Бриллианты требуют жертв - Мария Жукова-Гладкова

С трудом сдерживая смех, подошла к двери в клетку, нащупала замок и принялась за работу.

– Вам помочь, мадемуазель? – предложил Николя, оказавшийся рядом с дверью. Нашел мою руку, просунул внутрь и поцеловал. Из-за него я выронила пилку.

Сережа (или как там его на самом деле) отругал Николя, и они вместе стали искать пилку, столкнулись лбами. Я достала фонарик, посветила, пилку тут же нашли и я снова принялась за работу. Николя больше не делал попыток целовать мне руки. В процессе работы я спросила Балаева, почему он вдруг стал звать меня котенком. Кстати, произносил он это слово по-особенному, с придыханием – в общем, звучало очень сексуально. Балаев ответил, что так зовет всех женщин, чтобы не путаться.

– В этом что-то есть, – усмехнулась я и задумалась, как бы мне называть своих мужчин. Крокодильчик? Питончик? Ничего не придумала, потому что каждый из бывших напоминал какое-то определенное животное.

С этим замком я справилась даже быстрее, чем со своим. Меня заключили в объятия и облобызали. Оба, вырывая из рук друг друга.

– Забирайте все свое барахло, – сказала. – Может, и не вернемся сюда.

– У меня ничего нет, – провозгласил Николя. – Оmnia mеa mecum роrto. Все мое ношу с собой. Латынь…

– Он тут меня задолбал своими пословицами, – сообщил Балаев.

– Не своими, а латинскими, – поправил Николя. – Если ты, Сережа, считаешь себя культурным человеком, то грех не знать такие вещи.

И Николя поведал нам в подробностях о Бианту – одном из семи легендарных мудрецов, которому приписываются эти слова. Правда, теперь они обычно употребляются, когда говорят о чем-то материальном, а не духовном богатстве, которое имел в виду Бианту.

– Я-то тебя все время культурно просвещал. А ты мне свои стихи даже не удосужился перевести на русский, – заметил Николя.

– Они не переводятся! Нельзя стихи с одного языка на другой перевести! Ты мне что сам говорил про Пушкина на французском? Это не Пушкин, а непонятно что. Вот и мои стихи нельзя перевести. Смысл передать можно, но в стихах же не только смысл? Вот ты, женщина, рассуди нас!

– Да я не спорю насчет стихов! – завопил Николя.

– Нет, споришь! Ты хотел, чтобы я тебе свои стихи перевел на русский!

Я опять с трудом сдерживала смех. Мы стоим, запертые в подземелье, еще не представляя, как отсюда выбираться, и спорим о поэзии! Причем спор идет между восточным торговцем антиквариатом, французским проходимцем с русскими корнями и криминальным репортером, у которых зуб на одного и того же банкира. Кому сказать – не поверят.

– Вообще-то я вчера на ваших похоронах слышала ваши стихи по-русски, – сообщила я Балаеву. – Если они, конечно, были ваши.

– Да я отродясь ничего не писал на русском! – завопил Балаев с возмущением. – Кто посмел на моих похоронах читать стихи на русском?! Убью неверного!

Я рассказала про поэтов. Балаев тихо застонал и привалился к стене.

– Пушкина тоже читали, – добавила я масла в огонь. – И свои. Кто-то там уже написал для вас эпитафию. Ее у вас на памятнике выбьют.

– Нет, все-таки очищу землю от поэтов, – простонал Балаев. – Киллеров найму. Или собственноручно. Лучше собственноручно. Это доставит мне ни с чем не сравнимое удовольствие. Неужели ты могла подумать, что я написал ту гадость?

– Вообще-то я подумала, что вы платили им деньги, чтобы они за вас писали, – честно сказала я.

– Я платил им деньги за то, чтобы они оставили мои стихи в покое! – заорал Балаев. – Они почему-то вздумали переводить мои стихи на русский язык и приходили ко мне за деньгами! Чтобы я опубликовал их переводы и в России узнали мои стихи! А я пишу для души. Когда душа просит – пишу, а не для того, чтобы их переводили на русский всякие идиоты и печатали под своей фамилией! А они переводят и еще хотят денег! Я ненавижу всю эту богему! Эти «тонкие» натуры, которые жить не могут без анаши, экстази или кокаина! Расхлябанность, необязательность и бездарность этих «гениев»! О-о-о! Придушу! Собственноручно! Испортили мне похороны!

Он осекся на полуслове.

– Так меня что, в самом деле похоронили? Пустой гроб, что ли?

– Нет, не пустой. Я же говорила, что вас вначале взорвали.

И рассказала все, что мне было известно об этом деле. Николя во время моего рассказа издавал странные возгласы. Балаев слушал молча, иногда задавал уточняющие вопросы.

– Так, нужно срочно отсюда выбираться, – твердым голосом объявил Балаев, когда я поведала все, что было мне известно. – Пошли!

И направился к ступенькам, ведущим наверх. Я освещала их при беглом осмотре подземелья. Спросила, оттуда ли появлялся банкир. Оттуда, – подтвердили товарищи по несчастью.

