Мадам Дортея - Сигрид Унсет

Несмотря на свои сомнения, Дортея, не удержавшись, с интересом следила за движениями рук цыганки и прислушивалась, как она бормочет, открывая очередную карту, — часть слов она произносила по-норвежски, часть — по-цыгански.

Дортея опустила вязание на колени и достала свою tabatière[29].

— Это помогает не спать, — заметила Дортея, положив щепотку табака на тыльную сторону ладони и втянув ее в нос. — А вы не хотите, матушка? — Зачем она предложила цыганке табаку — чтобы еще больше задобрить гадалку до того, как та начнет толковать, что открыли ей карты?

Цыганка набила ноздри табаком.

— Виданное ли это дело? Похоже, карты не хотят ничего говорить, и они тоже… Но мне-то они все равно уступят. — Она смешала карты и снова раскинула их. — Прибавь-ка мне еще, это поможет! Смотри-ка, заговорили! — И она снова забормотала что-то на своем языке. — Вот, теперь видать хоть чуток. Гляди сюда!..

Дортея живо наклонилась к столу. Она не умела играть в тарок, но помнила карты, которые видела в детстве в усадьбе пробста, и теперь невольно старалась следить за ходом мысли Сибиллы, когда та толковала расположение карт. Рядом с сердечным королем легло колесо Фортуны…

— Это неверная планета счастья — счастья твоего мужа, — недалеко от нее лежит Смерть, не видать, чтобы твой муж был жив, однако между ними лежит Солнце и Колесница… — Цыганка подняла на Дортею хитрые глаза. — Едва ли он погиб в тот же день, когда поехал на юг, а его путь лежал в ту сторону, сама видишь… Не было ли у него в той стороне какого дела, которое он утаил от тебя? Нет-нет, — быстро прибавила она, когда Дортея отрицательно покачала головой. — А вот тут лежит Дева, может, между ней и Теструпом что-то было?.. — Цыганка ткнула пальцем в карту Мир. — Не похоже, чтобы он лежал в реке, уж очень он от нее далеко… Смотри-ка!.. — С торжествующей улыбкой она ткнула пальцем в Башню с молнией. — Я припоминаю теперь, что он уехал в ночь на Благовещение, когда случился тот нещадный буран. Гляди сюда, видишь, по небу пронесся порыв ветра и сбросил его на землю? Башня означает гору… Видишь, с нее катится камень? Я разумею это так: когда случился обвал, он находился аккурат под горой. И каменная россыпь погребла его под собой.

Господи, как глупо принимать близко к сердцу слова гадалки — все эти пустые домыслы она не раз слышала от других. И все-таки Дортея огорчилась, как ребенок, — она словно, сама не подозревая об этом, лелеяла в сердце искру надежды, и вот эта искра погасла. Дрожащими руками она снова взяла вязание, ей хотелось успокоиться, чтобы ее голос не выдал цыганке, как больно ее задело гадание.

— Не много же вам открыли карты, матушка Сибилла. Мы и сами уже давно поняли, что с господином управляющим случилось какое-то несчастье… Глядите, уже светает, пойду разбужу Магнилле, пусть приготовит кофе. Вам, матушка, тоже не повредит чашечка кофе, в вашем возрасте утомительно бодрствовать всю ночь…

В то утро капитан Колд вызвался сам отвезти Дортею в Бруволд. Во время поездки они почти не разговаривали. Капитан был совершенно трезв, и лицо у него было задумчивое, даже мрачное. Дортея тоже была погружена в свои мысли и молчала. Она лишь сказала капитану, что состояние йомфру Лангсет заметно улучшилось, утром больная с аппетитом выпила чашку кофе, и съела тарелку ячменного супа, и даже разговаривала, правда, голос у нее слабый, но она в полном сознании, и сильных болей у нее не было, хотя тело все еще ломило. Магнилле предложила вызвать в Фенстад свою младшую сестру, чтобы та присматривала за Грете. После этого разговор прекратился сам собой.

Дортея пыталась думать о чем угодно, только не о цыганке, но слова старухи то и дело всплывали в ее памяти. Нет, старуха ошиблась, в ту ночь, когда Теструп уехал на поиски, снежного бурана не было, ветер был сильный, это верно, однако снегопад начался лишь на другой день, когда ветер уже утих. Предположение, что он погиб под горным обвалом, высказывалось и раньше среди прочих причин, теперь Дортея это припомнила. Но были ли на дороге такие участки, где можно было ждать обвала? Нет, если он поехал по тракту на север. А вот на юг тракт проходил по таким местам, где обвалы случаются часто… Почему гадалка сказала, что Теструп поехал на юг, не потому ли, что слышала толки, будто у Теструпа были свои причины бежать отсюда?.. Глупо так волноваться из-за слов этой старой обманщицы. Нельзя отрицать, она помогла йомфру Лангсет, но будь у Дортеи опиум, она и сама догадалась бы дать его больной. И кто знает, не те ли средства, к которым она прибегла в первую ночь — травяные припарки, кровоочищающий и вяжущий чай, — послужили причиной, что сильное кровотечение перешло в естественные месячные. И подушечка, набитая бутонами хмеля, которую она подложила Марии под голову, тоже способствовала крепкому сну, необходимому больной. Кто спорит, эта знахарка знает много полезных снадобий, не только же заклинаниями и фокусами объяснялись хорошие результаты ее врачевания. Но из этого вовсе не следует, что можно доверять ее словам, будто ей открыто прошлое и будущее. Не увидела же она, что брошь Дортее подарил не Теструп, а ее первый муж, Сибилла вообще не поняла, что Дортея овдовела во второй раз. Глупо даже пытаться понять, что знает, а чего не знает эта цыганка, и Дортея злилась, что позволила себе поверить в гадания Сибиллы…

Капитан отказался зайти в дом. Но когда коляска остановилась и мальчики бросились им навстречу, он горячо прижал Карла к груди и сердечно поздоровался с Бертелем.

— Я посмотрю, может, мне вечером удастся приехать в Фенстад, — сказала Дортея, протянув ему на прощание руку.

— Дай Бог, чтобы это вам удалось. Мне невыносима мысль, что возле Марии не будет никого, кроме этой ужасной старухи! — горячо воскликнул Колд.

— Мне она тоже не кажется привлекательной. Но надо признать, пока ее лечение принесло больной только пользу…

— Вот пусть черт и благодарит эту проклятую ведьму! Она же и есть первая виновница этого несчастья…

— Неужели она?.. — испуганно прошептала Дортея.

— А разве вы не знали? Мария ездила в Осрюд к цыганам и вернулась домой… — Капитан пожал плечами. — Вид у нее был такой, что краше в гроб кладут, ей было плохо и ночью, и на другой день, и тогда она мне призналась, в чем дело. Кто, кроме Сибиллы, мог учинить такое? Я думал, вы все знаете и потому так решительно потребовали, чтобы я привез в Фенстад эту мерзкую преступницу. Как говорится, клин клином…

Дортея остановила его движением руки. Она даже побледнела от брезгливости и ужаса.

— Замолчите, ради Бога! Этого не может быть, цыганка сама с отвращением говорила о подобных действиях…

Колд хрипло засмеялся:

— А как же иначе! Она всегда говорит то, что ей выгодно. Не думаю, чтобы они практиковали такое на своих женщинах, ведь чем больше у них детей, тем больше им подают милостыни. Эти мерзавцы от всего сердца презирают нас, оказывая нам услуги за большие деньги.

Покончив с утренними делами, Дортея легла в кровать и задернула полог. Но она так устала, что не могла спать. Ей не удавалось выбросить из головы Сибиллу — она все время видела ее перед собой, то так, то этак толковала ее слова и искала предлог, чтобы больше не возвращаться в Фенстад.

Она понимала, что ее трусость постыдна, что это предательство по отношению к несчастной Марии Лангсет, но чувствовала, что не в силах снова увидеть цыганку, не говоря уже о том, чтобы провести с ней еще одну бессонную ночь в той страшной комнате, где лежала больная.

Дортею бросало в жар при мысли, что она искала помощи этой женщины, дабы что-нибудь узнать о судьбе своего мужа! Верила ли она, будто эта смуглая, загадочная цыганка обладает оккультными способностями, или прибегла к ее помощи вопреки пониманию, что все это обман и надувательство, — и то и другое было одинаково омерзительно.

Ах, в душе-то она, конечно, надеялась, что цыганке доступен источник знаний, бьющий где-то в глубине тьмы, куда не проникает ясный дневной свет. И она, искренне считавшая, что любит этот благословенный дневной свет — или любила, покуда он холодно и беспощадно не осветил ее невеселое настоящее и неопределенное будущее, — искала теперь прибежища в суеверной надежде, что этот бродячий народ обладает теми таинственными знаниями, какие ему приписывает людская молва.

Дортея могла винить только самое себя и свою глупость, и тем не менее она возмущалась до глубины души, будто ее горе было осквернено самым грубым образом, когда вспоминала эту черную, похожую на тень, фигуру, склонившуюся в красноватом пламени свечи над засаленными картами и бормотавшую свои мрачные пророчества, делая вид, будто читает по этим грязным бумажкам судьбу Йоргена. Ее терзала мысль: а что, если цыганке все известно, если это она со своими сыновьями отомстила одинокому путнику за то, что однажды он навлек на себя их ненависть, — но тайна эта была скрыта в глубине тьмы, и уже никто никогда ее не раскроет.