В плену у мертвецов - Эдуард Лимонов

Ты встала. Тебя чуть бросило. «Ох», – прошептала ты, улыбнулась и поправив юбчонку, ушла. У двери ты ещё раз улыбнулась…

Олег вошёл, когда ты расставив ножки промокала себе письку. Он прижал руку к твоей голой дырке и отёр с твоих неудачно разрезанных половых губ последние капли. В этот момент ты стояло к толчку лицом, задом к двери. Юбка была задрана высоко на животик, а колготки висели у колен. Другой рукой он залез тебе под свитер и вытащил сиську из ячейки лифчика. «Э-э-э, товарищ.., – сказала ты, закрывая глаза. – Что это вы делаете?»

«Нас тут двое товарищей. – сказал Давид, запустив руку и схватив вторую сиську. – И сейчас мы тебя отделаем как стая кобелей последнюю суку». Толстый Давид расстегнул брюки, брюки упали к туфлям, обхватив задик моей подружки, он сел на толчок и опустил её себе на колени. Олег целовал её в это время в губы и обеими руками мучил лиловые соски.

«Прекрасная жидовочка» – простонал Давид и сунул указательный палец Лизоньке в прямую кишку. «Осторожнее, рыцарь», простонала Лиза, «будь благоразумен, и прежде чем вставить свой горящее копьё, смочи отверстие жидкостью из обильно текущей манды прекрасной дамы…»

Над дверью в камеру – карцер №13, где я лихорадочно нацарапываю эту порносцену, в фальшивую якобы решётку вентиляции встроена видеокамера. Настоящая решётка настоящей вентиляции установлена над туалетной вазой. Облегчиться? Но как… Я встаю, подхожу к туалету, открываю воду, поворачивая кран над вазой, снижаю крышку, достаю красный набрякший член и быстро мастурбирую над вазой. Мне 58, скоро будет 59 лет, а член доставляет мне множество хлопот. В тюрьме ебаться хочется ещё больше, чем на воле. Две третьих моих дней я встречаюсь с Суккуб, – так зовут симпатичную девочку без головы, точнее с размытыми чертами лица. Суккуб – девочка-толстушка. А ведь всем сведущим людям хорошо известно, что девочка-толстушка – это женщина.

Суккуб, девочка-толстушка, начинает соблазнять меня тем, что сидит, не замечая меня на полу ванной комнаты на корточках. Сунув руку между ног, она мастурбирует. Нечистые трусики упали ей на щиколотки.

«Суккуб, гадёныш! Ты опять пакостишь! Встать!»

Я не произношу эти слова, я их ей передаю беззвучно. Она ахает, вскакивает, платье не падает, но остаётся у нее на талии, скомканное. Забыв, что трусы сковывают её ноги внизу она рвётся шагнуть, хочет убежать, но едва не падает. Разворошенная ею писька алеет из влажного куста волос. Между ног алеет раздражённая кожа пизды.

«Поднять трусы!» – приказываю я. «Выше, на живот!»

Она хныча, натягивает трусы косо. «Выше, чтоб впились в письку. Так! Стоп! Подыми теперь платье к подбородку. Прижми подбородком. Одной рукой мни свою сиську. Другую спусти под трусы и мни себе пизду. Сдвигай трусы вниз! И хнычь, хнычь!»

Суккуб прилежно хнычет.

«А теперь выходи ты, хуй. Выходи! Садись!»

Появляется он. Он без лица. У него есть торс, руки и хуй. Ему как и мне очень нравится Суккуб. Мы живём с нею вместе. Он садится на стул перед Суккуб. Он расстёгивает штаны и вынимает красный стоячий хер. «Видишь, девочка, эту ялду? Сейчас ты на ней будешь кататься, как на палочке! Медленно поворачивайся задиком и продолжай хныкать!»

Суккуб хнычет и поворачивается. В профиль видно, что у девчонки Суккуб выпуклый, надутый, как у рахитов или беременных, толстенький животик. Видны большие половинки задницы Суккуб. «Наклонись вперёд!» – приказывает Хер. «Теперь разведи руками свои булки! Ох, какие у тебя глубокие, большие булки, девочка! Наклоняйся ещё! Вот так! Обозначилась твоя дыра. Она мокрая! Она такая мокрая, потому что хочет получить мою красную палку в себя и потом долго ехать, подпрыгивая, ёрзать на этой палке. Дыра мокрая от волнения, от ожидания палки. Пяться сюда, девочка, ко мне на колени! Придерживай булки и хнычь. И оглядывайся на мой хер!»

Суккуб пятится и хнычет. Хер хватает Суккуб за булки и грубо поворачивая её голову целует в губы, глубоко засовывая язык ей в рот. И насаживает девчонку на хер. «Хорошо ли тебе, девица? Царапает ли хер твои стеночки?»

«Царапает, папочка Хер. Царапает. Ой, давай кататься, скорее и быстрее! Быстрее! Скорее! Скорее! Быстрее! Скорее!»

Хер подбрасывает Суккуб волосатыми коленками и приговаривает: «Поехали, поехали/ В город за орехами./ На пиздёнке нет волос/ Эта писька-хуесос!»

«Хуесос! Хуесос! – стонет радостный Суккуб, – Поехали! Поехали! Поехали!» – в истерике орёт Суккуб.

Кончают они вместе. «Засосала тебя», стесняясь мычит обмякший Суккуб.

В этой и подобных сценах похоти, персонаж «Он» всегда анонимен. Я никогда не ревновал свою самку к определённой личности. Я ревновал свою самку к Самцу, а Самец – это тоже и я. В только что приведённой сцене соития с Суккуб, Хер – это тоже я. У него нет лица и никаких личностных примет. В определённый момент он замещает меня, начинает произносить мои реплики. В сцене важна «Она». Она всегда имеет все личностные черты и детали, какие необходимы. Обычно «Она» – слепок с последней по времени возлюбленной. Это Лиза с чертами Лизы и Суккуб с чертами и деталями девочки N. А «он» – это Хер и я. Я и хер. Или «они» – это хуй.