Балаев был тучным мужчиной и создавал много шума. Тем более от него исходили волны ярости.

– Посвети! – бросил мне через плечо, когда первым добрался до двери в стене.

– Мадемуазель, разрешите мне помочь вам нести сумку! – подал голос Николя. – Женщина не должна нести сумку, когда рядом двое мужчин.

Балаев хмыкнул.

– Мы не на Востоке, – сказала я.

Балаев опять хмыкнул.

Я тем временем расстегнула сумку, которую любезно придерживал Николя, запустила руку за фонариком, который лежал под «отрубленной головой», достала, сумку застегнула и отдала французу.

– А что у вас тут такое круглое? – поинтересовался Николя, когда я уже направила луч на дверь и осматривала ее вместе с Балаевым.

– Отрубленная голова, – ответила я.

– Что? – переспросил Николя робким голосом. Балаев от рассматривания двери оторвался.

Я невозмутимо снова расстегнула сумку, взяв ее у Николя, и направила луч фонарика туда.

– Ох! – выдохнул француз и рухнул с лестницы. Заорал. Уже лежа.

– Ну что ты, как баба? – рявкнул Балаев. – Голов отрубленных, можно подумать, не видел. Съездил бы в Чечню и… Посвети-ка еще раз, – обратился ко мне.

Я посветила. Балаев расхохотался, взял фонарик у меня из рук и направил мне в лицо.

– Этого и следовало ожидать, – хмыкнул. – Смирнова собственной персоной. А оператор твой где?

– Видимо, дрыхнет. Или уже похмеляется, – вздохнула. – Я за банкиром следить с соседкой приезжала.

– Ладно, Смирнова, давай дверью займемся. Теперь мне все понятно, почему это женщина в такой ситуации присутствия духа не потеряла и замок сама открыла.

Внизу под лестницей опять заворочался Николя.

– Эй ты там, ничего не сломал? – крикнул ему Балаев.

– Нет вроде бы, – ответил Николя. – Но нельзя же так пугать людей! – Он помолчал и спросил: – А это в самом деле отрубленная голова?

Я пояснила, что это.

– Кстати, а зачем она тебе? – поинтересовался Балаев.

– Мы с соседкой сюда инкогнито пробирались. А голова нами уже была опробована… в других ситуациях. Срабатывает обычно так же, как вот с Николя.

Тот тем временем снова поднялся по лестнице, я вручила ему сумку, куда он сунул нос с большим интересом и ощупал голову со всех сторон. Мы с Балаевым занимались дверью. Балаев пояснил, что открывается она с каким-то странным шипением и грохотом. Я поняла, что именно его слышала наверху.

– Наверное, тут какой-то хитрый механизм. Сейчас же много умельцев, – заметил Балаев.

– Эта дверь была сделана в прошлом веке. То есть позапрошлом. Нет, пожалуй, прошлом… – залепетал Николя.

– Что? Что? Что? – прошипел Балаев. – Ну-ка колись, неверный!

– Это ваш прадедушка делал? – спросила я у Николя.

– Да, мадемуазель. Да. Мой прадедушка. Он сразу понял, что от большевиков будут неприятности. Только и представить не мог, что такие большие… И велел крепостным сделать механизм. Вы же знаете, по крайней мере, из книг, сколько было талантливых людей среди крепостных. И мужики сделали ему этот подвал…

– Не могли хотя бы настилы положить, чтобы спать было не так холодно! – рявкнул Балаев.

– Кто же думал, что вам тут спать придется? – подала голос я. – Да и доски бы за столько лет вполне могли сгнить. А зачем ваш прадедушка делал клетки? Чтобы держать в них провинившихся крепостных?

– Прадедушка не делал никаких клеток! И вы разве не сами замки открывали? Они же современные. Это все Глинских…

– Но почему твой прадед не поставил тут хотя бы раскладушку? – не унимался Балаев. – Раскладушка бы не сгнила…

– Какие раскладушки? Кстати, ящики не сгнили, – подал голос Николя. – Вы их недавно освещали, мадемуазель. Мой дед – к сожалению, я не застал прадеда в живых – говорил, что сундуки обработаны специальным составом. Они не должны сгнить. Это не современное барахло.

Балаев предложил пойти взглянуть на ящики. Он считал, что эту дверь с хитрым механизмом нам изнутри не открыть. Я заметила, что Николя должен знать, как это сделать – раз уже он приехал сюда, руководствуясь советами предков.

– Изнутри ее не открыть, мадемуазель, – вздохнул Николя.

– То есть как? – поразился Балаев.

– Она открывается только снаружи, Сережа, – вздохнул Николя. – Тут никто не собирался пересиживать революцию. Или бомбежку. Погреб делали, чтобы прятать наши семейные богатства. И чтобы воры остались тут, в подземелье если вдруг случайно сюда проникнут. Но банкир почему-то не остался… Может, сломалось что-то в механизме. Или он оказался слишком хитер… В общем, мой прадед спрятал тут то, что не смог вывезти. Чтобы потом приехать и забрать то, что по праву принадлежит им. Теперь мне, как Беловозову-Шумскому.