Суд праведный - Александр Григорьевич Ярушкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что касается Дарьи, услышав от нее о таком странном романе, отец попросту избил ее, запретив и думать о замужестве. Отлежавшись, Дарья от своего не отступилась. Только после этого, смачно сплюнув, отец согласился встретиться с «энтим суженым». А встретившись, своего благословения все же не дал. И не простил молодых даже тогда, когда Исай из любви к Дарье сменил веру и стал православным.
Через месяц Дарья и Исай были в Томске, где и обвенчались.
Можно было заняться торговлей, аттестат у Исая был приличный, но, подумав, устроился молодой Ашбель в типографию Макушина учеником наборщика. Все там ему нравилось, даже запах свинцовой пыли. Ну и, конечно, стоя над наборной кассой, о многом можно было подумать.
К Ашбелю приглядывались. Он не знал этого. Но к нему приглядывались. А однажды пожилой печатник, лукаво усмехнувшись, пригласил молчаливого тихого наборщика на именины. В маленьком домишке, поставленном на краю города, Исай с удивлением увидел не только типографских ребят, но и незнакомых студентов из технологического института. Как и следует в таких случаях, устроились за праздничным столом, однако до водки и до закусок всё никак добраться не могли. Впервые услыхал Исай о противоречиях между трудом и капиталом, о стачечной борьбе. Резнули слух непривычные фамилии — Плеханов, Маркс, Ленин. А в целом все оказалось так интересно, что Ашбель теперь с нетерпением ожидал каждого нового собрания. Тогда же он выполнил первое задание: тайком отпечатал листовку Сибирского союза РСДРП.
Бывало, Дарья всхлипывала: опять прогулял всю ночь! Бывало, она в самом неподходящем месте вдруг находила опасную листовку. Исай улыбался, молча целовал Дарью. Но как-то, незадолго до Рождества, она, смущаясь, шепнула Исаю такое, отчего он на время и о собраниях забыл.
Дарья ждала ребенка.
Всю зиму Исай, как мог, оберегал Дарью. Сам топил печь, за водой ходил. Случалось, и на кухне помогал. Как иначе?
А потом пришла весна.
Товарищи из разрозненных социал-демократических групп Томска решили впервые вместе отметить Первое мая. Уже с ночи вывесили на столбах красные флаги с призывом: «Долой самодержавие», а утром на улицах замелькали фуражки студентов.
Исай поддался на уговоры и взял жену с собой на демонстрацию.
Дарья шла в плотных рядах, счастливо опираясь на руку мужа. Ее голубые глаза лучились. Так светел был день, что точно знала Дарья: вот появится сын, сядет Исай дома! А пока… Что ж, пока можно пройтись на людях, это интересно даже, вон как народ на улицы повысыпал! Кто присоединился к демонстрантам, а кто просто стоит, семечки да кедровые орешки щелкает. И «гороховые пальто» шныряют испуганно. Только городовые стоят, как столбы, все им кажется, что их, городовых, не сдвинут с места никакие события.
— Нам ненавистны тиранов короны, цепи народа-страдальца мы чтим…
Исай пел вместе со всеми. Слова этой песни были его словами, он всецело их поддерживал, верил в их правду. Пел, но так увлеченно и искренне, что один из городовых прямо с тротуара рявкнул:
— А ты, жидовская морда, чего разорался!
Добропорядочные жители, щелкавшие орешки, язвительно захихикали. Исай потемнел.
— Чеши домой, жидок! — еще раз рявкнул городовой и такую, видать, ощутил ненависть, что с маху опустил огромный кулак на черную непокрытую голову Исая.
А получилось так, что кулак пришелся по Дарье.
Исай молча бросился на городового. Тот отшвырнул его. Исай снова на него бросился. Снова был откинут, но снова вцепился в городового.
Кто-то из типографских тем временем поймал извозчика, усадил безвольно обвисшую Дарью в пролетку и увез к доктору.
Драка далеко не пошла. Исая оттеснили от городового, который уже хватался за шашку, а самого городового камнями загнали в какой-то подъезд. Впрочем, всё это Ашбель помнил плохо. Как дымом обнесло память, размыло, выпарило.
Дарья родила ему сына.
Но сама Дарья умерла через несколько часов после родов там же, на квартире доктора.
Еще через несколько часов умер ребенок Исая.
Исай почернел от горя. Ничего не видел и не слышал. Перед глазами постоянно стояла Дарья, такая, какой он увидел ее в первый раз: сидит на возу, глаза голубые, как небо над нею, и коса через плечо…
Понимая, что в таком состоянии Ашбель вряд ли может вести нормальную работу, товарищи предложили ему перебраться в Новониколаевск. Отдышись, сказали ему: грядет время событий. Скоро каждый человек станет нужен, а ты у нас человек опытный. Отдохни, приди в себя, мы в тебя верим. Хотя бы приказчиком пока покрутись, работа для тебя знакомая.
В магазин Фоменко Исая взяли с удовольствием: аттестат, опыт, да и молод еще, и, что вовсе нелишнее, тих, никогда не нахамит, не полезет в спор, не начнет нагло оспаривать то или иное. Ни одному покупателю, не говоря уже о хозяине магазина, и в голову не могло прийти, что тихий незаметный приказчик, с явным удовольствием обслуживающий любого покупателя, с чем бы тот к нему ни обратился, известен среди местных социал-демократов под кличкой Кроткий, что, впрочем, вовсе не характеризовало стиль его подпольной работы. Так уж жизнь распоряжается: зовут человека так, а поступки его под это имя не укладываются. Получается, что поступки, они как бы крупнее самого человека.
5
Маркел Ипатьевич Зыков встретил сыновей хмуро.
Он видел в окно, как прошли они по улице, толкнулись в ворота, слышал, как поднялись по крыльцу, топоча сапогами и, сдерживая гнев, сел, положив тяжелые руки на стол. Его жена, рано состарившаяся женщина, давно уставшая от выходок старика и бесконечной работы по дому, бросилась было на голос сыновей, но Зыков цыкнул на нее, и она так и застыла в углу, скорбно поджав губы.
— Явились? — не поднимая головы, спросил Зыков.
Никишка с некоторой робостью глянул на отца и испуганно перевел глаза на суровые лики святых, уставившиеся на него из красного угла. Перекрестившись, он подтолкнул локтем Лёшку, потише, дескать, и теперь они оба, не мигая, смотрели на темные волосы родителя, поблескивающие от коровьего масла. Младший, Степан, спрятался за спины братьев.
— Явились? — повторил Зыков, наконец, соизволив посмотреть на оробевших от такого приема сыновей. — Чё молчите?
— Прибыли, папаша, — обронил Никишка, боясь даже шевельнуться.
— А
