Мадам Дортея - Сигрид Унсет

Но вообще-то пестрая толпа, собравшаяся на дворе этой высокогорной усадьбы, являла собой веселое и красивое зрелище. Со двора открывался вид на зеленую по-весеннему долину, внизу сквозь заросли ольшаника поблескивала река, с другой стороны, где высилась заросшая лесом гора, окруженная первым маревом, в церкви Херберга, призывно зазвонили колокола.

И тут же мягкий колокольный звон потонул в стуке копыт и грохоте выстрелов из ружей и пистолей, шафера жениха поскакали к воротам усадьбы, с громкими криками размахивая шляпами и оружием и тесня друг друга, они проехали через огромные ворота, оставив в воздухе едкий запах пороха. Барабанщик тронул свой барабан, и два музыканта, один на кларнете, другой на феле[30], подхватили веселую мелодию, звучавшую, однако, неровно из-за того, что им то и дело приходилось успокаивать своих испуганных лошадей.

Ингебьёрг Ларсдаттер в сверкавшей на солнце высокой серебряной короне, с распущенными волосами и развевающимися шелковыми лентами, серебряной брошью и цепочками на груди и в ярко-красной юбке из Дамаска выглядела великолепно и величественно. Стройный, подтянутый Уле ехал рядом с ней — треуголка с серебряным галуном, сабля у бедра и высокие черные сапоги делали его похожим на военного. За женихом и невестой ехали нарядные подружки невесты — некоторым пришлось попросить молодых людей вести их лошадей, самим девушкам было трудно править лошадьми, сидя в женском седле. А уже потом следовали все остальные гости, многие из них были верхом; замыкали свадебный поезд повозки с пожилыми людьми и детьми.

Дортея стояла у ворот с теми, кто оставался в усадьбе, и смотрела, как шумный кортеж скрылся в облаках пыли там, где дорога сворачивала в лес. Стук копыт и колес и грохот выстрелов заглушали звуки свадебного марша. Наконец внизу на повороте опять показалась голова поезда, состоявшая из шаферов жениха, — над ними все еще возникали белые облачка дыма. Теперь, когда все уехали, колокольный звон с другой стороны долины и шум мельничного ручья возле усадьбы слышались более отчетливо. Дортея глядела на стройный церковный шпиль, вознесшийся над лесом там, где сливались реки, потом она подняла глаза к синему летнему небу и стала молить Провидение благословить ее любимого брата и послать ему счастье…

Однако в домах ждали столы, которые следовало накрыть, и кушанья нужно было разложить по блюдам и вазам. Служанки метались между амбаром и пекарней. Принесли корзины с нарубленным можжевельником и купавницей и рассыпали зелень по полу. На дворе медленно оседала пыль и таял пороховой дым, Дортея поспешила в поварню к своим обязанностям.

Кроме глазированного торта, она привезла на свадьбу большую корзину печенья «яблочные дольки» — и хотя яблок в нем не было и в помине, оно получилось на славу. К тому же мать попросила Дортею испечь еще и другого печенья — «монахов», как их здесь называли, — чтобы подать их теплыми, хотя бы на тот стол, где будут сидеть самые почетные гости. Дортея занималась тестом весь день. Общество ей составила младшая дочь брата Ингебьёрг, у девочки болели глазки, и ее не решились взять в церковь. Маленькая Абелуне Харкельсдаттер утешалась «яблочными дольками», а кроме того, крошками печенья, крендельков и кусочками сыра, которыми ее угощали другие женщины, и Дортея пожалела, что не привезла своих малышей, — многие гости приехали на свадьбу с маленькими детьми. Здесь было такое изобилие всяких лакомств, что хватило бы и ее детям.

Возвращение молодоженов происходило так же шумно, как и их отъезд. Стук копыт, звон сбруи и безудержная пальба возвестили, что шафера жениха уже вернулись в усадьбу. Женщины, остававшиеся дома, высыпали послушать переговоры между ними и «мажордомом» — это было настоящее представление, ибо, хотя дело происходило в усадьбе жениха, шафера должны были испросить у «мажордома» разрешения на то, чтобы Уле Хогенсен, его жена и их спутники получили тут приют и угощение. В конце концов «мажордом» после многочисленных шуток, от которых стоявшие вокруг женщины и девушки дружно вскрикивали и тихонько хихикали, милостиво дал свое разрешение.

Дортея видела, что молодые парни, в том числе и ее сыновья, очень возбуждены — лица, у многих грязные от порохового дыма, раскраснелись, из-под шляп и шапок сбегали ручейки пота. Сюртук и панталоны Вильхельма свидетельствовали о том, что он во время этой дикой скачки упал с лошади, но так отличился не он один. У Клауса рука была обмотана носовым платком, покрасневшим от крови. Очевидно, они по пути выпили чего-то крепкого, теперь же после переговоров с «мажордомом» тот достал бутылку водки и стакан, который пустил по кругу среди шаферов. Выпив, всадники повернули лошадей и поскакали встречать остальной поезд, который поднимался к усадьбе вдоль ручья.

