Проклятие Кеннеди - Гордон Стивенс

Нет, подумала она; и все-таки никто из вас не сказал мне правды. Только ее часть. Да, это больше, чем я знала прежде. Однако всей правды я не знаю и теперь.

Они остановились у очередного костра и сели. Кто-то дал им одеяло. Они легли и укрылись. Был уже час ночи, а может быть, и два. Кэт приткнулась к Джеку и попыталась заснуть, но ее взор притягивали звезды. Было уже больше двух, почти три. Она вылезла из-под теплого одеяла и пошла по холму вверх, к костру на опушке. Причер не спал, он словно ждал ее в накинутом на плечи пончо. Она села рядом, и он прикрыл ее тоже.

— Джек рассказал мне про вас, — заговорила она. — Про то, как вы заслужили Почетную медаль.

— Но он наверняка не сказал вам, за что ему собирались дать такую же награду.

А я думала, вы уже объяснили мне, едва не промолвила Кэт, я думала, именно об этом у нас и шла речь несколько часов назад. Но нет — иначе Причер не ждал бы ее теперь.

— Ну так вот, насчет того маленького катера. Он спас нас, разведчиков, прижатых к реке.

Это я знаю, подумала она.

— Но он и сам был только что из боя, где его хорошо потрепали.

А вот об этом она не знала вовсе ничего.

— И не просто потрепали. Он едва уцелел, если уж честно. Одного-двоих из команды ранило, в том числе капитана. И потом они приняли сообщение по радио от нашего разведотряда: мы просили о помощи. Но ребята с катера уже сделали свое дело и шли домой. Не было никакой гарантии, что они доберутся до нас, даже если пойдут вверх по реке, потому что нас разделяла зона огня, из которой они только что вынырнули. А потом им предстояло еще отбиваться от тех вьетнамцев, что наседали на нас, а это тоже не сахар. И обратный путь — если бы до этого дошло — лежал через ту же самую огневую зону.

Он наклонился вперед и подбросил в костер поленце.

— Ну так вот: уже наступали сумерки. Вьетнамцы заранее облизывались, предвкушая, как разделаются с нами. Патроны у нас и у вертолетчиков, среди которых тоже были раненые, почти кончились, и в последнем сообщении, переданном «С-130», мы запрашивали Пентагон о том, можно ли нам пуститься вплавь. Не было никакой надежды. Мы думали, все кончено.

— И тут на реке появился маленький катер, — сказала Кэт.

— Да, маленький катер. И вызволил нас.

— Но это не все, правда, Причер?

— То есть?

— Ведь вы, раненый, прикрывали других, давая им возможность спастись. И едва спаслись сами, разве не так? Вы ушли последним.

На востоке черное небо чуть посерело, предвещая рассвет.

— Это Джек вам сказал?

— Да.

— А сказал он вам, как я спасся?

— Нет.

Небо на востоке уже начало розоветь.

— Он вынес меня оттуда.

— Кто? Джек? Мой Джек?

— Да, Джек, твой Джек. Кинулся туда и вынес меня. Вот за это ему и хотели дать Почетную медаль.

День уже надвигался на них; кое-где снова зажглись костры, и в воздухе запахло свежим кофе. В восемь приехавшие свернули лагерь, в десять — уже стояли гигантским полукругом перед флагами, ожидая начала службы. Позади них, согревая им спины, поднималось солнце Нью-Мексико. Речи закончились, и наступила минутная тишина; потом взмыла вверх первая нота, и в долине зазвучал торжественный гимн.

Кто, спросила она сегодня утром. Джек? Мой Джек?

Да, Джек, твой Джек.

Она перенеслась в другое время и другое место. Словно угодила в самый разгар боя, отгремевшего двадцать с чем-то лет тому назад. Но вот гимн стих, и горы на дальнем конце долины повторили его последнее эхо.

— Могу я попросить тебя кое о чем, Кэт?

— Конечно, Причер.

— Когда Джека выберут в президенты и он будет приносить присягу, я хочу быть там.

9

Он не уйдет, пока не кончится этот этап, пока они не получат того, что хотят передать им похитители, решил Хазлам; он поможет семье пережить этот очередной шок, а потом, через несколько дней, освободит место другому консультанту. Возможно, стоит позвонить в Лондон уже сейчас; объяснить им, что происходит, и попросить подобрать ему заместителя, даже прислать его сюда, чтобы переход совершился гладко.

Ночь была теплой и приятной; в отель он вернулся уже к одиннадцати часам. Проверил, нет ли для него писем, включил по телевизору «Си-эн-эн» и начал заносить в дневник новые записи, поглядывая на экран, когда там появлялось что-нибудь интересное.

