Ангелы на кончике иглы - Юрий Дружников

Председатель открыл своим ключом потайную дверь и ушел. Степан потоптался, не решаясь сесть за стол председателя с шестью телефонами. Он примостился рядом, за длинным, покрытым зеленым сукном столом для совещаний. На Ягубова пристально смотрел с портрета Дзержинский. Солнце слепило, ложась через огромные окна длинными прямоугольниками на пол, и заставляло щуриться.

Находясь в возбуждении, Ягубов не терял способности рассуждать. Он не думал о том, почему именно на него пал выбор в столь ответственном поручении. В своей незаменимости он не сомневался. Он умеет работать оперативно. Тогда в Будапеште Ягубов не дал солдатам спать, подогнал грузовики, и к рассвету все трупы погрузили, вывезли и закопали в ямы. Даже улицы помыть успели. Ягубов и сам не спал — носился на газике из Буды в Пешт и обратно, хотя из окон еще стреляли. Нет, дело не только в оперативности, важно тут, что он еще и журналист. Но разве у Кегельбанова мало своих кадров, способных выполнить такую задачу? Тут важно еще и то, что он, Ягубов, в стороне. Свой и в то же время не свой. Надежный, но не из аппарата. Решение привлечь именно его было не только логичным, но и единственно правильным. Сомнениями он не страдал, Ягубов! Но в этом был и плюс: уверив себя, он тверже выполнял работу.

Майор принес подшивку «Правды» за июль и половину августа текущего, 68-го. Ягубов придвинул стопочку чистой бумаги. Задача осложнялась тем, что он никогда в жизни, если не считать школьных диктантов, ничего не писал. И даже не пробовал. Все, что ему нужно было, за него писали по его указаниям. Он был способен на большее, чем просто написать: он знал, что должно быть написано и зачем. Он мог создавать множество статей одновременно, заполнять текстом целые газеты, выпускать десятки книг. Самому писать было так же нелепо, как подметать свой кабинет. Для того, чтобы писать, имелись холуи.

Ягубов вздохнул, стал листать «Правду». В июле Чехословакия исчезла со страниц газеты. Опасались решений чрезвычайного съезда КПЧ и уговаривали. Дубчека по-хорошему звали в Москву, но пришлось выезжать в Чиерну-над-Тиссой. Какой же он коммунист, Дубчек, если сомневается? На что они намекали, чехи, говоря о социализме с человеческим лицом? Докатились до того, что открыли границу и можно свободно въезжать и выезжать! Коммунисты, а ведут себя, как дети! А вот и то, что Ягубову сейчас нужно: письмо чехословацких рабочих с завода «Авто-Прага» — факсимиле девяноста девяти подписей. Под его письмом факсимиле не будет. Вот — это важно: «Священный долг всех коммунистов» — теоретическая статья. Фундамент обращения к нам чехов со своей большой просьбой.

Ягубов все помнил и так, но долистал «Правду» до последнего номера, до заявления ТАСС. Партийные и государственные деятели ЧССР, говорилось там, обратились к Советскому Союзу и другим союзным государствам с просьбой… Уже обратились, а текст не готов — вот какая недоработка! Теперь главное — начать. Вдруг в памяти само всплыло обращение: «Братья и сестры!»

Такое начало ему понравилось. Так обратился Сталин к народу в начале войны. После, когда Ягубов открыл «Правду», он увидел, что его обращение поправили, написали: «Мужчины и женщины!» И все же он остался при своем мнении, что у Сталина и у него было написано лучше.

А пока чувствовал: не надо давить на политику, надо нажимать на национальную гордость чехов. Уговаривать лучше вежливо, без насилия, чтобы они решали как бы самостоятельно. Тем более, что войска уже введены и можно не беспокоиться. «Мы обращаемся к вам, уважаемые граждане», — написал далее Степан Трофимович. К готовым формулировкам он подошел творчески. «Гнев и возмущение всего советского народа», «бешеные наемники», «подстрекатели», «реваншисты», «разгул реакции» — это все он отбросил, выбрал более мягкие слова, сохранив лишь твердую партийную позицию. После первых мучительных поисков писать стало легче, перо заскользило. Закончив писать, Ягубов позвал майора и сказал, что ему нужна машинистка.

— Грамотная! — прибавил он.

Майор удалился и через минуту вошел обратно с машинкой в руках. Он действительно тарахтел, как пулемет, и вскоре текст лежал на столе. Вверху было написано: «Без распространения из кабинета». За ворота Ягубова вывез тот же сопровождающий. Когда Степан Трофимович пересел в ожидавшую его «Волгу», шофер только плечом повел.

— Устал, небось? — спросил Ягубов. — Ничего! Человек — существо выносливое.

