Под покровом небес - Пол Боулз

Но гудки продолжались, короткие сигналы стали перемежаться длинными. В конце концов пришел момент, когда возникло ощущение, что боль вдруг стихла. Он открыл глаза и непроизвольно дернулся вверх, потому что на миг ему показалось, что снизу полыхнуло. Это было рассветное солнце, засиявшее на обгаженных камнях. Когда он открыл дверь, за нею стояли Кит и молодой араб; взявшись с двух сторон, они помогли ему дойти до ожидающего автобуса.

По мере того как созревало утро, пейзаж набирался какой-то новой мягкости, становясь, пожалуй, даже веселее, но был совершенно несравним ни с чем из того, что Кит когда-либо видела. Вдруг она поняла: это потому, что камень понемногу уступает место пескам. Среди песков там и сям росли прозрачные кружевные деревья, особенно в местах, где наблюдались скопления хижин, и эти места стали попадаться все чаще. Несколько раз им встречались группы смуглых людей верхом на верблюдах мехари. Гордо на них восседая, мужчины небрежно держали поводья, а их насурьмленные глаза над почти полностью скрывающим лицо густо-синим платком смотрели с вызовом.

Впервые она испытала некоторый всплеск интереса. «Надо же, – подумала она, – и правда впечатляет, когда в наш атомный век тебе встречаются подобные типы».

Порт сидел, закрыв глаза и откинувшись в кресле.

– Ты просто забудь, что я тут, – сказал он, когда они выезжали из борджа, – мне так будет легче с этой мутотой справляться. Осталось-то всего несколько часов: потом, даст бог, в постель.

Молодой араб владел французским как раз настолько, чтобы абсолютная невозможность настоящего разговора с Кит не страшила его и не вызывала в нем неприязни. Ему, похоже, казалось, что одного какого-нибудь существительного или глагола, изреченного с чувством, вполне достаточно, и она старалась его не разубеждать. С обычным для арабов талантом простое перечисление фактов превращать в легенду он рассказал ей об Эль-Гаа с его высокими стенами и воротами, которые запирают на ночь, о том, как тихо на его темных улицах, и о его огромном базаре, где продают много всякой всячины, которую привозят из Судана или из мест еще более отдаленных: это и соль в брусках, и страусиные перья, золотой песок, шкуры леопардов… Он перечислял все это длинным списком, не останавливаясь перед тем, чтобы, когда французское слово не подворачивалось, вставлять наименование товара по-арабски. Она слушала с полным вниманием, загипнотизированная его необычайно обаятельным лицом и голосом и очарованная экзотичностью того, о чем он говорил, вкупе со странностью способа их общения.

Вокруг теперь простирались песчаные пустоши, кое-где поросшие чахлыми деревцами, будто изломанными в попытках скорчиться пониже под губительным, смертельным солнцем. Небесная голубизна впереди тем временем стала превращаться в белизну такого жестокого каления, что ничего подобного Кит даже не предполагала возможным; это оказалось небо над городом. Не успела она оглянуться, как они уже катили по улице меж серых глинобитных стен. Вслед проезжающему автобусу кричали дети колючими, как яркие иголки, голосами. Глаза Порта были по-прежнему закрыты; она решила не беспокоить его, пока не приедут. Круто повернули налево в поднятую их же автобусом тучу пыли и, въехав в ворота, попали на огромную пустую площадь – этакое преддверие города; в другом конце площади видны были опять ворота, размером еще больше первых. За ними люди и животные исчезали, поглощаемые тьмой. Автобус, дернувшись, остановился, водитель торопливо выскочил и поспешил куда-то с таким видом – дескать, знать вас не знаю и видеть больше не хочу. Пассажиры еще спали или, позевывая, начинали озираться в поисках своих пожитков, которые по большей части оказывались вовсе не там, куда их клали вечером.

Словами и жестами Кит объяснила, что они с Портом будут оставаться на местах, пока не выйдут остальные. Молодой араб сказал, что в таком случае он тоже останется, потому что Кит понадобится его помощь, чтобы отвести Порта в отель. Пока сидели, ждали, когда все пассажиры лениво вылезут, он объяснил, что отель находится на другом конце города, рядом с крепостью – ведь он и предназначен почти исключительно для новых офицеров, у кого еще нет домов, потому что очень редко кто из приехавших на автобусе нуждается в отеле.

– Вы очень добры, – сказала она, откинувшись в кресле.

– Точно да, мадам.

Его лицо не выражало ничего, кроме дружелюбной заботливости, и она доверилась ему безоговорочно.

