Самый жестокий месяц - Луиз Пенни

Все что угодно, если оно было лишено какого-то смысла, могло стать поводом для Питера оторвать ее от дела. Но Клара знала, что несправедлива. Если в чем-то она и могла быть уверенной, так это в том, что Питер самая главная ее опора, пусть он не всегда понимает ее работы.

– Быстрее!

Он возбужденно поманил ее рукой и исчез.

Клара сняла халат, при этом размазав краску по блузке, и вышла из мастерской, стараясь не зацикливаться на том, что испытала облегчение, выключив свет.

– Смотри.

Питер почти потащил ее к окну.

На деревенском лугу Рут с кем-то разговаривала. Но рядом с ней никто не стоял. Правда, в этом не было ничего необычного. Странно было бы, если бы нашелся кто-то, желающий ее выслушать.

– Подожди, – сказал Питер, заметив нетерпение жены. – Смотри! – радостно воскликнул он.

Рут закончила свою речь, развернулась и медленно двинулась по лугу к своему дому с полотняной сумкой, полной продуктов. Она шла, а следом за ней словно двигались два камешка. Какие-то пушистые камешки. Птицы. Возможно, вездесущие синички. Но в этот момент та, что шла первой, захлопала крылышками и чуть взлетела.

– Утки, – с улыбкой сказала Клара.

Чувствуя, как спадает напряжение, она смотрела на Рут и двух утят, которые строем шли к маленькому дому по другую сторону луга.

– Я не видел, как она ходила к месье Беливо за продуктами, но Габри видел. Он позвонил мне и велел посмотреть. Пташки явно ждали ее у дверей, а потом пошли за ней на луг.

– Интересно, что она им говорила?

– Наверное, учила их браниться. Можешь себе такое представить? Наша собственная туристическая достопримечательность – деревня с говорящими утками.

– И что же они будут говорить? – спросила Клара, с улыбкой глядя на Питера.

– Идите в жопу! – одновременно произнесли они.

– Только у поэтессы может быть утка, которая говорит «идите в жопу», – со смехом сказала Клара.

Потом она увидела, как из бистро вышли полицейские и направились к старому вокзалу. Она подумала, что хорошо бы подойти поздороваться, может, выведать что-нибудь, но тут увидела, как инспектор Бовуар отводит в сторону старшего инспектора Гамаша. Судя по тому, что видела Клара, младший говорил и жестикулировал, а старший – слушал.

– Так вот что вы делаете, – говорил Бовуар, с трудом сдерживая голос. Он вытащил из кармана Гамаша торчавшую оттуда сложенную газету. – Это вовсе не ничего. Это кое-что, верно?

– Я не знаю, – признался Гамаш.

– Это Арно, да? Вечно этот долбаный Арно! – Голос Бовуара зазвучал громче.

– Ты должен доверять тому, что я делаю, Жан Ги. Эта история с Арно слишком уж затянулась. Пора положить ей конец.

– Но вы же ничего не делаете. Этим, – Бовуар помахал газетой, – он бросает вам вызов.

Кларе и Питеру из окна газета казалась палкой. Клара знала, что если за этим наблюдают они с Питером, то наблюдают и другие. Бовуар и Гамаш не могли выбрать более просматриваемого со всех сторон места, чем это.

– Вы долгие месяцы, несколько лет знали, что это дело не кончилось, – продолжал Бовуар. – Но все же хранили молчание. Теперь все важные решения принимаются без консультации с вами…

– Но это дело другое. Старшие офицеры поступают так не потому, что согласны с Арно. Они наказывают меня за то, что я пошел против их решения. Ты это знаешь. Это совсем другое.

– Но так не должно быть.

– Ты так считаешь? Неужели ты думаешь, что, арестовывая Арно, я не предвидел этого?

Тут Бовуар перестал размахивать рукой и замер. Гамаш словно поместил его в некий пузырь. Взгляд карих глаз Гамаша был так настойчив, голос звучал низко и решительно. Своими словами шеф пригвоздил Бовуара к месту.

– Я знал, что так оно и будет. Совет старейшин не мог позволить мне выйти сухим из воды, после того как я не выполнил приказ. Это их наказание. И я его принимаю. Как принимаю и то, что сделал. Только это вещи разные. Тот факт, что я больше не получу повышения, тот факт, что меня больше не привлекают к выработке стратегии Квебекской полиции, – все это не имеет значения. Я это предвидел.

Гамаш мягко забрал газету у Бовуара своими большими руками и понизил голос чуть ли не до шепота. Все в Трех Соснах замерло. Кажется, все белки, бурундуки и даже птицы напрягли слух, чтобы услышать его. И он прекрасно знал, что то же самое делают и люди.

– Но это… – он поднял газету, – это другое дело. Это сделано руками Пьера Арно и людей, которые остаются преданными ему. Это месть, а не неодобрение. Это не стратегия Квебекской полиции.

«Будем надеяться, что так», – подумал Бовуар.

– Этого я не предвидел, – признал Гамаш, глядя на газету. – Чтобы такое происходило годы спустя после ареста и приговора. После того, как об убийствах Арно стало широко известно общественности. Меня предупреждали, что дело Арно не кончено, но я недооценил ту популярность, какой он все еще пользуется. Я удивлен.

Он повел Бовуара к каменному мосту через Белла-Беллу. Перейдя на другую сторону, Гамаш остановился и несколько мгновений смотрел на бурлящую внизу воду, листья и комья земли, захваченные силой обычно спокойной речушки.

– Он застал вас врасплох, сэр, – сказал Бовуар.

– Не совсем, – ответил Гамаш. – Хотя должен признать: да, это застало меня врасплох. – Он похлопал себя по карману, где снова лежала газета. – Я знал: он предпримет что-то в подобном роде, но не знал что и когда. Я думал, нападение будет более открытым. Это демонстрирует его изощренность и терпение – я не подозревал о существовании у него этих качеств.

– Но это ведь делается не руками Арно. Не непосредственно. У него есть свои люди в Квебекской полиции. Вы знаете, кто они?

– Догадываюсь.

– Суперинтендант Франкёр?

– Не знаю, Жан Ги. Не могу об этом говорить. Это всего лишь подозрение с моей стороны.

– Но Николь работала с Франкёром по наркотикам. Франкёр и Арно были лучшими друзьями. Франкёр едва избежал ареста как соучастник убийств. Он наверняка знал, что делает Арно.

– Это всего лишь наши подозрения, – возразил Гамаш.

– И Николь работала с ним. Именно он и перевел ее снова в отдел по расследованию убийств. Я помню, вы возражали против этого.

Гамаш тоже это помнил. Приторный, увещающий голос, который, как сироп, тек по телефонной линии. Гамаш понял уже тогда. Понял, что были причины, по которым Николь перевели к нему, после того как он отказался от нее.

– Она работает на Франкёра, верно? – не столько вопросительно, сколько утвердительно произнес Бовуар. – Она здесь шпионит за вами.

Гамаш внимательно посмотрел на Бовуара:

– Ты знаешь, что такое сорочка?

– Что-что?

– Жанна Шове сказала, что родилась в сорочке и, по ее мнению, ты тоже. Ты знаешь, что это такое?

– Понятия не имею. Меня это не интересует. Она колдунья. Вы и в самом деле придаете значение ее словам?

– Я придаю значение всем словам. Будь осторожнее, Жан Ги. Сейчас опасные времена, и в них обитают опасные люди. Нам необходима любая помощь, какую мы можем получить.

– Включая и помощь ведьмы?

– И возможно, деревьев, – сказал Гамаш, улыбнувшись и шутливой дугой подняв брови. Потом он показал на шумливую воду, которая не позволяла другим услышать их разговор. – Вода – наш союзник. Теперь, если нам удастся найти говорящие камни, мы будем непобедимы.

Гамаш огляделся вокруг. Бовуар поймал себя на том, что повторяет действия шефа. Он взял с земли камень, согретый солнцем, но его шеф уже медленно двинулся к оперативному штабу, сцепив руки за спиной и подняв лицо к небу. Бовуар увидел, что Гамаш улыбается. Он хотел было бросить камень в реку, но остановился. Он не хотел, чтобы тот утонул. «Черт, – подумал он, взвешивая камень в руке и направляясь вслед за Гамашем к оперативному штабу, – когда семя посеяно, оно меняет всю твою жизнь». Как он теперь сможет рубить деревья или даже косить траву, если боится утопить камень?

Чертова ведьма.

Чертов Гамаш.

Глава двадцать шестая

Хейзел Смит отошла от двери, вытирая руки о клетчатый передник.

– Входите.

Она вежливо улыбнулась, но не больше.

Бовуар и Николь прошли за ней в кухню. Все кастрюли были на виду – либо использовались, либо находились в мойке. На плите стоял коричневый глиняный кувшин с двумя ручками. Бобы, запеченные в патоке, жженом сахаре и свином сале. Классическое квебекское блюдо. Помещение было наполнено густыми сладковатыми запахами.

Запеченные бобы требовали немало труда, но, похоже, Хейзел выбрала себе лекарство на этот день – тяжелую работу. На кухонном столе, словно танковый батальон, выстроились кастрюльки. И Бовуар вдруг понял, в каком сражении они участвуют. В войне со скорбью. Героические, отчаянные попытки остановить врага у ворот. Героические, но тщетные. Варвары уже поднялись на гребень холма и готовы были пуститься вниз, на Хейзел Браун, сжигая и уничтожая все на своем пути. Неумолимые, безжалостные. Она могла только отсрочить на некоторое время наступающую скорбь, но не остановить. А убегая от реальности, она лишь делала хуже для себя.