова тоже мало было надежд на выздоровление. Чувство овладевшей им обреченности четко прослеживается в документах, составляемых обычно заблаговременно или в дни, когда смерть властно стучится в дверь.

Среди предсмертных документов — несколько обращений Меншикова к лицам, которым он вручал судьбу семьи, на благожелательность и помощь коих рассчитывал; их он просил «оставших после меня сирых жену мою, и детей, и дом мой содержать в своей милостивой протекции и во всем призирать». Фамилии в стереотипных проектах обращений не названы, но совершенно очевидно, что если письмо адресовано «господину вице-канцлеру, тайному действительному советнику», то имеется в виду Остерман, «генерал-адмирал» — не кто иной, как Апраксин, «канцлер» — это Головкин, а «сиятельный князь» — Дмитрий Голицын. Короче, письма предназначались членам Верховного тайного совета, как тогда говорили, министрам. Среди них, кажется, наибольшую надежду на заступничество внушал будущий родственник князь Голицын. В проекте обращения к нему есть фраза, отсутствующая в прочих текстах: «А я домашним своим приказал, чтоб во всем поступали с ведома и изволения вашего сиятельства». Отметим, что среди будущих покровителей семьи значился и ее губитель Остерман.

Проект духовной в соответствии с указом Петра I о единонаследии объявлял единственным наследником движимого и недвижимого имущества сына Александра, которому поручено было «во всю жизнь» опекать сестер. Однако до совершеннолетия сына содержание дома вручалось Дарье Михайловне и ее сестре Варваре. Упоминания Варвары Михайловны в духовной — еще одно свидетельство громадной роли свояченицы в семье князя. Отец требовал от сына, чтобы тот «обучался с великим прилежанием вначале страху Божию, потом принадлежащим наукам и всем честным поступкам».

Из предсмертных сочинений князя наиболее интересны два его обращения к царю. Это своего рода исповедь, в которой размышления о будущем страны и ее монарха соединены с приземленными рассуждениями о будущем семьи.

Царь, ныне пребывающий «не в совершенных еще летех», в будущем может прославить себя подвигами, достойными памяти деда. Путь к этому лежит «как чрез учения и наставления, так и чрез помощь верных советников».

Меншикову было хорошо известно пристрастие молодого царя к праздности. Отсюда просьба: «Извольте как в учении, так и в забавах и в езде себя кротко и тихо содержать и сие все умеренно содержать».

Кого же прочил князь в наставники царя, без чьего совета тот не должен был ничего предпринимать? На первое место поставлен «барон Остерман», а уже после него — безымянные «господа министры».

В последнем пункте обращения князь просил царя в память о своих прежних заслугах «содержать в вашей милости оставшую по мне мою супругу». Но главная просьба касалась дочери Марии: «…милостивым быть к вашей обрученной невесте» и «в подобное время вступить с нею в законное супружество».

Не надо быть провидцем, чтобы угадать судьбу помолвки после смерти князя. Саксонского посла Лефорта невозможно заподозрить в исключительной проницательности, а его донесения — в глубоком содержании. Тем не менее он на основе слухов, ходивших при дворе, предрекал развитие событий: «Когда Меншиков умрет, помолвка утратит силу и дочь перестанет быть невестой». Поведение зятя во время болезни Меншикова давало основания для подобного умозаключения.

В первые дни недомогания Петр вместе с сестрой Натальей более или менее часто навещал больного, но в дальнейшем визитов становилось все меньше и меньше. Брат и сестра посетили Меншикова 25, 27 и 29 июня. Затем наступил длительный перерыв. Очередные визиты были нанесены 9, 12 и 15 июля. А 20 июля к Меншикову пожаловала Наталья Алексеевна уже без брата. Следующая встреча царя с князем состоялась 29 июля, когда самочувствие светлейшего улучшилось настолько, что ему было разрешено выезжать из дома. Вечером этого дня он вместе с Петром участвовал в церемонии открытия моста через Неву. Они проехали по нему в карете.

В те пять недель, когда князь Меншиков практически был лишен возможности опекать будущего зятя, свершилось то, чего он так опасался, — юнец освободился от его опеки и оказался под влиянием тех, кто предоставлял ему больше свободы, кто решительно не противодействовал его дурным наклонностям. Теперь Мардефельд не мог уже написать фразы в депеше, отправленной 24 мая: «Меншиков овладел как душой, так и личностью молодого царя»[119].

Раньше Петр был неразлучен с Меншиковым. После выздоровления светлейшего он избегал с ним встреч, и если они все же происходили, то были кратковременными и на людях.

Так, встреча Меншикова с Петром 30 июля продолжалась лишь четверть часа, следующие две встречи состоялись две недели спустя, 14 августа: одна длилась час, другая 15 минут. Непродолжительный разговор состоялся 17 августа. К этому надобно прибавить еще две встречи, одна из которых состоялась во время литургии и поэтому, видимо, не сопровождалась беседой, а другая — 9 августа — проходила во время осмотра итальянского дома, подаренного Петром невесте. Не подлежало сомнению, что между князем и императором наступило охлаждение, что последний избегал свиданий с невестой и тяготился опекой будущего тестя. Современники, имевшие доступ ко двору, отмечали похолодание в отношениях между женихом и невестой. Еще 25 июля 1727 года Маньян писал, что «с некоторых пор» замечено «крайнее равнодушие молодого царя к княжне, его невесте, с которой он уже видится очень редко, не желая допускать в своих прогулках и иных развлечениях никого, кроме одной великой княжны, сестры его, и иногда принцессы Елизаветы»[120]. Два свидетельства Лефорта более лаконичны: «Петр совсем не любит своей невесты». В депеше, отправленной накануне падения Меншикова, Лефорт писал: «Любовь императора к своей невесте все более и более ослабевает»[121].