Время Полицая - Айдар Павлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Даже креповые носки, если пофилософствовать, Мише не принадлежали. Или рыжая борода.
Короче, он расписался в том, что дурак, и четко ответил:
– Нет, не было. Ничего.
– Еще вопросы? – Кобра повернулась, собираясь уходить.
– И вопросов нет, – ответил Миша, пожав плечами.
Черноглазая змея растворилась в толпе. А Миня охнул, сжал в кулаке красные гвоздики и посмотрел на облака Балтики.
11
На фирме Романова к 22 декабря 1991 года смирились с фактом исчезновения Полицая. В течение двух недель любая тема, связанная с Романовым младшим находилась под неофициальным запретом. Если что и обсуждалось, то очень тихо, подковерно.
Леня Копнов, этот опростоволосившийся друган крутого Пола, на которого патриарх возложил ответственную миссию не отходить от сына ни на шаг, на следующее же утро после пропажи признал свою вину и покаялся: действительно, вчера он оставил Полю в спортзале одного. Причина? Ее Леня придумал без труда. Дескать, Полицай отправил его на “Форде” за вареной колбасой.
Выслушав объяснения Копнова, Палыч погладил переносицу и произнес всего два слова:
– Хорошо. Подождем.
В качестве наказания патриарх понизил Леню в должности и зарплате – с пяти тысяч баксов до четырех с половиной.
Подождали. Миновал день, другой, а Полицай не объявлялся.
Илья Палыч готовился к худшему. Скажем, к звонку из Большого Дома. Он представлял, как однажды снимет телефонную трубку и услышит:
– Илья Павлович Романов?
– Да, – ответит он.
– С вами говорит городское управление МВД.
– Я весь внимание.
– Ростислав Ильич Романов – ваш сын?
– Да, разумеется.
– Будьте добры, подъезжайте на Литейный, четыре.
– Что-то произошло?
– Много чего. Подъезжайте, мы вас ждем.
У Романова старшего начинала чесаться спина и кололо в сердце. Мысленно он тут же связывался с завсегдатаем милицейских кугуаров, своим старым приятелем генералом Ветлицким:
– Денисыч, что за дела? Мне только что звонили с Литейного – ты не в курсе?
– Старик, – скажет ему глухо Ветлицкий, – я все могу замять, все могу понять, но такое… – И скорбно умолкнет.
– Алле! Пол что-то натворил?
– Да уж…
– Не говори загадками.
– Твой пацан сжег огнеметом детский сад на Ленинском проспекте.
– Зачем?
– А это ты у него спроси. Пострадало полсотни детишек.
– ……………… – Вот каковыми получались худшие гипотезы отца.
Не мудрено, что все вокруг него молчали.
Но миновала неделя, другая, и Романов старший сначала продал квартиру Полицая, затем – спортзал, красный Форд. Наконец, кабинет начальника охраны на Восстания отошел бухгалтерии, а к двадцать второму декабря не осталось ни тряпки, что могла бы напомнить о существовании крутого Романова младшего.
Хуже на фирме не стало. Как-то даже потеплело (кто-то осмеливался связывать наступившую на улицах города оттепель с исчезновением Полицая). Потом посветлело (хотя стояли самые короткие дни, и солнца в Питере не видели практически с ноября месяца). Иные вздохнули полной грудью. Другие учились вслух шутить, и не только над собой. Третьи успокоились. И это было заметно.
В семье Романовых произошли не менее благотворные перемены. Наташа, жена Ильи Павловича, мать Олеси и мачеха Пола, накупила кучу новых вещей: себе, дочери и мужу, чтобы, как она выразилась "встретить Новый Год в обновке". Однако на самом деле, Наталья стремилась "изгнать дух Полицая" в соответствии со своими мистическими предрассудками. Она была суеверной дамой и верила как в силу новых вещей, так и в действенность магических заклятий. Например, за больной дочерью – чувствовала она – стоят недюжие потусторонние покровители: если Олеся не может ничего, то они, ее небесные хозяева, по мнению матери, могут все. Даже вычеркнуть из реальности такое реальное чудовище, как Полицай.
Что касается Олеси и ее личного отношения к пропаже голубоглазого дракона, то, по крайней мере, внешне это событие отразилось на девушке в розовом удивительно: она вдруг перестала вскрикивать и биться среди ночи в истерике, не нападала на предков, ела все, что ей давали, без идиотских капризов, не предпринимала попыток присвоить чужой нос, а ее кругленькое лицо с каждым днем прояснялось и светлело. Олеся делала все, что в ее силах, дабы подчеркнуть, как ей стало хорошо, и как ей было плохо. Пожалуй, она одна знала, что братан, по крайней мере, в том виде, каком она его помнила (а помнила она очень мало) домой не вернется, хоть и не могла по объяснимым причинам поделиться этим с родителями.