Когда наконец пассажиры освободили салон автобуса, оставив на полу и сиденьях россыпи гранатовых шкурок и финиковых косточек, он встал и вышел, сразу обратившись к группе мужчин с просьбой помочь донести багаж.

– Мы приехали! – громким голосом проговорила Кит.

Порт шевельнулся, открыл глаза и сказал:

– Надо же, под конец я заснул. Что за кошмарная поездка. А где отель?

– Он где-то тут, неподалеку, – уклончиво ответила она; говорить ему, что отель на другом конце города, не хотелось.

Он медленно сел прямее.

– Господи, надеюсь, что далеко идти не придется. Если это не так, не знаю даже, как дойду. Чувствую себя – просто жуть. В самом деле – кошмарная жуть!

– Тут один араб нам помогает. Он нас туда отведет. По его словам выходит, что отель где-то не совсем рядом с вокзалом.

Сообщив ему правду от имени араба, она воспряла духом: осталась как бы ни при чем, чтобы если Порт разозлится, то не на нее.

Снаружи лежал все тот же пыльный разор и беспорядок Африки, новым было то, что впервые он не носил никаких видимых следов европейского влияния, а в результате сцену отличала особого рода чистота, которой все прежние города были лишены, – этакое неожиданное совершенство, и оно странным образом сглаживало ощущение хаоса. Даже Порту, когда они его вывели, бросилась в глаза прелесть этого места.

– Как здесь здорово! – сказал он. – Насколько я способен видеть, во всяком случае.

– Насколько ты способен видеть? – эхом повторила Кит. – У тебя что-то с глазами?

– Да у меня плывет все. Это из-за температуры, как я понимаю.

Она пощупала его лоб, но сказала лишь:

– Что же мы на солнце-то стоим?

Молодой араб подошел к нему слева, Кит справа; взяли под локти. Носильщики уже ушли вперед.

– Первое приличное место, – горько сказал Порт, – а я в таком виде.

– Ты будешь лежать не вставая, пока совершенно не поправишься. А все тут исследовать у нас еще будет куча времени.

Он не ответил. Они вошли во внутренние ворота и сразу оказались в длинном извилистом тоннеле. Встречные расходились с ними во тьме впритирку. Вдоль стен по сторонам сидели люди, доносились их приглушенные голоса, нараспев произносящие длинные повторяющиеся фразы. Скоро снова вышли на солнце, потом опять проход по темноте, где улица буравила насквозь толстостенные дома.

– А он не сказал тебе, где это? Я уже на последнем издыхании, – сказал Порт. Ни разу он не обратился напрямую к арабу.

– Дэсат… пять тнадсат мхынут, – сказал молодой араб.

Порт все еще его игнорировал.

– Нет, это исключено, – сказал он Кит, ловя ртом воздух.

– Ну мальчик мой, ну милый, надо дойти. Не можешь же ты просто сесть здесь посреди улицы.

– В чем дэло? – спросил араб, наблюдавший за их лицами.

Когда ему объяснили, он остановил проходившего мимо незнакомца и коротко с ним переговорил.

– Fóndouk.[76] Тут, нэдалэко. Если вонн ту́да. – Он показал куда. – Он может… – «спать», приложив руку к щеке, показал он жестом. – А мы пхойты в отель, взять лудэй и rfed,[77] très bien.[78] – Он сделал вид, будто сейчас сгребет Порта в охапку и унесет на руках.

– Нет-нет! – вскричала Кит, думая, что их помощник готов и впрямь сейчас же поднять Порта на руки.

Араб улыбнулся и спросил Порта:

– Вы хотеть туда?

– Да.

Повернув обратно, они опять двинулись сквозь крытый лабиринт. Снова молодой араб заговорил с кем-то на улице. Вернулся к ним, улыбаясь.

– Канэц. Следующий тхомный мэсто.

Искомый фо́ндук оказался маленькой, переполненной и грязной версией борджа, которых они за последние недели навидались, разве что двор здесь был прикрыт решеткой с жиденьким настилом из камыша для защиты от солнца. Во дворе теснился местный люд и верблюды, причем все валялись на земле вповалку – люди вместе с верблюдами. Что ж, вошли в помещение, там араб поговорил с одним из охранников, тот очистил от постояльцев какое-то стойло и кинул в угол охапку свежей соломы, чтобы Порту было куда лечь. Носильщики с багажом, оставшись во дворе, сели на чемоданы.

– Я не могу тебя здесь оставить, – сказала Кит, оглядывая грязную клетушку. – Да руку-то! Руку подвинь!

Оказывается, его рука угодила прямо в россыпь сероватых и круглых, как каштаны, катышков верблюжьего помета, но он не стал менять ее положение.