Безымянное - Джошуа Феррис

— Тим, прошу тебя, скажи мне, где ты, пожалуйста! — умоляла она.

— Я стараюсь не обращать внимания, и у меня неплохо получается, учитывая, какой он привереда, как он делает вид, будто это я его мучаю, будто это я его захватил в плен. Какое-то время то я клал его на лопатки, то он меня. Власть то и дело менялась. Я уж думал, что выигрываю, а он взял и сжульничал. Он одержал верх, и я оказался под ним. Так продолжалось, не знаю, наверное, около трех недель я был под ним.

— Под ним?

— Три недели пыток. Я был беззащитен. Он просто подчинил меня себе. Бога он не жалует. Это я выяснил. А я вот уверовал. Думаю, это неспроста.

— Тим, прошу, послушай меня. Я хочу тебе кое-что сказать.

— Помнишь того врача, который разъяснял нам про барьер между кровью и мозгом? Так вот, разница и вправду есть. С одной стороны — кровь, тупая, как груженный щебнем состав, полезным щебнем, но все же тупая-претупая, а с другой стороны — мозг, в котором содержится «я», источник этого самого «я». И барьер эту сволочь туда не пускает. Сохраняется цельность. Непорочность, если так подумать, священная чистота, не дающая божественной составляющей смешиваться с более примитивной, с тленом, с гнилью, с кровью, с щебнем. Именно там и находится настоящее войско Господне, в этом самом барьере между кровью и мозгом, выполняя Господний замысел. Вот где проходит линия фронта в битве между этими двумя…

— Чем двумя?

— Телом и душой. Гематоэнцефалический барьер и синапсы — вот два главных фронта. Противники борются за власть над аксонами и дендритами, и бог весть чем там еще.

— Я не понимаю, Тим, ничего не понимаю…

— Но он все равно умудряется прорваться, даже когда я принимаю лекарство. Он повелевает моим сознанием. По крайней мере, такая у меня теория. Ты снова начала пить?

Она помолчала.

— Если я скажу «да», ты вернешься домой?

Он не ответил.

— Тим, послушай меня! Ты слушаешь?

Он молчал.

— Остров Скраб, — произнесла Джейн.

Тишина.

— Ты знаешь, что это. Остров Скраб. Помнишь остров Скраб?

— Не пей, — попросил он. — Хорошо?

— Девчушка в свадебном платье. Пастух, погоняющий страусов кнутом. Ты помнишь остров Скраб, я же знаю.

Он молчал, держа в одной руке трубку, в другой шнур, глядя на свои высокие ботинки с уже неразличимым от грязи логотипом.

— Скажи мне, где ты, — настаивала Джейн, — и я тебя заберу.

— Мне нужно идти. Не пей.

Он повесил трубку и ушел от таксофона в столовую, расположенную в церковной крипте. Между столами, покрытыми желтой клеенкой, витал слабый запах пареной еды, пресной и скучной. Едоки сидели в зимних куртках, волонтеры в белых фартуках стояли на раздаче у глубоких контейнеров за главным столом. Прихватив завернутый в салфетку комплект пластиковых приборов и пенополистироловую тарелку с едой, Тим уселся трапезничать.

Ты был мне симпатичнее, когда не интересовался Богом. Тебя волновали более злободневные проблемы, и не хватало времени витать в облаках на манер студентов-богословов и бездельников, протирающих штаны в церкви по воскресеньям. Ты не придавал этим вопросам значения. Ты формировал свои взгляды на ходу, вспышками мрачного озарения, мимолетным ощущением правоты, которое захлестывало тебя и тут же снова сливалось с фоном. Когда умрем, думал ты, тогда и умрем. Что толку мусолить эту неприятную истину? А альтернатива… Альтернатива — это сказки. Ты терпеть не мог религиозные учреждения, продажность, лицемерие и пороки. Ты думал, это все выдумки власть имущих, чтобы доить слабых и держать их в узде. Существует ли сверхъестественное, мистика, Всевышний? Кто знает? Может быть. Но доказательств-то нет. Разум обработал тебя, отшлифовал до бриллиантовых граней. Ты поклонялся логике и доказательствам, скептически хмыкал на сомнительные доводы и отметал сведения из вторых рук. В лучшем случае ты откладывал вердикт на будущее, прекрасно зная, что даже во время слушаний в суде, где разбирается и обсасывается каждая мелочь, где каждой стороне дается слово, обвинение и защита, все равно остаются пробелы, нестыковки и неясности. Вот и с Господом так же. Господь — это судебный процесс. Но все-таки ты вставал на сторону неверующих и временами даже выражал презрение к разглагольствующим легковерным слабакам. Ты мог себе это позволить. Ты не скитался под ветром и дождем. Твои убеждения и доводы формировались в сытости и тепле. Смерть маячила где-то там, далеко. Ты мог позволить себе прохлаждаться. Бокал спиртного приятнее самокопания. Вкусная еда приятнее убеждений. Семья и работа значили для тебя больше, чем служение сотне богов. Пока не грянул гром.

Он подошел к провизору в окошке и вручил ей стопку рецептов. Провизор принялась читать.

— Они все выписаны за пределами штата, — покачала она головой, возвращая рецепты обратно.

— И что?

— А должны быть выписаны в нашем.

Тим посмотрел на подписи. Видимо, он уже не в Миссури.

— Но мне очень нужно, — попросил он. — Мне становится хуже.

— Простите, — развела руками провизор. — Закон штата. Вам нужно выписать их у местного врача.

Тим забрал рецепты и вышел обратно на холод.

Теплый кров исчез, гром грянул прямо над тобой. О, эта слабая субстанция, называемая духом! О, уязвимый человек! Природа, как всем давно ясно, в лучшие свои дни равнодушна, а в остальные — мстительна и жестока. Не знал? Это лишь подтверждает узость твоего воображения и наивность в каждом…

— Заткнись!

…вопросе так называемой жизни и смерти. Твои непоколебимые принципы ковались в офисном кресле. А теперь ты вдруг распустил сопли. Твоя «вера» — это не мораль, не стройная теория и даже не прекраснодушные измышления. Это отчаянные поиски покоя, не имеющие ничего общего ни с добром, ни с истиной, ни с красотой. Ты всего-навсего опустился до первобытных страхов, терзавших твоих суеверных предков, побуждая их завывать на мертвых языках и приносить дочерей в жертву. Что толку от всей твоей утонченности и твоей драгоценной эволюции, если сейчас ты мечешься на тех же подступах к вере и молишься не менее истово. Тебе нужны все те же утешения и сказки…

— Заткнись!

…литургии и вечерни…

— ЗАТКНИСЬ! СЕЙЧАС ЖЕ!

…великие слова, повторяемые во мраке, над люлькой новорожденного и у смертного одра. Всепрощение, готовность к компромиссам, стремление взглянуть под другим углом, увидеть в более благородном и чистом свете, свете души и надежды. Но все это просто пища…

— Жрать! — закричал Тим вслух.

…просто пища. Вердикт выносится частями, столетие за столетием, и выглядит все более мрачным. Этот мир слишком стар. Душа — это разум — это мозг — это тело. Я — это ты, а ты — это оно, и оно всегда побеждает.

Он разложил перед собой документы, настраиваясь хорошенько поработать до обеда. Снял колпачок с ручки, открыл блокнот на чистой странице и начал писать. За окном нещадно жарило солнце. Ему не нравился ни новый кабинет, ни вид из окна — похоже, его засунули сюда подальше от глаз клиентов, чтобы не смущать их пузырьками лекарств на столе и недостатком пальцев. Одна рука, на которой остались только большой и мизинец, словно застыла навеки в гавайском приветствии «шака»; другая — со средним и безымянным — напоминала придорожный кактус. А лекарства на столе от безвыходности: стол с ящиками ему не выделили. После каждого своего вынужденного отпуска Тим скатывался во внутренней иерархии все ниже и ниже, и это уязвляло. Но стоило сесть за документы, как горечь забывалась. Погрузиться в работу значило уйти в себя, а уйти в себя значило отрешиться от всего окружающего — от депрессивного вида за окном, от убогой мебели и даже, как ни парадоксально, от удовлетворения. Погружение в работу наполняло счастьем, но для этого требовалось не замечать самого счастья, не замечать вообще ничего вокруг. В таком блаженном неведении он и пребывал — пока не пришла секретарь и не вернула его к тоскливой действительности.

— Мне сейчас ничего не нужно, спасибо, — сказал он, рубанув почти каратистским ударом по столу своей «шакой». От досады он даже голову в сторону живой помехи не повернул. — Я вас позову, если понадобится. Спасибо.

Секретарь ушла. Десять минут тишины и покоя у него есть, а потом она как пить дать заявится снова. Когда-то давно на партнерском совещании он уже пытался убедить остальных, что секретари — это пережиток. Если хочешь кому-то что-то поручить, поручи помощнику. Секретарей пора отменить. Но большинство партнеров дорожили своими секретарями и расставаться с ними не хотели, поэтому приходилось терпеть их постоянные вторжения и жалкие потуги оправдать свое жалованье. Придется выдумать для нее какое-нибудь задание.

— Можно мне кофе? — попросил он. — Просто чашку кофе, хорошо?

Кофе, предвосхитив его просьбу, она уже приготовила. Звали ее Элла, и возраст постепенно брал свое. С такими коленями, подумал Тим, юбку она зря носит. Струя кофе полилась из кофейника в чашку на столе. От чашки пошел пар, и Тим, почти невольно, на миг почувствовал благодарность. Приятно — даже летом — получить чашку свежесваренного кофе. Удовольствие, которое не приедается. Пока Элла возилась с кофейником, Тим вытянул своей кактусовой рукой бумажник, а оттуда — подцепив средним и безымянным — стодолларовую купюру, которую вложил в свободную ладонь секретаря. Элла уставилась на смятую банкноту.