Павел I. Окровавленный трон - Николай Энгельгардт

— И благоразумно, князь, — скороговоркой промолвил посол, — и совершенно благоразумно.

Появился торжественный лакей.

— Что? — спросил посол.

— Имею честь донести вашему сиятельству, что кавалер посольства граф де Рибопьер в сию минуту находится в канцелярии вашего сиятельства при исполнении своих обязанностей, — торжественно доложил посольский Меркурий.

— В таком случае, пойдемте к нему, князь, — предложил посол.

— С величайшим удовольствием, — отвечал князь Гагарин.

Они прошли в канцелярию, в кабинет посла.

Саша Рибопьер занят был важным делом: он переписывал ноты для Софии Замойской, когда его позвали к Разумовскому.

Едва кавалер вошел в кабинет, князь Гагарин бросился к нему на шею, и, обнимая, кричал:

— Как рад я познакомиться с вами, граф! Уверен, что мы будем друзьями.

Рибопьер, несколько удивленный такой экспансивностью, отвечал сдержанно, что весьма рад приятному знакомству.

— Друзьями будем, граф, друзьями! — кричал Гагарин с видом откровенного рубахи-парня.

Но кавалер посольства, несмотря на молодость лет, был достаточно опытен и ложное добродушие не могло его уловить в свои сети. Он отлично помнил, что князь едет в Петербург и там может дать ему любую аттестацию.

Дружелюбие князя побудило его к сугубой осторожности. Разумовский это заметил и про себя весьма одобрил.

Князь стал распространяться о петербургских знакомых, в особенности о семействе Долгоруковых, но не называл Лопухиных. Рибопьер обратил внимание на множество цепей и браслетов, которыми был украшен Гагарин, с крупным шифром княжны Анны.

— Быть может, вы отпустите графа до окончания служебных часов? — спросил Гагарин посла.

— О, разумеется! — предупредительно согласился Разумовский.

— Пойдемте к вам! — увлекая Рибопьера, возбужденно говорил Гагарин. — Мне надо о многом важном поговорить с вами.

Когда они пришли на квартиру Рибопьера, князь стал всем восхищаться, находя тысячи достоинств в обстановке покоев. Но вежливый Рибопьер только посматривал на Корреджиево «Молчание». Наконец Гагарин заговорил о княжне Анне.

— Причина, почему я получил к вам заочно такое дружественное расположение, есть ваша близость к милой моей княжне, товарищу детских игр моих.

— Смею уверить, вас, князь, — ответил Рибопьер, — что никакой особой близости между нами не было, кроме той неизбежной близости, которая получается в танцах, когда кавалер берет даму за талию.

Гагарин пустился в описания своих детских игр с княжной и постепенно зародившегося между ними чувства. По-видимому, своей откровенностью он хотел вызвать и Рибопьера на таковую же. Но Рибопьер только посматривал на Корреджиево «Молчание».

— Наши чувства не имели в себе ничего низменного, происходя из чистейшего источника детской близости, — повествовал князь, — но они разгорались и скоро стали явны для наших родителей. Тогда, желая положить пределы закона на сии рождающиеся чувства, по юности нашей еще не могшие превращенными быть в Гименеевы узы, родители наши тайно обручили нас. Но, скоро затем в судьбе княжны Анны великая учинилась перемена. Дружба императора вознесла княжну и все ее семейство на степень честей высших. Я же, между тем, отправлен был в армию. Но тайная переписка между нами все время происходила. О сем я вам открываю, питая дружеские чувства к вам. И причина тому именно сия переписка, в коей княжна вас с лучшей стороны аттестовала.

Князь Гагарин остановился, ожидая вопросов Рибопьера.

Но тот лишь сказал:

— Если в письмах к вам княжна Анна Петровна о мне отзывалась, то, конечно, вы составили себе понятие о почтительных отношениях, кои нас соединяли как добрых знакомых.

— Да, да, конечно… Княжна ничего такого не писала… — подхватил Гагарин.

— Должен сказать, князь, что несколько удивлен, слыша от вас о таких тайнах ваших отношений к девушке, доверившей скромности вашей свое сердце! — заметил Рибопьер.

— Составив о вас лучшее понятие по письмам княжны, отдавшись порыву дружественного расположения, позволил я с вами откровенность, коей по благородству правил ваших, уверен, не зло употребите! — любезно сказал Гагарин.

Саша Рибопьер молчал и посматривал на картину Корреджио.

Казалось, князь Гагарин колебался, но вдруг сказал:

— Вы знаете, почему государь меня вызвал из армии? Он меня женит на княжне! Конечно, некогда я питал теплое к ней чувство. Однако, представляется мне сомнительным брак с особой, которая в фаворе. Граф, вы были столь близки к княжне, постоянно ее видали. Скажите, имеете ли вы точные сведения об отношениях государя к княжне Лопухиной?

