Мародеры - Леонид Влодавец

— Почему же? Может быть, мне просто интересно было узнать что за чудаки приносят неизвестно чей паспорт на хлебозавод?

— Вам прекрасно известно, чей это паспорт, — Никита сам удивился, что у него прорезался такой твердый голос.

— Вы не из угрозыска, случайно? — лукаво прищурилась Света. — Может быть, вы новый оперативник, которого я еще не знаю, а?

— Нет, — смутился Никита. — Я частное лицо.

— Ага, значит, вы, наверно, молодой и плохо обученный шантажист?

— Нет, я не шантажист. Я просто дурак стоеросовый! — прорычал Никита. — Мне в эти два дня — жутко не везет во всем! И еще раз не повезло, выходит…

— Погодите, погодите! — смягчившимся тоном произнесла Света. — Наверно, вам не везло из-за того, что вы не хотели быть откровенным. Вот вы даже не назвали себя хотя бы по имени, я уж не говорю о том, чтоб документ предъявить, а хотите, чтоб я с вами откровенничала…

— Меня зовут Никита, а мою спутницу — Люся.

— Очень приятно. Вашу спутницу я припоминаю. По-моему, вы работали в АОЗТ «Прибой» у господина Балясина? Выездной секретаршей, кажется?

— Да… — немного робея, произнесла Люська.

— И вы проживаете в Ново-Сосновке, на даче, которую он вам купил. Верно?

— Ага…

— Вы не волнуйтесь, Люсенька. Я понимаю, что вы только что пережили большое горе. Что делать, жизнь теперь такая непредсказуемая… Между мной и господином Балясиным существовали очень теплые, дружеские и деловые отношения.

Поэтому я вам очень сочувствую и приношу глубокие соболезнования. Три дня назад, кстати сказать, мы подписали одно очень серьезное соглашение, которое, я не боюсь этого слова, могло подтолкнуть некоторые силы на применение такого ужасного, последнего «довода».

Люська горестно всхлипнула.

Фомина налила Люське стакан боржоми. Пока разволновавшаяся Люська глотала минералку, Света обратилась к Никите:

— А вас, господин Никита, я вообще-то совсем не знаю. Только догадываюсь, что вы из Москвы приехали. По говору. Но кто вы — для меня загадка. Хотя и очень счастливая. Два раза меня спасли от покушений. И так удачно, что просто диву даешься: дважды оказались именно в том месте и в то время, когда на меня засады устраивали… Вы уж раскройте карты, пожалуйста, кто вы такой: ангел-хранитель, что ли?! Или профессиональный антикиллер? Или все-таки оперативник, а?

Никите понял: Булочка подозревает его в том, что все эти покушения были организованы с одной целью — завоевать ее доверие и внедрить его, допустим, в ее заведение.

— Я студент, — отчего-то покраснев, произнес Ветров. — На втором курсе учусь, пишу курсовую по отечественной истории. Для того чтоб собрать материал по курсовой, мне надо было встретиться с пенсионером Ермолаевым, сыном здешнего председателя губревкома, погибшего в 1919 году…

После этого Никита начал пересказывать все как было, даже то, чего Люське с Фаридом рассказывать не стал: и про первую, и про вторую части дневника Евстратова, и про клад Федьки Бузуна… Говорил, словно бы сваливал с души тяжкий груз. Хотя прекрасно понимал, что если эта самая Света-Булочка — на самом деле совсем не похожая на булочку — действительно очень крутая, которой даже здешний Хрестный не указ, то шансов уйти отсюда живым у него остается все меньше.

— Интересно, очень интересно… — задумчиво произнесла Света. — А бумажки эти вы с собой принесли?

— Да, — ответил он, выкладывая на стол рюкзачок. — Здесь у меня все, и бумаги, и вещественные доказательства против меня самого…

— Настоящая явка с повинной… — хмыкнула Света, когда на столе появились четыре пистолета. — Вот что, Никита. Оставьте на столе бумаги, а остальное, пожалуйста, спрячьте обратно. Сами, своими руками. И отдайте его, будьте добры, Дмитрию Петровичу — это мой заместитель по режиму.

Дядька в черных очках подошел к Никите и почтительно принял у него рюкзачок.

— Теперь вот что, — сказала Света очень серьезно и без улыбки. — Возвращаться на дачу в Ново-Сосновку вам нельзя. Могу сообщить, что сегодня утром моя служба безопасности задержала две группы, которым очень крупная фигура заказала ваше похищение или даже убийство. Так что они туда могут и еще разок наведаться. Эта «Волга», которую вы разбили сегодня у магазина, тоже достаточно приметная, а я не хочу никаких неприятностей. Поэтому некоторое время вам придется провести у меня. Потом мы подумаем, чем вам можно помочь.

Конечно, особого комфорта тут нет, и вам, наверно, покажется немного скучновато взаперти, но зато вы будете в полной безопасности.