Наступила безмятежность.
Практически все, кого знал Полицай, многое бы отдали за то, чтобы он остался там, где он, по существу, был – в глубокой деревенской клоаке с удобрениями. Пострадал лишь Леня Копнов, да и тот не ахти – на пятьсот баксов в месяц. Как и сестра Полицая, он тоже не сомневался в необратимости благотворных перемен, однако по объяснимым причинам не мог поделиться этим с его родителями. Спокойно проглотив понижение по службе, Леня с энтузиазмом смотрел в будущее: у Палыча не было сына, следовательно, место продолжателя традиций под крышей Романова вакантно; и он его рано или поздно займет. Что касается временной немилости, в которую он впал, то Илья Палыч представлял собой тип этакого божества по имени Юпитер и строго наказывал лишь тех, кого видел возле себя в перспективе. Остальных он просто-напросто не замечал.
Упырь уснул вечным сном. Все готовились к Новому Году.
12
…… декабря, 1991.
Брюхо Вадика Романова, должника, проходимца без крыши и обворованного жениха, распирал длинный, широкий кинжал – ему казалось, не меньше того полотна, за которое он держался на пару с Ахмедом.
Вадим замычал, пошевелил указательным пальцам и заставил себя перевернуться на спину.
Оказавшись на спине, он погладил пузо. Снаружи ничего не торчало, следовательно, эта гадость находилась внутри. Он приподнял свинцовые веки и увидел рядом с собой револьвер. Потом – куртку.
– М-м-м-м-м-м-м-м-м…
Он дотянулся до кожанки, сунул руку в карман. Скорее всего, машинально, чтобы достать сигареты. Вместо сигарет на ковер высыпалась какая-то мелочь.
– Настя, засранка, – пробубнил Вадик. – На чай оставила воровка трахнутая! Я ж придушу тя, зараза! M-м-м-м-м-м-м-м… Че мне налила, блин? «Кока-кола», твою мать!
Наконец, он отыскал сигареты, предпринял самоотверженную попытку сесть, и она удалась. Затем подполз на карачках к унитазу, раковине и включил воду.
Минуту, не меньше, он просто пил.
А спустя еще несколько минут портье услышал на лестнице шум. Это постоялец-трудяга из восьмого номера спускался со второго этажа: в его бледных губах висела не прикуренная сигарета, его ноги едва волочились. Чтобы не грохнуться с лестницы, он перебирал руками по стене.
Полагая, что работа над дипломом истощила студента, хозяин гостиницы сочувственно улыбнулся:
– Дело продвигается? – поинтересовался он, однако быстро понял, что здесь не тот случай.
Разбухшее рыло клиента из восьмого номера выглядело ужасно. Кое-как добравшись до фойе. Вадим важно сунул руки в карманы, сделал несколько заплетающихся шагов и свалился под рождественскую елку к радостным гномам из пенопласта.
– Что с вами?! – струхнул портье.
Вместо ответа Вадим громко зевнул.
– … Я где? – спросил он.
– В гостинице, – прошептал портье. – В Таллинне.
– А какое сегодня число?
– Двадцать второе.
– Декабря? М-м-м-м-м… Мне это нравится: двадцать второе декабря! Мы че, больше не спим, да?
Портье пожал плечами.
– Мне нравится! – повторив Вадик. – Двадцать второе, блин. Декабря, нах… – С мучительным стоном он вылез из-под елки и, отталкиваясь руками от стены, прошелся перед остолбеневшим хозяином гостиницы в обратном направлении. – Будьте добры, завтрак в номер… Да? Я заплачу, нет проблем, доброе утро.
Часть третья
1
23 декабря, 1991.
Поезд Таллинн – Ленинград прибыл по расписанию в половине десятого утра на Балтийский вокзал. Из него вышел недовольный мужик в кожаной куртке, серых брюках и зимних кроссовках. Его никто не встречал, более того, его никто не ждал, кроме, разве что, Кобры, загадочной цыганки, появлявшейся то здесь, то там в самые непредсказуемые моменты. Мужика звали Вадимом. В своей фамилии он уже сомневался. Раньше была Романов. Теперь черт знает что.
В дешевом привокзальном буфете он купил засохший пирожок с творогом, стаканчик прохладного кофе и стал за круглым столиком пережевывать утренний завтрак. Неторопливо разделавшись с несъедобным пирожком, он с напускным удовольствием принялся потягивать матовую муть из стакана.
Кобра подплыла к нему, словно черный лебедь, и села напротив:
