Ледяной лес - Чиын Ха

– Мотховен…

Так и есть. Только он, Мотховен, пронзающий пространство и время струнами, играющий на бесконечных клавишах фортепиано, был способен подарить такую музыку.

Я украдкой выглянул в зал. Стояла гробовая тишина. Зрители будто застыли на своих местах. Баэль тяжело дышал и не отрываясь смотрел в одну точку. Он единственный казался живым в этом заледеневшем мире. Мне не нужно было предполагать, я и так знал, кому предназначался его взгляд: графу Киёлю. Иностранец, подперев рукой острый подбородок, без каких-либо эмоций смотрел на сцену. Знал ли он, что Баэль играл для него одного? Если да, то почему его лицо выражало такое безразличие?

Антонио ждал. Наконец зрители, точно очнувшись от долгого сна, разразились громкими аплодисментами и восхищенными криками «Браво!». Баэль никак не реагировал. Он замер в ожидании хоть какой-нибудь похвалы, пусть даже просто кивка от одного-единственного человека.

Но граф продолжал сидеть с видом человека, жалевшего о потраченном впустую времени. Лицо Баэля искривилось от боли. Не обращая внимания на восторженных зителей, он развернулся и ушел со сцены без поклона.

Я находился за кулисами с другой стороны, поэтому не смог побежать за ним. Кажется, Баэль ожидал совсем другой реакции от своего истинного ценителя. Я тоже не мог поверить. Только демон с каменным сердцем или хладный труп не разрыдался бы, услышав музыку Баэля. Так почему же граф…

Больше никто не вышел на сцену. Несколько музыкантов, которые должны были играть следом за ним, отказались от участия в конкурсе. И я их прекрасно понимал: на фоне Антонио они просто померкли бы. На их месте я поступил бы точно так же.

Предстоял подсчет голосов.

– Прошу всех успокоиться!

После выступления Баэля публика будто обезумела. Я тоже никак не мог прийти в себя: тщетно пытаясь унять дрожь в теле, я то с силой сжимал кулаки, то тряс головой, то крепко обхватывал плечи руками.

– Тишина!

Граф Киёль ударил тростью о сцену и обвел холодным взглядом моментально притихший зал. Убедившись, что завладел вниманием, он спокойно объявил:

– Судьи проголосовали. Позвольте огласить результаты.

Все затаили дыхание.

– Два голоса за Кою де Морфе, остальные восемь получил Антонио Баэль.

Голос графа утонул в громе оваций. Я был доволен исходом, но все же никак не ожидал, что за меня проголосует кто-то, помимо отца.

Судьи во главе с графом ждали, пока зрители успокоятся. Воспользовавшись моментом, отец в знак одобрения поднял большой палец, на что я широко улыбнулся. Мне было достаточно того, что ему понравилось мое выступление.

– Итак… – продолжил граф, когда зал стал затихать, – следующим де Моцерто становится Антонио Баэль. Прошу, маэстро, выйдите на сцену.

Снова раздались аплодисменты. Я хлопал и смотрел за кулисы, ожидая победителя. Но Баэль не появлялся.

– Маэстро Баэль, мы ждем вас, – громко объявил граф еще раз, видимо решив, что Антонио его не услышал.

Овации стали еще громче, но на сцену никто так и не вышел. Судьи недоуменно переглядывались, и даже аплодисменты поутихли. Я вспомнил выражение лица Баэля, и меня вдруг поразила страшная мысль.

– Прошу прощения, у нас небольшая заминка, – громко объявил граф публике и направился ко мне. – Сходите за ним.

Я снова ощутил неприязнь, встретившись с ним взглядом, но все же кивнул в ответ на его просьбу и скрылся за кулисами.

В сомнениях, что мне удастся уговорить Баэля вернуться на сцену, что вообще застану его в артистической, я остановился перед дверью и собирался постучать, но она приоткрылась сама: видимо, была не до конца закрыта. Баэль сидел за столом, уронив голову на руки.

Мне невыносимо было видеть его таким – сердце сжалось от боли. Это так отличалось от привычного мне образа Антонио, холодного и надменного. Уныние ему было не к лицу.

– Баэль, поздравляю, ты стал де Моцерто, – тихо сказал я.

Он не откликнулся.

– Тебя все ждут. Пойдем, тебе нужно быть на сце…

– Почему? – перебил меня он.