Барабанщик бил в барабан, музыканты играли победный марш. Уле ехал, гордо обнажив саблю, а Ингебьёрг рукой придерживала свою серебряную корону, которая грозила съехать ей на глаза. За ними в усадьбу устремились все остальные, взволнованные и пыльные, — маленький ребенок горько плакал, гости кричали, и оглушительный шум этой толпы приветствовал возвращение молодоженов в Люнде.

В поварне превосходный бульон мадам Даббелстеен разлили по цветастым суповым мискам из фаянса и начищенного до блеска олова. Часть бульона оказалась в скромных глиняных горшках, которые должны были стоять на столах в доме старых работников, где было накрыто для молодежи и менее важных гостей.

Дортея и Алет Даббелстеен, которым надлежало наблюдать, как служанки обслуживают гостей в зале, где сидели молодожены, получили передышку и смогли охладить разгоряченные от плиты лица. Они ждали у буфета, пока «мажордом» выводил одного гостя за другим из теснившейся у стены толпы, дергал их за рукава и всячески приставал к ним, пока наконец не позволял занять отведенные им места за длинным столом. Молодожены сидели не рядом, а каждый на своем конце стола. Ингебьёрг занимала нижний конец. Она успела причесаться, привести себя в порядок, и корона снова заняла правильное положение на ее светловолосой голове, однако Дортее показалось, что невеста выглядит усталой. Им предстояло выслушать длинную застольную молитву, которую должен был прочитать звонарь, и приветственную речь «мажордома», прежде чем Дортея и мадам Даббелстеен начнут разливать суп.

Солнце било в окна с коричневатыми стеклами в свинцовых переплетах рам, и свежий аромат березовых листьев в очаге и благоухание можжевельника, рассыпанного на полу, отступили перед запахом снеди, пива и гостей, долго ехавших на вспотевших лошадях. Слуги прилежно обходили гостей. Дортея не без тревоги наблюдала, что Клаус обращался с кружкой, как взрослый мужчина, и опустошал свою стопку, как только слуга, проходя вдоль стола, наполнял ее. Однако вскоре у нее уже не было времени наблюдать за сыновьями — внесли блюдо с горячей рыбой и мясом, и женщины захлопотали, угощая гостей.

Застолье длилось долго, и Дортея была искренне благодарна мадам Даббелстеен за ее совет поесть, не стесняясь, когда они пробовали кушанья в поварне. Крестьянские свадьбы, на которых Дортее случалось бывать у своих соседей, праздновались куда скромнее — стекольный завод выстроили в глухом лесном уезде, преследуя, кроме прочего, цель дать бедным крестьянам возможность увеличить свои скромные доходы.

Отсутствие пастора с женой, по всей видимости, не омрачило хорошего настроения гостей. Дортее даже показалось, что им было не чуждо чувство агрессивного крестьянского самодовольства: после того как все выпили за королевский дом и звонарь спел обычные псалмы, призывающие Небеса благословить короля Христиана и кронпринца, «мажордом» встал и спел строфу, которой Дортея прежде не слыхивала:

Дай мира и плодов на каждый день нам, Боже,И сладостного сна на жестком нашем ложе!Благослови наш труд, наш хлеб благослови!И недостойным нам не откажи в любви!

Пошли людей, чтоб ложь не застила им взоры, —Не видит ведь король через моря и горы.Он хочет нам добра, ведь мы его страна;Мучитель же крестьян заплатит нам сполна!

Дортея не могла сдержать грустной улыбки — такой псалом пришелся бы по сердцу ее дорогому Йоргену!

Гости пили много, и каждая рюмка сопровождалась пением псалмов. Глубоко взволнованная, Дортея стала подпевать, когда гости выпили за благополучие Уле Хогенсена и Ингебьёрг Ларсдаттер:

О Иисусе, превратиПотоки слез в вино,Будь милостив и посетиВсе свадьбы на своем пути —Там ждут Тебя давно;Пусть кладезь горней добротыНе высохнет вовекИ у супружеской четыНаполнится сусек;Пусть ливень милостей ТвоихСопровождает их!

Немало времени ушло и на то, чтобы обнести всех гостей оловянным блюдом, на которое гости кидали деньги, потому что несущий его — это был племянник Ингебьёрг — и «мажордом» громко обсуждали каждый дар: первый благодарно объявлял величину дара, а второй шутливо превозносил щедрость дарителя. Этим сборам не было видно конца, ибо потом по кругу было послано блюдо, на которое гости клали деньги для пополнения запасов зерна, принадлежавших приходу, — это была уже чистая благотворительность, каковую ввел прежний пастор и к которой ленсман Люнде и Ларе Гуллауг относились с рвением, свидетельствовавшим об их заботе о благе прихода. Все это длилось так долго, что уже только вечером звонарь смог наконец закончить трапезу застольной молитвой.