Арбузный король - Дэниел Уоллес

— Кроме меня, — сказал я тихо.

— Кроме тебя, — сказал он и улыбнулся.

Вечеринка удалась на славу. После ужина (бифштекс с печеным картофелем и тушеной морковью, рулет, кукурузные палочки и на десерт банановый пудинг) приступили к вручению наград. Первым получил приз человек, занимавшийся сексом на максимальном удалении от Эшленда, конкретно — в Токио; за ним последовал чемпион, умудрившийся совокупиться с максимальным количеством членов одного и того же семейства (его собственное семейство не в счет). К полуночи экс-короли здорово набрались; я устал от всего этого и потихоньку покинул собрание. На лестничной клетке никого не оказалось: Шугер уже ушел.

Я тоже был не вполне трезв, обнаружив это, когда запнулся о бордюр при переходе улицы. Было темно; фонарь на одном из столбов, к которому был прикреплен транспарант, замигал и погас как раз в тот момент, когда я к нему приблизился. На небе тускло мерцали звезды, но луны не было. Ни одно из окон в ближайших домах не светилось. На мгновение Эшленд представился мне городом-призраком, покинутым жителями и отданным во власть полыни и вездесущих ползучих растений.

Мне послышалось за спиной шуршание гравия. Оглянувшись, я никого не увидел, но в отдалении на мостовую падал слабый желтоватый свет, источник которого находился за углом здания суда. Я продолжил путь к дому миссис Парсонс, а когда оглянулся еще раз, улица позади меня была погружена во тьму. Но через несколько шагов тени, отбрасываемые все тем же мягким желтым светом, вдруг заплясали на выходе из переулка прямо передо мной. Я давно уже понял интуитивно, почувствовал нутром, что означает этот свет, хотя мой разум и восставал против такого допущения. Это была болотная старуха.

«Кроме тебя», — сказал мне Джошуа. И я вспомнил, как он при этом улыбнулся.

Я быстро пошел в противоположную сторону, а затем пустился бежать вдоль улицы. Обернувшись через некоторое время, я увидел позади темные фигуры и желтый фонарь, который казался подвешенным в воздухе перед ними. Фигуры двигались в мою сторону, но так медленно, что я едва не расхохотался: было ясно, что такими темпами они меня никогда не настигнут. Однако я счел за благо не останавливаться. Я пробежал через весь город и оказался на его окраине, где мне пришлось пробираться дворами, перепрыгивая через низкие изгороди. Наконец я остановился, чтобы перевести дыхание, и неожиданно обнаружил, что ноги завели меня в то самое место, откуда я вышел изначально — не этой ночью, а восемнадцать лет назад. Я стоял перед домом Харгрейвза. И здесь дремучие суеверия городка явились мне в виде лица, показавшегося в темном провале одного из разбитых окон. Но это было не лицо Харгрейвза и не лицо моей мамы.

Это был Игги.

Он заметил меня и исчез в глубине дома. Позади все было темно и тихо. Я толкнул дверь и вошел. Игги сидел в кресле посреди гостиной, уткнувшись взглядом в пламя свечи, над которым роилась ночная мошкара. Он ковырялся прутиком в потеках расплавленного воска на полу и даже не поднял голову, когда я вошел.

— Иногда сюда залезают подростки, — сказал он, — но я гоню их прочь. Нечего им тут делать. Ты не представляешь, что они тут вытворяют. Особенно наверху. И это после всего, что здесь когда-то произошло. Так нельзя. Я много раз пытался навести порядок — и в доме, и во дворе. Ее отец перевернул все вверх дном, когда приезжал за ней в тот же день. Позднее я решил, что нет смысла возиться с уборкой, и делал только то, что хорошо умею: подстригал лужайку. Не трогая пятачок клевера у почтового ящика. Я вроде уже говорил, что твоей маме почему-то нравился этот клевер.

Он посмотрел на меня и искривил рот в своей жутковатой улыбке.

— Вот там она учила меня читать.

Он указал прутиком в направлении открытой двери столовой, которая была совершенно пуста, не считая кучки сухих листьев в углу, видимо занесенных сюда ветром.

— Приходя к ней на занятия, я был так счастлив! Я тогда вдруг понял, что неграмотность может обернуться благом: пускай до того все вокруг относились ко мне как к куску засохшего дерьма и не позволяли мне посещать обычную школу, но в утешение я получил уроки с Люси и провел в этом доме лучшую часть своей жизни. Когда я сидел в этом самом кресле рядом с ней, я был счастливейшим идиотом на свете. Я испытывал радость, я получал удовольствие, и мне мог позавидовать даже самый умный человек в Эшленде. — Он ненадолго задумался. — Да, радость и удовольствие. Прежде я даже и не надеялся, что такое со мной случится. Но мне очень повезло.