Кавалер посольства вспомнил подобный же вопрос Замойской и свой ответ ей, снискавший похвалу красавицы его дипломатическим способностям, и повторил сказанное тогда:

— Видясь ежедневно с княжной Анной Петровной, император почитает ее своим другом и привык в ее обществе отдыхать от своих занятий.

Гагарин свел беседу на венские развлечения и затем простился с Рибопьером, высказывая надежду, что свидится с ним в Петербурге.

Саша поклонился и посмотрел на картину Корреджио «Le Silence», украшавшую его гостиную.

XIII. Платон Зубов в Вене

Приезд князя Гагарина напомнил Саше Рибопьеру о Петербурге, о княжне Лопухиной и о том мире, с которым он был связан. А беспечная, изящная жизнь Вены совсем было задвинула в его воображении суровое отечество.

Впрочем, о нем еще напоминал «дядька» Дитрих, два раза в неделю в определенные дни и часы неизменно входивший в квартиру кавалера, мгновенно наполняя ее запахом отвратительного кнастера. Старый кавалерист саксонской службы, улыбаясь щучьим своим ртом, садился на известном месте, как раз под картиной Корреджио, и сидел молча около двух часов. Затем уходил.

Донесения свои о поведении вверенного его попечению императором молодого человека Дитрих писал по-немецки на серой оберточной бумаге и давал на просмотр Разумовскому. В них поведение кавалера аттестовалось с лучшей стороны, за исключением некоторого легкомыслия и шалостей, свойственных юности. Для «шалостей» оставлялся пробел, и посол самолично составлял черновик сих «шалостей». Дитрих вписывал затем их в пробел и благополучно отправлял донесение императору.

Тем не менее, безмолвные посещения «дядьки» составляли истое терние в жизни Саши Рибопьера, страшно боявшегося, чтобы кто-либо из приятелей и, в особенности, из приятельниц не застал у него огородное это пугало. Саша приказывал строго лакеям во время пребывания у него Дитриха отказывать всем и ни в коем случае не впускать никого.

Однажды, когда «дядька» сидел по обычаю под картиной Корреджио, вдруг дверь отворилась, и, держа под мышкой треугольную шляпу, с косой и пудренными высокими буклями, в старопрусском долгополом зеленоватом кафтане и квадратных башмаках, вошел, смиренно склонив на бок голову, почтительный, скромный человек среднего роста.

— Боже мой! Что вам надо? Я занят! Я никого не принимаю! — сказал кавалер посольства, бросаясь к незваному гостю и про себя посылая к черту слуг, непостижимым образом пропустивших к нему незнакомца.

— Я знаю, граф, что вы заняты! — мягким голосом сказал гость. — И мне стоило большого труда убедить ваших слуг допустить меня к вам. Прошу вас не взыскивать с них, а мою назойливость извинить. Вы не узнаете меня? Я — князь Платон Зубов.

— Может ли быть, князь! Но я положительно не узнал вас! — изумился Рибопьер.

Трудно было, в самом деле, узнать в этом смиренном человеке надменного, властительного фаворита, который некогда, развалившись перед зеркалом, в то время как парикмахер убирал и пудрил ему волосы, не соизволял обернуться ни для нежного пола, ни для какого вельможи, являвшегося к нему с поклоном, и только слегка кивал им головой, глядя на них в зеркало.

— Поверьте, князь, — продолжал Саша, — если бы я был осведомлен о приезде вашем, то ни в каком бы случае не позволил себе откладывать лестное для меня свидание с вами!

— Вы очень любезны, граф, очень любезны! — скромно улыбаясь, говорил Зубов.

— Прошу вас в мой кабинет!.. Мы тут… занимались кавалерийским уставом с моим… с моим другом Дитрихом… — сбивчиво объяснял кавалер посольства.

Дитрих встал и почтительно вытянулся, едва Зубов появился.

— Да, я знаю. Друг мой, Дитрих, — кротко сказал князь Платон Зубов, — очень рад вас видеть. Подите теперь домой. Мы с графом побеседуем о петербургских приятелях.

К удивлению Рибопьера, старый кавалерист саксонской службы немедленно повернулся налево кругом и вышел из комнаты.

В данном случае граф Зубов проявил над ним такую же власть, как и Разумовский.

— Вы, конечно, знаете, граф, причину, побудившую меня прибыть в Вену, — начал Зубов, оставшись наедине с Рибопьером. — Государю угодно было, чтобы я принял вызов де Сакса. Я повинуюсь воле монаршей, но должен сказать вам, что питаю отвращение к человекоубийству.