— Надо надеяться… — пробормотал Никита.

— Не волнуйтесь, все будет в порядке, — сказала Света. — Дмитрий Петрович, проводите, пожалуйста, Люсю, а мне нужно еще кое-что уточнить с Никитой…

ПРИВЕТ С ТОГО СВЕТА!

— Идемте, Люсенька, — произнес Дмитрий Петрович как можно нежнее и взял даму за локоток. Когда они вышли из кабинета, Светлана вышла из-за стола и подсела к Никите.

— Вы сказали, что просмотрели не все документы так?

— Да. Я дочитал только дневник Евстратова, да еще видел черновик какой-то записки.

— Не возражаете, если мы посмотрим дальше вместе?

— Наверно, я не принес бы вам все это, если б возражал. У меня был последний шанс — идти к вам.

Света посмотрела на него, чуть прищурившись.

— А почему вы так подумали? Вам это кто-то подсказал?

— Мне это подсказал человек, который считает, будто мне жизнью обязан.

Газпром. Знаете такого?

— А-а! Вот оно что., — улыбнулась Света, — такой толстенький веселый татарин. Балясин, когда мы встречались по поводу Бузиновского леса, привозил его в качестве охранника. Его друга и земляка Мустафу убили вместе с Балясиным…

— Он об этом не говорил…

— Зато я об этом знаю. А вот насчет того, что Фарид вам жизнью обязан, не слышала.

— Ну, это он так считает. Просто я однажды помог ему спуститься по лестнице и сесть в машину… — поскромничал Никита. — Правда, это было в Грозном.

— Вы там были? Ни за что бы не подумала…

— Ну, не все же оттуда приходят как Рэмбо, — смутился Никита. — Тем более что кормили так себе.

— Хорошо, не буду вам надоедать. Давайте посмотрим, что это за бумаги…

— Света еще теснее придвинулась к Никите, ее туго обтянутое брючками бедро мягко прижалось к нему, а ароматные гладкие волосы прикоснулись к уху. Да еще и плечико дотронулось. Чуть-чуть. Вроде бы ничего особенного, но Никите стало как-то очень тревожно и неловко.

— Так, — сказал Никита преувеличенно громко, разворачивая первую из нескольких еще не просмотренных бумажек, вложенных между линованными и разграфленными листами, вырванными из старой конторской книги, на которых Евстратов дописывал свой дневник.

На бумажке тем же корявым почерком, совсем непохожим на почерк Евстратова, которым было накорябано незаконченное «Препровождение», кто-то вывел раз десять одно и то же: «Демин Егор, Демин Егор, Демин Егор…» Писали вставочкой, фиолетовыми чернилами.

— Проба пера, — прокомментировала Света с усмешкой. — Не больно ценный документ!

— Демин Егор — отец Степаниды Егоровны, которая живет рядом с Василием Ермолаевым в соседнем доме, — заметил Никита, — а он, между прочим, был вестовым у Ермолаева. Правда, когда Евстратов убегал от большевиков, этого Демина подстрелили…

— Погодите, Никита, — остановила его Света, — вы так говорите, будто я читала дневник и все-все знаю. А я пока еще полный профан. Может, подробнее попозже расскажете? Давайте лучше дальше поглядим.

Самыми интересными оказались несколько листов, вырванных из школьной тетради в клеточку и представлявших собой письмо, написанное знакомым корявым, правда, чуть облагородившимся почерком и уже шариковой авторучкой:

«Привет с того света, родимые мои, дочка Стешка, внуки и правнуки, которых не знаю! Вася Ермолаев, к тебе тоже с приветом дядя Егор!

Насчет того света шутки, конечно. Пишу на этом, покуда живой. А в Бога я, как сознательный красноармеец, с 1917 года не верил, и вам не советую.

Не знаю, когда вы эту мою схоронку найдете, может, уже при полном коммунизме, а может, и нет. Одно знаю: найдете тогда, когда меня на этом свете не будет, потому как при жизни мне вам открываться стыдно, а после смерти — как-то проще. Никто из детей в лицо не плюнет и гадом-подлюкой не назовет.

Хотя, может быть, так оно мне и следует.

Может, сильно я вас обижу тем, что прожил с этим злом на душе, но уж так вышло, не обессудьте. Каюсь я, родимые, и перед вами, и перед Советской властью, что утаил бумаги, что лежат вместе с этим письмом в схоронке, которую еще со времен царского режима имел в доме наш доблестный павший герой Михаил Петрович Ермолаев. Об той схоронке знаю нынче один я. Знали еще до германской войны несколько большевиков, которые с Ермолаевым были в подполье и там свои бумаги прятали. Но двое из них на царской каторге померли, трое в гражданскую погибли, а еще одного кулаки вилами закололи при коллективизации. Сам Ермолаев мне ее показал в 1919 году, когда был предревкомом. На случай, если город будем сдавать и придется в подполье уходить.