— Повезло? — спросил я. — Ты получил удовольствие?

Он расслышал обвинительные нотки в моем голосе, резко поднял голову и весь напрягся, как будто хотел на меня кинуться, но в следующее мгновение поник и вновь перевел взгляд на свечу.

— Хоть ты не начинай, — попросил он. — С меня и так хватило всего этого. Если честно, самое большее, что я поимел, так это случайное касание ее локтя во время занятий. — Он усмехнулся. — Все прочее — вранье от начала и до конца. Это была ее идея, не моя. Удивляюсь, как она сработала. Я не верил, что получится. Не верил ни секунды. Я и сейчас не могу в это поверить. И я не думаю, что кто-нибудь из них в это поверил. Да ты представь только: я и твоя мама… Даже в мыслях такое невозможно. Однако они не были уверены на все сто. Они называли это «обоснованными сомнениями». И потому решили дождаться родов.

— Значит, мой отец не ты, — сказал я, наблюдая за его лицом, которое то исчезало в темноте, то возникало вновь, освещаемое колеблющимся огоньком свечи.

Он рассмеялся, но тут же подавил смех, втянул его в себя как глоток воздуха.

— Неужто я выгляжу так, как мог бы выглядеть твой отец? — спросил он.

Он повернул ко мне лицо таким образом, чтобы на него падал свет. Нет, мой отец так выглядеть не мог. Его и без того уродливая физиономия была еще больше обезображена следами побоев, которые я сперва принял было за игру теней и света. Его лицо превратилось в сплошной синяк, одна щека была глубоко рассечена и покрыта запекшейся кровью.

— Шугер тоже посчитал, что я не очень похож на твоего отца, — сказал он с усмешкой. — Он подумал, что одной хромоты как признака маловато, учитывая то, какой я есть из себя. И он отделал меня еще сильнее, чем в самый первый раз.

— Это ужасно, — сказал я.

— Ты здесь ни при чем, — сказал он. — Ты не виноват в том, что я не твой отец.

— Кто же тогда? — спросил я скорее сам себя, сомневаясь, что Игги может быть что-то известно на сей счет.

— Ты сам это знаешь, — сказал он.

— Откуда мне знать?

— Ты его знаешь.

Голос его стал резким и отрывистым. Он больше не глядел мне в глаза.

— То есть я должен угадать? — спросил я. — Но это может быть любой из тех мужчин, которых я встречал в городе.

— А тебе и не нужно угадывать, — сказал он тихо.

— Тогда назови его имя!

— Не могу, — сказал он.

— Можешь. Назови.

— Я не хочу… — Он рассматривал носки своих кроссовок. — Не хочу говорить об этом.

— Да ладно тебе, Игги. Просто назови имя, и все.

— Не хочу.

— Это не Эл?

— Нет.

— Иона Плотник?

— Не Иона, — сказал он.

— Я не собираюсь играть в угадалки!

— Ну так не играй.

— Скажи мне имя!

Я сгреб его за худые плечи — слишком сильно — и повернул лицом к себе.

— Ты будешь меня бить? — спросил он. — Отделаешь меня, как Шугер?

— Нет, я не стану тебя бить, Игги, — сказал я.

Он медленно покачал головой:

— Я уже получил достаточно, разве нет?

— Больше чем достаточно, — сказал я. — Это точно.

Я отпустил его и увидел, как гримаса испуга постепенно сходит с его лица, а на ее месте возникает улыбка.

— Это так приятно — не быть битым, — заявил он, растирая руками плечи. — Иногда не получить что-нибудь — это все равно что получить. Типа подарка. Спасибо.

— Игги, — сказал я.

— Извини, Томас. — Он протянул руку к моей голове и откинул мне волосы со лба.

— Ты похож на меня, — сказал он. — Но ты еще только начинаешь узнавать, что ты потерял, а я узнал это много лет назад.

— О чем ты говоришь, Игги?

— Ты уже был внутри нее, когда она приехала в наш город, Томас. Она носила эти чудесные воздушные платья, так что никто не заметил. Но я часто видел ее совсем близко, и я догадался. А потом она и сама мне сказала, потому что уже устала скрывать. Так или иначе, со временем все выходит наружу.

Он покачал головой и впервые раскрыл глаза так широко, что я смог различить их цвет. Они были голубыми.

— Твой отец, — сказал он, — это твой отец.

— Что?! Это же не имеет…

— Имеет. — Он поднялся и отошел к стене, дыша тяжело и хрипло. — Если ты как следует раскинешь мозгами, тебе все станет ясно. Почему она уехала из дому. Почему она забралась в эту дыру. Почему он не пытался ее искать.