Поэзия Серебряного века (Сборник) - Сборник

“Центрифуга”

Обзор поэтических течений Серебряного века был бы неполон без упоминания о московской футуристической группе “Центрифуга”, образовавшейся в январе 1914 г. из левого крыла поэтов, ранее связанных с издательством “Лирика”.

Основные участники будущей группы – С. Бобров, Б. Пастернак и Н. Асеев – были знакомы задолго до ее основания. Сергей Бобров – поэт, живописец и литературовед, в то время являлся среди них, пожалуй, самой значительной фигурой. Большой резонанс вызвал его реферат “Русский пуризм”,[225] в котором проповедовались идеи пуризма как ответ на усложненность общественной жизни.

“Сейчас основы русского пуризма, – говорил Бобров, – в русском архаизме: древних иконах, лубках, вышивках, каменных бабах, барельефах, вроде печатей, просфор и пряников, где все так просто и характерно, полно огромной живописной ценности”.[226] И хотя предложенный им термин, призванный обозначить новое литературное течение, не прижился, важнейшие положения его реферата были встречены одобрительно.

Бобров вынашивал идею создания литературного объединения. В результате весной 1913 года им был организован кружок молодежи и открыто небольшое, но реально функционировавшее в период 1913–1914 гг. издательство “Лирика”, в котором вышли первые книги “Центрифуги”. Однако ровно через год объединение перестало существовать. Вот что пишет о его дальнейшей судьбе М. Вагнер:

“1 марта 1914 года кружок раскололся. Одна часть из них организовалась под именем “Центрифуга”, другая намеревалась принять имя “Стрелец”. Была составлена Грамота, подписанная Пастернаком, Асеевым, Бобровым и И. Зданевичем,[227] и определены соперники в лице кубофутуристов и “Мезонина поэзии”. Первым изданием “Центрифуги” был сборник “Руконог”, посвященный памяти погибшего в январе 1914 года И. Игнатьева. Так авторы устанавливали свою преемственность от петербургского эгофутуризма. В “Центрифуге” нашли приют петербургские эгофутуристы Олимпов, Широков, Крючков, а после распада “Мезонина поэзии” – Большаков, Ивнев, Третьяков”.[228]

Основной особенностью в теории и художественной практике участников “Центрифуги” было то, что при построении лирического произведения центр внимания со слова как такового перемещался на интонационно-ритмические и синтаксические структуры. В их творчестве органично соединялось футуристическое экспериментаторство и опоры на традиции.

Это подметил Валерий Брюсов, который в обзоре 1914 г. “Год русской поэзии” писал: “Пока кружок (издательства “Лирика”) был еще единым, он издал альманах стихов “Лирика”, сборники стихов С. Боброва, Б. Пастернака, Н. Асеева и несколько других книжек. Хотя эти издания нигде не были названы “футуристическими”, однако на их участников, особенно на трех названных нами, влияние футуристических идей было несомненно; позднее, образовав ядро “Центрифуги”, они в своем новом альманахе (“Руконог”) уже открыто признали себя футуристами. Но все же футуризм поэтов “Центрифуги” (не говорим о присоединившихся к ним писателях из “Петербургского глашатая”) имеет особый оттенок и сочетается со стремлением связать свою деятельность с художественным творчеством предшествовавших поколений”.[229]

“Центрифуга” была самым длительным по времени футуристическом объединением. Кроме вышеназванных поэтов, в него входили Божидар[230] (Б. Гордеев), Г. Петников, И. Аксенов[231] и другие. Как поэтическая группа они просуществовали до конца 1917-го, а книги под маркой “Центрифуги” продолжали выходить до 1922 года.

Николай Асеев

(1889–1963)

Активная литературная деятельность Николая Николаевича Асеева начинается с 1913 г., когда в альманахе “Лирика” появляется подборка стихов молодого поэта. Будучи сперва приверженцем символизма, Асеев пересмотрел свое отношение к поэзии, сблизившись с В. Маяковским. В 1914 г. Асеев вместе с Б. Пастернаком и С. Бобровым образует группу “Центрифуга”. Ранние произведения Асеева окрашивал острый интерес к народному фольклору. Опорой его творчества были замечательное чувство языка и редкое чувство ритма. Стих Асеева неповторим по интонационной раскованности. Часто в нем заложена мелодическая сила, которая, не нуждаясь в музыке, превращает его в песню.

Во время Гражданской войны он оказался на Дальнем Востоке, где входил в футуристическую группу “Творчество”. Октябрьскую революцию Асеев принял безоговорочно. В 1922 г. по предложению А. Луначарского он был вызван в Москву. В 1923-м вошел в состав ЛЕФа. Его стихи и поэмы тех лет проникнуты революционно-романтическим пафосом.

В поздней его поэзии, лирической и мелодичной по своей основе, сплавились песенные и ораторские интонации; в создании поэтического образа Асеев обычно идет от звуковой, фонетической ассоциации, углубляющей смысловую сторону слова.

Башня королей

В далеком поле вечер,а здесь и свет и боль…О, где твой белый кречет,покинутый король?Замолкнули забавы,отпел ловитный рог,не светят звезды славына бедственный порог.И мантии богатойдержавные цветаи звонкий меч и латысменила нищета.

И видит вдаль бегущийсуровый мореход —над королевской пущей,над копьями ворот…

И вдруг, убавив шагу,салютует с морейприспущенному флагуна башне королей.

1910Фантасмагория

Н. С. Гончаровой

Летаргией бульварного вальсаусыпленные лица подернув,в электрическом небе качалсяповернувшийся солнечный жернов;покивали, грустя, манекеныголовами на тайные стражи;опрокинулись тучами стены,звезды стали, стеная, в витражи;над тоскующей каменной плотью,простремглавив земное круженье,магистралью на бесповоротьеоблаками гремело забвенье;под бичами качающей стужикоченел бледный знак Фаренгейта,и безумную песенку ту жевыводила полночная флейта.

1913Песня сотен

Тулумбасы,[232] бей, бей,Запороги, гей, гей!Запороги-вороги —Головы не дороги.

Доломаны[233] – быстрь, быстрь,Похолоним Истрь,[234] Истрь,Харалужье[235] пановоПереметим наново.

Чубовье раскрутим,Разовьем хоругвь[236] путём,А тугую сутемь[237] —Раньше света разметем!

То ли не утеха ли,Соловейко-солоду,То ли не порада ли,Соловейко-солоду!

По грудям ли ехали —По живому золоту,Ехали не падалиПо глухому золоту.

Соловее, вей, вей,Запороги, гей, гей!Запороги-вороги —Головы не дороги.

(1914)* * *

Я знаю: все плечи смелоложатся в волны, как в простыни,а Ваше лицо из мелагорит и сыплется звездами;

Вас море держит в ладони,с горячего сняв песка,и кажется, вот утонетизгиб золотистого виска…

Тогда разорвутся губыот злой и холодной ругани,и море пойдет на убыльзадом, как зверь испуганный.

И станет коситься глазомв небо, за помощью, к третьему,но брошу лопнувший разумс размаха далёко вслед ему.

И буду плевать без страхав лицо им дары и таинстваза то, что твоя рубахаодна на песке останется.

Август 1915Объявление

Я запретил бы “Продажу овса и сена”…Ведь это пахнет убийством Отца и Сына?А если сердце к тревогам улиц пребудет глухо,руби мне, грохот, руби мне глупое, глухое ухо!

Буквы сигают, как блохи,облепили беленькую страничку.Ум, имеющий привычку,притянул сухие крохи.

Странноприимный дом для ветраили гостиницы весны —вот что должно рассыпать щедропо рынкам выросшей страны.

1915* * *

Когда земное склонит лень,выходит с тенью тени лань,с ветвей скользит, белея, лунь,волну сердито взроет линь.

И чей-то стан колеблет стон,то, может, Пан, а может, пень…Из тины тень, из сини сон,пока на Дон не ляжет день.

А коса твоя – осени сень, —ты звездам приходишься родственницей.

1916Венгерская песнь

Простоволосые ивыбросили руки в ручьи.Чайки кричали: “Чьи вы?”Мы отвечали: “Ничьи!”

Бьются Перун[238] и Один,в прасини захрипев.Мы ж не имеем родинчайкам сложить припев.

Так развивайся над прочими,ветер, суровый утонченник,ты, разрывающий клочьямисотни любовей оконченных.

Но не умрут глаза —мир ими видели дважды мы, —крикнуть сумеют “назад!”смерти приспешнику каждому.

Там, где увяли ивы,где остывают ручьи,чаек, кричащих “чьи вы?”,мы обратим в ничьих.

1916* * *

За отряд улетевших уток,за сквозной поход облаковмне хотелось отдать кому-тозолотые глаза веков…

Так сжимались поля, убегая,словно осенью старые змеи,так за синюю полу гаяты схватилась, от дали немея,

Что мне стало совсем не страшно:ведь какие слова ни выстрой —всё равно стоят в рукопашнойза тебя с пролетающей быстрью.

А крылами взмахнувших утокмне прикрыла лишь осень очи,но тебя и слепой – зову так,что изорвано небо в клочья.

1916* * *

Ушла от меня, убежала,не надо, не надо мне клятв!У пчел обрываются жала,когда их тревожат и злят.

Но эти стихи я начал,чтоб только любить иначе,и злобой своей не оченьпо ним разгуляется осень.

1916* * *

Я буду волком или шелкомНа чьем-то теле незнакомом,Но без умолку, без умолкуВозникнет память новым громом.

Рассыпься слабостью песка,Сплывись беспамятностью глины, —Но станут красные калиныСветиться заревом виска!

И мой язык, как лжи печать,Сгниет заржавевшим железом,Но станут иволги кричать,Печаль схвативши в клюв за лесом.

Они замрут, они замрут,Последний зубр умолк в стране так,Но вспыхнет новый изумрудНа где-то мчащихся планетах.

Будет тень моя беситьсяДни вперед, как дни назад,Ведь у девушки-лисицыВечно светятся глаза.

1916Работа

Ай, дабль, даблью.[239]Блеск домн. Стоп! Лью!Дан кран – блеск, шип,пар, вверх пляши!Глуши котлы,к стене отхлынь.Формовщик, день, —консервы где?

Тень. Стан. Ремень,устань греметь.Пот – кап, кап с плеч,к воде б прилечь.

Смугл – гол, блеск – бег,дых, дых – тепл мех.У рук пристыл —шуруй пласты!

Медь – мельк в глазах.Гремит гроза:Стоп! Сталь! Стоп! Лью!Ай, дабль, даблью!!!

1923Синие гусары1

Раненым медведеммороз дерет.Санки по Фонтанкелетят вперед.Полоз остер —полосатит снег.Чьи это тамголоса и смех?– Руку на сердце своеположа,я тебе скажу:ты не тронь палаша!Силе такойстановясь поперек,ты бы хоть других —не себя —поберег!

2

Белыми копытамилед колотя,тени по Литейному —дальше летят.– Я тебе отвечу,друг дорогой, —гибель нестрашнаяв петле тугой!Позорней и гибельнейв рабстве таком,голову выбелив,стать стариком.Пора нам состукнутьклинок о клинок:в свободу —сердце моевлюблено!

3

Розовые губы,витой чубук!Синие гусары —пытай судьбу!Вот они,не сгинув,не умирав,снова собираютсяв номерах.Скинуты ментики,ночь глубока,ну-ка – вспеньте-каполный бокал!Нальем и осушими станем трезвей:– За Южное братство,за юных друзей!

4

Глухие гитары,высокая речь…Кого им боятьсяи что им беречь?В них страсть закипает,как в пене стакан:впервые читаютсястрофы “Цыган”…Тени по Литейномулетят назад.Брови из-под киверадворцам грозят.Кончена беседа.Гони коней!Утро вечера —мудреней.

5

Что ж это,что ж это,что ж это за песнь?!Головуна руки белыесвесь.Тихие гитары,стыньте, дрожа:синие гусарыпод снегом лежат!

1925* * *

Не за силу, не за качествозолотых твоих волоссердце враз однажды начистоот других оторвалось.

Я тебя запомнил докрепка,ту, что много лет назадбез упрека и без окриказагляделась мне в глаза.

Я люблю тебя, ту самую —все нежней и все тесней, —что, назвавшись мне Оксаною,шла ветрами по весне.

Ту, что шла со мной и мучилась,шла и радовалась днямв те года, как вьюга вьючилагруз снегов на плечи нам.

В том краю, где синей заметьюпесня с губ летит, скользя,где нельзя любить без памятии запеть о том нельзя.

Где весна, схватившись за ворот,от тоски такой устав,хочет в землю лечь у явора,у ракитова куста.

Нет, не сила и не качествомолодых твоих волос,ты – всему была заказчица,что в строке отозвалось.

1926

Борис Пастернак