Я не знал, что ответить. Его голос звучал безжизненно.

– Ответь мне – почему? – повторил он, все так же не поворачивая головы.

– Что ты хочешь услышать?

– Не притворяйся, что не понимаешь.

Подняв голову, он наконец посмотрел на меня. В его взгляде не было привычного блеска – он выражал грусть и безмерное отчаяние.

– Почему он не признает меня?

– Он… он не понимает, Баэль, – выдавил я из себя, немного помолчав. – Может, ты ошибаешься насчет него? В последнее время тебе было очень нелегко, ты так желал найти своего истинного ценителя и, когда встретил человека, который отличается от остальных, подумал, что это он.

Баэль не ответил, но я чувствовал, что он не согласен. Вздохнув, я опустил голову. А затем, будто набравшись смелости, быстро проговорил, от напряжения сжав кулаки:

– Если честно, я в замешательстве, Баэль. Ты считаешь, что все люди, собравшиеся сегодня здесь, не понимают, точнее, не чувствуют твою музыку. Но почему же они в таком восторге? Почему они так искренне хотят слышать твою игру? Из-за чего утирают слезы? Мне невдомек, чего ты еще желаешь… Какого еще истинного ценителя? Граф точно не тот, кто тебе нужен. И вообще, ты никогда не думал, что твоим истинным ценителем могу быть я? Это могу быть я…

Баэль отвернулся. Между нами повисла тишина, грудь словно пронзили ножом. Лучше бы мне промолчать. Разве я могу быть его истинным ценителем? Ведь совсем недавно я с трудом вслушивался в его музыку.

– Вот как выглядит отчаяние… – вдруг прошептал Баэль, а затем спросил, избегая моего взгляда: – Ты чувствовал то же самое, когда я не признавал твою музыку? Безграничный ужас, как будто падаешь, падаешь, падаешь, пока не погружаешься в адское пекло?

Я не ответил и задумался, что бы сделал Тристан на моем месте.

– Я наконец-то его встретил! Наконец-то! Того, кого уже не ждал. Но все напрасно, ему безразлична моя игра. Чувствую себя героем какой-то дурацкой комедии.

Пожалуйста, пусть придет Тристан, пожалуйста.

– Видимо, я проклят…

Эти слова что-то разбудили во мне. Не зная, что сказать, я осторожно приблизился: в таком состоянии Баэля оставлять было нельзя. Но в этот момент дверь внезапно распахнулась. В надежде, что это Тристан, я резко обернулся. Но ожидания разбились о реальность. Меня охватил ужас.

– Кажется, я случайно услышал то, что не предназначалось для моих ушей.

Улыбка на лице графа резко контрастировала с ледяным тоном его голоса. Сколько он успел услышать? Баэль выглядел испуганным – видимо, ему в голову пришла та же мысль.

– Вы не поднялись на сцену, вот я и пришел узнать, в чем дело. Маэстро Баэль, вы отказываетесь от титула де Моцерто? – спросил граф, опираясь на трость.

Баэль хотел что-то сказать, но промолчал.

– Маэстро?

Когда граф снова позвал его, я не выдержал:

– Прекратите. Дайте ему немного времени. Он просто хочет прийти в себя.

Вдруг Баэль, все это время сидевший с поникшей головой, резко встал – в его глазах появился непривычный блеск.

– Ответьте мне, граф.

Киёль выглядел заинтригованным.

– С превеликим удовольствием. Разумеется, если ответ мне известен, – улыбнулся он.

– Вам понравилась моя музыка?

Такая прямолинейность, кажется, совершенно обескуражила графа. Я и представить не мог, что творится в душе Баэля, если даже мое сердце стучало как сумасшедшее. Пусть он скажет что-то хорошее, молю!

– Понравилась ли мне ваша музыка? – задумчиво повторил граф и улыбнулся, словно не понимая, сколько значил для Баэля этот вопрос. – Мне кажется, все предельно ясно. Только вы умеете так играть.

Лицо Баэля осветилось надеждой. Я хотел, чтобы граф похвалил Антонио, но почему-то у меня его ответ не вызвал никаких эмоций: ни радости, ни грусти. Если графу действительно понравилось исполнение Антонио, почему там, в зале, он выглядел таким скучающим?

Внезапно я понял. Его похвала, похожая на сладкий плод, внутри была гнилой.