Волчья тень - Чарльз де Линт

– А их только волшебники видят?

Джилли покачала головой:

– Просто нужно присматриваться. Если не присмотреться, их не заметишь или увидишь что-то другое – не то, что на самом деле, а что ожидаешь увидеть. Голоса их превращаются в шум ветра, бодах – как вот у этого малыша… – Она перелистнула страницу, открыв крошечного человечка ростом с кошку, перебегающего через улицу. – Он притворяется старой газетой, подхваченной струей воздуха от проехавшего автобуса.

– Присматриваться… – с сомнением произнесла Энни.

Джилли кивнула:

– Так же, как надо всматриваться друг в друга, чтобы не пропустить чего-то важного в людях рядом с тобой.

Энни перевернула следующую страницу, но на набросок не взглянула. Она изучала тонкое личико Джилли.

– Вы правда-правда верите в волшебство, да? – спросила она.

– Правда-правда верю, – подтвердила Джилли. – Но я не просто принимаю его на веру. Для меня искусство – тоже волшебство. Я сообщаю другим о душах, которые вижу: душах людей, мест, тайны.

– А если человек не художник? Где тогда волшебство?

– Жизнь тоже волшебство. У Клары Хемилл в одной песенке есть слова, в которых для меня все сказано: «В чем нет волшебства, в том нет и смысла». Без магии – можешь называть ее чудом, тайной, мудростью природы – все теряет глубину. Все становится плоским. Иначе говоря, что ты видишь, то и получаешь. Я искренне верю, что во всем есть скрытый смысл, будь то картина Моне в музее или старый бродяга, заснувший в переулке.

– Не знаю, – сказала Энни. – Я понимаю, что вы говорите насчет людей и вещей, а вот остальное – это больше походит на то, что видишь, когда накачаешься наркотиками.

Джилли покачала головой:

– Я употребляла наркотики, и я видела этих существ. Это разные вещи.

Она встала, чтобы помешать рагу. Когда вернулась, Энни сидела, закрыв альбом и положив ладонь на живот.

– Ты чувствуешь маленького? – спросила Джилли.

Энни кивнула.

– Подумала, чем бы тебе хотелось заняться?

– Не знаю… Даже не знаю, хочу ли я оставить ребенка.

– Тебе решать, – сказала Джилли. – Мы в любом случае тебя поддержим и найдем тебе жилье. Если решишь рожать и захочешь работать, поможем найти няню. Захочешь сидеть дома с ребенком, тоже что-нибудь придумаем. На то и программа поддержки. Мы не решаем за человека, что ему делать, а помогаем стать таким, какой он от природы.

– Значит, от природы я не такая уж хорошая, – сказала Энни.

– Ты так не думай. Это неправда. Энни дернула плечом:

– Наверно, я боюсь, что буду обращаться с ребенком как моя мама со мной. Понимаете, так все и началось. Она меня вечно колотила, что бы я ни сделала, и я боюсь, что в конце концов стану такой же для своего малыша.

– Ты только мучаешь себя этими мыслями, – сказала Джилли.

– Но ведь так может случиться, да? Господи, я… Знаете, я уже два года как от нее сбежала, но по-прежнему все время чувствую, что она стоит у меня за спиной или поджидает за углом. Кажется, мне от нее никуда не деться. Когда жила дома, это было все равно что жить в доме врага. Но я вот сбежала, а ничего не изменилось. У меня все то же чувство, только теперь для меня все – враги.

Джилли протянула руку и накрыла ладонью ее ладонь.

– Не все, – сказала она, – поверь, не все.

– Трудно…

– Я знаю.

«На свалке», Мег Маллали. Ретушированная фотография. Катакомбы, Нъюфорд, 1991 г.

Двое детей сидят на ступенях одного из заброшенных домов в Катакомбах. Волосы у них свалялись, лица чумазые, одежда грязная и не по росту. Они похожи на ирландских бродячих ремесленников начала XX века. Вокруг них всякий хлам: рваные мусорные мешки, выплеснувшие свое содержимое на асфальт, разбитые бутылки, полусгнившие матрасы на мостовой, мятые консервные банки, подмокшие газеты, использованные презервативы. Детям семь и тринадцать лет, мальчик и девочка. У них нет ни дома, ни семьи. Только они двое.

Следующий месяц прошел ужасно быстро. Энни осталась у меня – так ей захотелось. Мы с Анжелой нашли ей однокомнатную квартирку на Ландис-аве-160

Джилли ню, и она собиралась туда переехать, когда родится ребенок. Совсем рядом с моим чердачком: ее заднее окно видно из моего. Но пока она решила пожить со мной.

Она действительно чудесная девчонка. Без артистической жилки, но очень толковая. Могла бы стать, кем захочет, если бы только научилась управляться со всем тем, что взвалили на ее плечи родители.

Она немножко стесняется Анжелы и кое-кого из моих друзей – то ли они для нее слишком взрослые, то ли еще что, – но со мной и с Софи отлично ладит. Может, потому, что стоит оставить нас с Софи в одной комнате больше чем на две минуты, как мы начинаем хихикать и ведем себя, будто мы вдвое младше, чем на самом деле, так что получается – всего на несколько лет старше Энни.

– Вы с ней как сестры, – сказала мне как-то Энни, когда мы возвращались из студии Софи. – У нее волосы светлее, она немножко фигуристее и уж точно гораздо опрятнее тебя, но я, когда вижу вас вдвоем, всегда чувствую, что вы – семья. Такая, какой полагается быть семье.

– Даже при том, что в Софи – кровь эльфов? – спросила я.

Она решила, я шучу.

– Если в ней и есть что-то волшебное, – сказала она, – то в тебе не меньше. Потому-то вы и кажетесь родными друг другу.

– Я просто смотрю на мир внимательно, – сказала я ей, – только и всего.

– Вот-вот…

Малышка зашевелилась точно по расписанию – в половине четвертого утра в воскресенье. Я бы, пожалуй, запаниковала, если бы Энни не паниковала за двоих. Так что я просто позвонила Анжеле и стала помогать Энни одеваться. К тому времени как подъехала Анжела, схватки уже начались вовсю. Но все обошлось прекрасно. Джиллиан София Мэкл появилась на свет два часа сорок пять минут спустя в ньюфордской городской больнице. Шесть фунтов пять унций краснолицего чуда. Без осложнений. Осложнения начались позже.

В последнюю неделю перед выставкой все сбились с ног. Сто одно дело, о которых никто не подумал, и все надо было успеть в последний момент. И в довершение всех несчастий один холст у Джилли остался незаконченным до вечера пятницы, и она никак не могла выбросить его из головы.

Он был на подрамнике, еще без названия, покрытый одноцветной грунтовкой, с грубо намеченными контурами. Цвета никак не давались ей. Джилли знала, чего хочет, но стоило подойти к холсту, в голове становилось пусто. Будто забыла все, чему ее учили. Ночью внутренняя сущность картины возникала перед ней, как призрак, но улетучивалась с рассветом, забывалась, как мимолетный сон. Ее изгонял проснувшийся внешний мир. Стук в дверь. Телефонный звонок.