Началась передача о борьбе за звание кандидата на пост президента от Демократической партии. Он мельком посмотрел на экран, потом заинтересовался и отложил дневник. Речь шла о политиках, уже выдвинувших свою кандидатуру; дав их краткие биографии и отчет о предвыборных платформах, авторы передачи стали говорить об их потенциальных соперниках. Все они выступали хоть один раз в течение последней недели, все давали интервью, говоря о том, что собираются включиться в борьбу за президентский пост, чего, собственно, от них и ожидали. Однако Донахью среди них не было.

Кадр сменился. Поразительное зрелище, подумал он, великолепное место, но какое отношение имеет все это к выборам президента? Прежде оператор показывал серые городские пейзажи; здесь же был склон холма. На взгорке впереди стояло нечто вроде часовни, ее стены вздымались в небо, как крылья. Сзади был разбит лагерь: мерцали костры, вдали темнели деревья, а небо вверху было ослепительно алым.

Есть еще один потенциальный кандидат, говорил голос за кадром: сенатор Джек Донахью. Последний уик-энд он с женой провел в Эйнджел-Файр, Нью-Мексико, где возведен памятник погибшим во Вьетнамской войне.

Произошла очередная смена кадра: теперь была ночь, ярко горели костры, бросая блики на лица ветеранов. Среди них был Джек Донахью — в футболке, ветровке и джинсах; он то ходил от костра к костру, то пил с кем-то пиво, то говорил с людьми в каталках. Кэт Донахью, в джинсах и теплой рубашке, иногда сопровождала его, иногда нет, иногда стояла, засунув руки в карманы и слушая кого-то — на лице у нее было написано сочувствие, — потом кивала и открывала переданную ей кем-то банку с пивом. В лагере были в основном мужчины, хотя некоторые приехали с женами и семьями. В закадровом тексте рассказывалось о Донахью: как он выступал против Вьетнамской войны, но сам пошел воевать и был ранен; как он вернулся и отказался от высокой награды. Теперь на экране вновь появилась часовня с флагами, а репортер говорил об истории памятника в Эйнджел-Файр. Вот Джек и Кэт Донахью опять идут вместе, обнявшись; потом останавливаются у другой группы, смеются и снова мрачнеют. Президент для американцев — не просто глава государства, подумал Хазлам; он еще и главнокомандующий. Произошла последняя смена кадра: уже наступило утро, часовня сияла белизной на фоне голубого неба, четыре флага трепетали на ветру, а на возвышении под ними стояли несколько выступающих, окруженные гигантской толпой в несколько тысяч человек. Однако Донахью на возвышении не было; он не присоединился к организаторам. Вот речи и молитвы кончились; зазвучал гимн, поднимаясь над часовней, над флагами к самому небу, а оператор тем временем скользил камерой по лицам людей в толпе. Донахью стоял, замерев по стойке «смирно»; рядом с ним были Кэт и высокий ветеран с одной рукой.

Джек Донахью, можно сказать, уже президент, подумал Хазлам, а Кэт Донахью — уже Первая леди. Он выключил телевизор, взял телефон, набрал номер Митча Митчелла в Вашингтоне и услышал голос автоответчика, предлагающий ему оставить сообщение.

— Митч, это Дэйв Хазлам. Я звоню из Милана. Только что видел по «Си-эн-эн» передачу о Донахью. Хочу пожелать тебе удачи.

Песок был золотым, волны отсвечивали белизной, и она начинала тонуть, уже начинала дрожать от холода и страха перед волнами, перед тем, что случится завтра, когда похитители позвонят и велят передать трубку Марко.

— Поговорите со мной, Дэйв… — Она сидела у телефона, завернувшись в одеяло. — Скажите, что все будет хорошо.

— Хотите, чтобы я пришел?

— Если вы не против.

— Буду через пятнадцать минут, но не отпирайте двери заранее.

— Вы сегодня ужинали? — спросил он, приехав. — Когда вы ели в последний раз? Примите душ, оденьтесь, и я приготовлю вам что-нибудь.

Она пошла в ванную, сняла халат и шагнула под душ, не уверенная, что заперла дверь или даже просто закрыла ее. Она хотела только поговорить с кем-нибудь — так она сказала ему, сказала себе. Но на самом деле она хотела не быть одна, на самом деле ей нужен был кто-то, кто обнял бы ее и сказал, что все в порядке, кто избавил бы от холода не только ее тело, но и душу, — человек, рядом с которым она могла бы свернуться и заснуть, зная, что она в безопасности и что утром, когда она проснется, все будет хорошо.

Это против правил, Дэйв, напомнил себе он, но на то и придуманы правила, чтобы их нарушать. Он нашел яйца, грибы, заварил чаю и налил его в две кружки; затем понес одну из них в ванную.