Настроение у Ягубова было праздничное. Он принял участие, выражаясь языком газет, в спасении социалистической страны от позора — выхода из коммунистического лагеря. Позже и сами чехи это осознают. Ягубов войдет в их историю, станет национальным героем. Когда-нибудь это узнает все прогрессивное человечество, пока не знала даже жена.

Понадобился Степан Трофимович снова на следующий день. Он был назначен редактором выпускаемой чешскими патриотами газеты «Праци», которая начала выходить в Дрездене и бесплатно разбрасываться в Чехословакии, освобожденной советскими войсками. Газету чешских патриотов делали в Москве, в агентстве печати «Новости», по месту основной работы Ягубова. Тираж из Дрездена возили на военных вертолетах. На вертолете разбился журналист Карл Непомнящий — погиб, раздавленный пачками газет. Хоронили его в Москве, скрыв причину смерти. Ягубов работал день и ночь, лично проверяя и согласовывая каждую строку. Он побледнел, похудел. Чехи читать газету не хотели.

Когда положение в Чехословакии нормализовали, надобность в этом оперативном органе чешских патриотов отпала. Выполнив историческую миссию, Ягубов был уверен, что он заслуживает награды. Но секретность операции столь велика, что наградить его прямо нельзя. Он пришел к выводу, что можно ждать повышения. Ожидание получилось недолгим. В октябре ему разрешили поехать отдыхать. В аэропорт он отправился с женой и новым назначением: после отпуска приступить к работе первым заместителем редактора «Трудовой правды».

В анкетах Ягубов не указывал, что служил постовым милиционером. Он писал: занимал пост в системе НКВД. У всех настоящих чекистов в душе скрытое презрение к милиции. Степан Трофимович понимал, что ему везет в жизни, но считал, что это везение закономерно и является следствием его собственных качеств. Поэтому каждое место службы рассматривалось им как временное, ступенька, с которой можно подняться на следующую. Он стремился к наиболее ответственной работе, хотел быть выше других и, если бы ему дали руководить всеми, стал бы это делать умнее и правильнее тех, кто руководит сейчас. Ягубов не отрицал и честолюбия. Он смог бы принимать почести, видеть свои портреты, подумывал в шутку о том, как станицу Нагутскую переименуют в город Ягубов и поставят монумент в его честь. Однако будущее занимало его мысли гораздо меньше, чем настоящее.

Конкретный вариант был в том, чтобы уйти помощником к одному из членов Политбюро или секретарей ЦК, лучше всего к ведущему международные дела, где он, Ягубов, проверен. Но на такой пост не назначают, а выбирают. В выборах участвует один избиратель. В помощники берут в расчете на то, что у хозяина при помощнике прибавится еще одна извилина. Она у Ягубова имелась. Быстрому росту мешал только один серьезный недостаток — отменное здоровье. Люди слишком здорового вида не нравились членам Политбюро, и, чтобы попасть наверх, Ягубову еще предстояло поболеть и состариться.

Но и нынешнее назначение в «Трудовую правду» было серьезным повышением. Главными редакторами и их заместителями назначают только лиц, поработавших до этого в ЦК, чтобы знать их в работе лично. Для Ягубова, учитывая его заслуги, было сделано исключение. Видел он и опасность: Макарцев раньше работал в аппарате ЦК и, следовательно, имел там связи. Ягубов мог превратиться в мальчика для битья. Однако когда-то он хорошо прыгал с парашютом и кольцо выдергивал вовремя.

А и на старуху бывает проруха. Вскоре после перехода в «Трудовую правду» Ягубов, по звонку из ЦК, принимал в Союзе журналистов гостя — нового, после чешских событий, заместителя редактора «Руде право». Были они примерно одного возраста, чех — на четверть метра повыше. Маршрут поездки лежал в Среднюю Азию. Достопримечательности Самарканда они рассматривали втроем — с переводчицей Мариной, высокой крашеной блондинкой, хорошо сложенной и импортно одетой. Ужинали в ресторане интуристовской гостиницы «Самарканд». Чех морщился от мух и говорил, что ему здесь очень нравится. Выпили по две рюмки. Марина не спеша допила бутылку водки одна. Когда расходились в коридоре, Степан Трофимович заметил: переводчица вошла в номер к чеху и, оживленно с ним поговорив, вышла.

Замредактора «Руде право», приехавший в Советский Союз в соответствии со своими убеждениями, а также очень боявшийся недостаточно их показать, от дальнейших услуг Марины, судя по всему, отказался и пожелал ей спокойной ночи. Марина не ожидала подобного оскорбления и, войдя к Ягубову, чтобы взять сигарету, спросила: