Поцелуй изгнанья - Джордж Эффинджер

С человеком, открывшим на звонок, у нас сложностей не было. Он провел нас в маленькую столовую, где был накрыт стол на десять персон. Наша компания села в одном конце стола, ожидая явления Абу Адиля.

Это было точно явление. Сначала появился здоровенный личный охранник, за ним въехал в инвалидном кресле шейх Реда. Кресло катил Кеннет. Следом за ними вошли еще двое громил. Я не сомневался, что шейх откуда-то наблюдал за нашим приездом и взял с собой народу столько же, что и у нас. Пять на пять.

— Я рад, что вы оказали мне честь, посетив мой дом, — сказал Абу Адиль. — Нам нужно бы почаще встречаться. Возможно, тогда между нами было бы меньше трений.

— Благодарим вас за приглашение, о шейх, — осторожно сказал я.

Кеннет оценивающе посмотрел на меня. Затем тихо рассмеялся и покачал головой. Он презирал меня, и я не понимал почему. Может, если бы я переломал ему пальцы на руках и ногах, он не ухмылялся бы так самодовольно. «От фантазий вреда не будет», — подумал я.

Слуги принесли блюда кускуса, кефта кабоб, жареного ягненка и овощи под соусом из кактуса.

— Во имя Аллаха, милостивого, милосердного, да будет это угощение приятно вам!

— Да продлится твой пир вечно, отец щедрости, — ответил Фридландер-Бей.

Мы с Папой ели немного, наблюдая, не проявится ли какой-нибудь намек на предательство со стороны Абу Адиля или его вышибал. Бен-Турки ел так, словно никогда раньше не видел еды. Я уверен, что ему не доводилось бывать на таком обеде.

Я шепнул юному бедуину:

— Похоже, шейх Реда пытается переманить тебя к себе.

На самом деле я так не думал. Я шутил. Бен-Турки побледнел. У него руки задрожали от возмущения.

— Разве ты думаешь, что моя верность продается?

— Это всего лишь шутка, друг мой, — сказал я.

— А, — ответил он, — тогда ладно. Ваши городские шутки иногда непостижимы. Я ведь даже не знаю, что происходит нынче вечером.

— Не ты один, — сказал ему я.

Громилы Абу Адиля, как всегда, помалкивали. Кеннет тоже, хотя он почти не сводил с меня глаз. Мы ели молча, словно ждали, что вот-вот захлопнется какая-то смертельная ловушка. Наконец, когда обед был почти закончен, шейх Реда встал и заговорил.

— Я вновь имею счастье, — сказал он, — преподнести небольшой подарок Мариду Одрану. Возблагодарим же Аллаха за то, что он и Фридландер-Бей вышли целыми и невредимыми из выпавшего им тяжкого испытания.

— Хвала Аллаху! — хором откликнулись все за столом.

Абу Адиль наклонился и вынул серую картонную коробку.

— Это, — сказал он, открывая ее, — форма, которая соответствует твоему рангу лейтенанта чаушей. У тебя под командой три взвода верных патриотов. В последнее время они стали беспокоиться, не понимая, почему ты не посещаешь наши сборы и учения. Думаю, одной из причин былото, что у тебя не было подходящей формы. Ну, теперь у тебя такой отговорки нет. Шейх Марид, носи на здоровье!

Я прямо-таки онемел. Это было еще смешнее, чем прежнее мое производство. Я не знал, что сказать, поэтому, заикаясь, пробормотал несколько слов благодарности и взял коробку. На ней уже был лейтенантский значок.

Чуть позже, когда никто уже не мог больше есть, шейх Реда извинился и выехал из столовой. Кеннет и три головореза последовали за ним.

Бен-Турки наклонился ко мне и прошептал:

— Что с ним такое? Почему он в инвалидной коляске? Ведь он достаточно богат, чтобы получить любую медицинскую помощь. Даже в Руб-аль-Хали мы слышали необыкновенные истории о чудесах, которые творят врачи.

Я развел руками.

— На самом деле он не инвалид, — тихо объяснил я. — Его так называемое хобби — коллекционировать персональные модули, записанные с настоящих больных со всевозможными неизлечимыми болезнями. Это извращение называется «Ад по доверенности». Он наслаждается, если это можно так назвать, жесточайшей болью и бессилием и вынимает модик всякий раз, как они становятся невыносимыми. Полагаю, что у него выработался необычайно высокий болевой барьер.

— Это достойно презрения, — прошептал бен-Турки, нахмурившись.

— Таков шейх Реда Абу Адиль, — сказал я.

Через две-три минуты мы пошли к машине.

— Ничего себе! — воскликнул Тарик. — Мы являемся к нему в дом вооруженными до зубов, а он просто накрывает изысканный стол и швыряет шейху Мариду униформу!

— Что это, по-вашему, значит? — спросил Юссеф.

— Думаю, мы вскоре узнаем, — сказал Папа.

Я понимал, что он прав. За этой трапезой должно было произойти что-то такое, но я не мог представить, что именно.

А не значило ли это, что мы теперь должны их пригласить к себе? Если будет так продолжаться, то раньше или позже обе семьи перестанут ходить в кино, а вместо этого будут смотреть по головизору профессиональный бокс и вместе попивать пиво. Я не мог этого вынести. 

Глава 12

Я ждал Ясмин, чтобы поговорить с ней, но она так и не вышла на работу тем вечером. Я пошел домой около двух часов ночи, предоставив Чири самой закрыть бар. На следующий день завтрака с Папой не планировалось, а потому я сказал Кмузу, что хочу поспать подольше. Он разрешил.

Утро было спокойным. Я долго сидел в горячей ванне, перечитывая один из своих любимых полных тайн и убийств романов Латфи Гада. Гад был крупнейшим палестинским писателем прошлого столетия, и я то и дело ловил себя на том, что невольно подражаю его знаменитому детективу аль-Каддани. Иногда я начинал копировать его манеру речи — нахальную и ироничную. Никто из моих друзей, однако, этого не замечал, поскольку в целом они не были чересчур начитанными.

Я вылез из ванны, оделся и проглотил хорошо сбалансированный завтрак, приготовленный для меня Кмузу. Тот мрачно посмотрел на меня, но за многие месяцы он успел усвоить, что если я не склонен есть, то и не буду. Разве что этого не потребует Папа.

Кмузу молча подал мне конверт. Там было письмо Фридландер-Бея лейтенанту Хаджару с требованием восстановить меня в городской полиции, чтобы я мог продолжить расследование обстоятельств смерти Халида Максвелла. Я просмотрел его и кивнул. У Папы была сверхъестественная способность предвидеть события. Он также понимал, что может кое-что «потребовать» от полиции и что это будет сделано.

Я положил письмо в карман и присел отдохнуть в черное кожаное кресло. Я решил, что пора проконсультироваться с Мудрым Советником. Советник был персональным модулем, который оценивал мое текущее эмоциональное состояние и создавал сверхреалистичную фантазию, а также давал символическое — иногда неразборчивое — решение. «Бисмилла», — прошептал я и вставил модик.

Одран превратился в великого персидского поэта Хафиза. Он жил в роскоши, и в его поэмах было нечто такое, что раздражало правоверных мусульман. За долгие годы Одран нажил себе кучу врагов, и потому, когда он умер, правоверные стали говорить, что его тело должно быть лишено блага традиционной погребальной молитвы. Они обвиняли Одрана его же собственными словами.

«Разве этот поэт не писал о таких нечестивых деяниях, как питье хмельного, и о неразборчивости в связях? — спрашивали они. — Прислушайтесь к его стихам:

Подойди, подойди, виночерпий!

Пусти же по кругу чашу,

Поскольку сначала любовь свободна и легка,

Но слишком много бед от нее происходит».

Это вызвало длинные споры между почитателями Одрана и его врагами. Наконец решено было поступить так, как подскажут его же стихи. Для этого многие стихотворения Одрана были написаны на листочках бумаги и опущены в урну. Невинное дитя попросили подойти к урне и вынуть одно стихотворение. Вот какое двустишие вынул ребенок:

Рад принять я участие в похоронах Одрана,

Ибо был он греховен, но отправился на небо.

Это решение было признано обеими сторонами, и потому Одран был похоронен со всеми надлежащими церемониями. Когда эта история закончилась, Одран вынул модик.

Я вздрогнул. От фантазий, в которых я был мертв и сверху смотрел на собственные похороны, у меня всегда по спине бегали мурашки. Теперь мне предстояло решить, что это значит и каким боком это ко мне относится. Я уже пятнадцать лет не писал стихов. Я сбросил видение в файл НА ОБСУЖДЕНИЕ С КМУЗУ.

Пора было заняться раскапыванием информации по Халиду Максвеллу. Первым делом я решил отправиться в полицейское управление, которое наблюдало за деятельностью полиции в Будайине, где служил лейтенант Хаджар. Не то чтобы я ненавидел Хаджара, просто от него у меня мурашки по коже бегали. Он был не из тех, кому доставляет удовольствие отрывать мухам крылышки, — он был из таких, кто идет в другую комнату и в потайной глазок подсматривает, как этим занимается другой.