Тюрьма полна Лиз, Херов, Суккубов. Исходя из расчёта это только у меня две пассии: Лиза и Суккуб, а в камере ещё двое обитателей: боевик и мошенник, и у них у каждого должны быть по две пассии, то всего в нашей камере присутствуют шесть пассий. А если у них по три сожительницы, что весьма вероятно, поскольку каждый из них на четверть века моложе меня, то восемь пассий присутствуют в камере №32. И мужчин-самцов в нашей камере, если исходить из расчёта, что у Лизы есть Олег и Давид, а у Суккуб кроме меня ещё есть любовник Хер; то есть в общей сложности трое. Кроме меня, с моей стороны обитают ещё трое. Если предположить, что столько же мужчин у боевика и мошенника, то получается что нас девять плюс три – двенадцать мужчин. Двенадцать мужчин и восемь женщин совокупляются, таким образом, в нашей камере.

Представьте себе, в камере размером 7,5 шагов в длину на 3,5 шага в ширину.

В этих расчётах зарыта загадка книг маркиза де Сада (правильнее называть его графом, г-н Топоров, ибо граф де Сад – его унаследованный титул. Титул «маркиз» он носил где-то в середине жизни, ещё до тюрьмы). А именно здесь зарыта в этих расчётах загадка многолюдности книг Сада. Вы помните, сюжет «120 дней Содома» – четыре старых развратников уединяются на зиму (отсюда 120 дней – четыре зимних месяца), где имеют каждый по энному мультиплицированному количеству женщин и мужчин. Эти женщины и мужчины того же характера, что и Лиза, Суккуб, Хер, Олег, Давид. Это тюремные призраки: Суккуб и её сёстры, и их Херы. Пирамиды тел на старых гравюрах, иллюстрирующих романы Сада таким образом не вымышлены – это реальные участники тюремных мистерий Сада. Пирамиды из тел готовы составить мы, несчастные узники, лишь бы кое-как удовлетворить свои желания, распалённые отсутствием женщин. В этих многолюдных (без преувеличения будет справедливо будет называть их «концертными») сборищах Дыр и Херов, присутствует только одна материальная, живая субстанция, это сперма узника, расплёсканная меж грубых тюремных простыней.

Но эта сперма одновременно доказательство того, что призраки не менее вещественны, чем люди. Вовсе не напрасно средневековые монахи сурово карали себя, назначая себе ношение вериг и убивающие плоть посты за совокупление с Суккуб, если монах был мужчина. К женщинам-монахиням приходил соблазнять их мужской призрак – Инкуб. Монахи и монахини так же сурово карали себя за связь с Суккуб и Инкубом, как за связь с живыми облачёнными осязаемой плотью, блудницами и блудниками.

О нет, Суккуб, толстая школьница! Для меня ты не греховна, я перевернул средневековое учение наизнанку, дабы хитрым зэкам наебать надзирателей и судейских. Ты, Суккуб – моя верная покорная рабыня с шелковистыми бёдрами. Сладкая рабыня, безропотно выполняющая все мои прихоти. Угодливо массируешь ты себе одну и ту же сиську, хнычешь, когда следует, и запускаешь себе руку в трусы. Суккуб, я люблю тебя. Я люблю тебя дольше чем любил всех моих жён! Нестареющая, вечно дочка, вечно юная, о, Суккуб!

Злые земные женщины, отвратительные «жёны», обывательницы, «тётки» поганые (я представил себе деформированные трупики моих жён, покорёженные временем), неотвратимо ковыляете Вы к исчезновению. Чур Вам, вон Вас, долой Вас!

Я никогда Вас не любил, стареющие организмы! А мой Суккуб вечно юн! У Суккуб пурпурные ласковые губки. И голубенькие круглые глазки.

О, пусть не беспокоится Док, пусть не беспокоится Тубиб! Пусть тихо молчат они в белых халатах! Я никогда и не хотел быть здоровым. Вопрос №461. Голоса? Разумеется, я слышу голоса, как же такой человек как я, может их не слышать… Хотя в том мире, где живу я, в голосах нет необходимости. Мы элементарно передаём друг другу мысли любой сложности на расстоянии. Я выслушиваю голоса, просто чтобы досадить этим двум старикам в белых халатах – Док и Тубиб, знаменитые медицинские светила, знакомьтесь! Мистер Док, мсье Тубиб… Голоса, говорю, мне ничего не добавляют, и только из удовольствия похулиганить я ответил на вопрос № 387 «Как часто Вы слышите голоса?» "Да я только и делаю, что слышу голоса. Они посылают меня в Москву и в Женеву, и в Сербию. А на вопрос №372 «Хочется ли Вам убить Ваших близких, если они с Вами не согласны?» я ответил правду. Мои близкие всегда со мною абсолютно согласны. Они повинуются мне без сомнений, без колебаний, без недовольных выражений лица. Они делают точно то, что я хочу. Хер подбрасывает школьницу Суккуб волосатыми коленками и проговаривает детскую считалку: «Поехали, поехали/ В город за орехами./ На пиздёнке нет волос/ Эта писька-хуесос!» И радостно стонет, растёрший свою письку на красной палке Хера, Суккуб. «Поехали! Поехали! Поехали!» А потом шепчет «Засосала тебя». Не было ещё случая, чтобы мои близкие меня ослушались. У меня исключительно доброжелательные близкие, очень-очень хорошие, потому зачем же мне их убивать?