Крутые повороты - Александр Борин

В конце аллеи находилась скамейка. Никитинский добежал, сел на нее. Григорьев с великим облегчением опустился рядом.

Секунду-другую они сидели молча, тяжело дыша.

— Не по правилам, — проговорил Григорьев. — Нельзя сразу садиться… Надо сперва походить…

— Вот и походите. Вы молодой… А я посижу, — предложил Никитинский.

— Эгоист, — сказал Григорьев.

— Педант, — сказал Никитинский.

В это время в нескольких метрах от них, на улице, показались «Жигули» красного цвета. Машина остановилась у светофора.

Мужчины обернулись к ней.

— Наташа, — сказал Григорьев. — С кем это она? С Сережей?

Но рядом с Наташей сидел Попов. Он что-то увлеченно ей рассказывал. Улыбаясь, она кивала.

Зажегся зеленый свет. Машина проехала.

Григорьев и Никитинский молчали.

— Павел Романович, — сказал Никитинский, — если можно — один совет…

— Да?

— Не будьте, — он поискал слова, — слишком любящим отцом… Умоляю вас! Григорьев невесело усмехнулся.

— Самое интересное, — сказал он, удивляясь, кажется, сам себе, — я ее, знаете, вполне понимаю…

Наташа и Костя Попов ехали вдвоем в машине.

— Чего замолчал? — спросила Наташа.

— Я? Нет, — быстро сказал Попов. Но он и вправду умолк отчего-то. Некоторое время они сидели, не произнося ни слова.

Наташа искоса поглядывала на него.

Машина обогнала грузовик. Свернула влево. Въехала в негустой лесок.

Первым вышел из машины Попов. Осмотрелся. И с удовольствием растянулся на сухой пожухлой траве.

Наташа опустилась рядом.

— Скажи, — неожиданно спросил Попов, — тебе его жаль?

— Кого?

— Пархоменко — того студента?..

Чуть помолчав, она поинтересовалась:

— А тебе — нет?

Попов не ответил..

— А ведь из-за него, — задумчиво проговорил он, — могли быть у тебя… большие неприятности.

— У меня? Каким образом?

— Работаешь на кафедре своего отца… Законом это не разрешается… Пока все тихо — ничего. Но если ЧП — такой мог разгореться сыр-бор…

Она пожала плечами.

— Я работаю по специальности… И никаких поблажек от отца мне не надо…

Они замолчали.

Птица пролетела над головой.

Где-то вдалеке прогрохотал поезд.

— Сво-ободные люди! — то ли одобрительно, то ли, наоборот, осуждающе, во всяком случае, вкладывая в эти слова какой-то свой особый смысл, произнес Костя Попов.

Наташа завтракала дома, на кухне.

Вера Захаровна наливала ей чай.

— Мама, — спросила Наташа, — как жарить оладьи из тертой картошки? Вера Захаровна изумленно посмотрела на нее.

— Не знаешь? — спросила Наташа.

Вера Захаровна поставила на стол чайник.

— С ума сойти! — сказала она.

— Ты что? — не поняла Наташа.

— Ничего. Не узнаю тебя.

— Почему? — Наташа рассмеялась.

— Дома, — сказала Вера Захаровна, — стол накрыть не допросишься… Чашку за собой не вымоешь…

Наташа весело смотрела на мать.

— Мамочка, — очень нежно проговорила Наташа, — ты, кажется, ревнуешь?

А они ездили вдвоем в красной машине «Жигули».

Ездили по городу. Но чаще выезжали на природу.

— Останови, — как-то попросил Попов Наташу.

— Что такое? — удивилась она.

— Останови!

Она свернула на обочину. Взяла на тормоз. Вопросительно обернулась к нему.

Попов обнял ее за плечи и поцеловал.

Она вся прижалась к нему.

Мимо проносились тяжело груженные МАЗы. Переполненные автобусы. Быстрые легковушки.

Наташа и Попов целовались.

— Теперь езжай, — разрешил он.

— Не хочу, — сказала она.

— Почему?

— Целуй еще, — приказала она.

Они смеялись.

…Машина выехала за город.

— Куда прикажете? — спросила Наташа.

— На кладбище.

— Интересно! — сказала она.

— Сегодня мамина годовщина, — объяснил он. — Ленка с мужем придут…

— А! — Наташа стала серьезной. — Тебя… подождать?

— Не надо, Наташенька, — сказал он. — Ты езжай…

Две фотографии на фарфоре: чинный мужчина и красивая улыбающаяся женщина, родители Кости Попова, какими они никогда не были при жизни, смотрели с могильной каменной плиты.

Ниже шла надпись: Попов Иван Тимофеевич, Попова Любовь Дмитриевна. И годы их жизни.

У могилы возились трое: Попов, сестра его Лена и ее молодой муж Саша.

Попов ставил вокруг могилы новую деревянную ограду, а Лена с Сашей сажали многолетние цветы.

— Привез бы свежей земли, — сказала Лена Саше. — У ворот — навалом.

— Ага, — сказал Саша. Взял тачку, бросил туда лопату и ушел.

Вбивая колышек в грунт, Попов спросил:

— Ну решилось у него? Остаетесь? Или уезжаете в Омск?

— Пока еще ничего не известно, — сказала Лена. Она выдергивала из земли корни старых увядших цветов.

— А ты узнай, — сказал он. — Поздно будет.

— Что поздно? — не поняла Лена.

— Нам с тобой меняться, — сказал Попов. Колышек не влезал, и Костя два раза с силой ударил по нему молотком. — Меняться квартирами надо сейчас, не откладывая.

Лена присела на корточки.

— А если не уедем в Омск? — спросила она. — Как же мы с Сашей там останемся? На краю света?

— А я — как? — спросил Костя.

Он теперь взялся за другой колышек.

— Живу и ничего… До института — больше часа… В библиотеку выбраться — целое событие… И вы не пропадете.

Она машинально ковыряла пальцем землю.

— Мне вашего не надо, — сказал Попов. — Ты знаешь, я сам отдал тебе родительскую квартиру, уехал к черту на кулички… Если твердо остаетесь — живите на здоровье… С дорогой душой! Но допустить, чтобы пропала родительская квартира, перешла в чужие руки… — и он отклонился, посмотрел, ровно ли вошел колышек. — По-моему, очень неразумно. И нелогично.

Теперь он планками соединял вбитые колышки.

Лена взяла свежий цветочный корень, подержала его, положила на землю, сказала:

— Когда мы женились, Сашка знал: жить будем в маминой квартире.

Попов поднял голову.

— А что, — спросил он, — Сашка не на тебе — на маминой квартире женился?

Она смотрела на него.

Совсем еще детское лицо. На голове круглые кудельки.

— Господи, — сказала, — какой же ты жестокий!

Он бросил на землю молоток. Выпрямился.

— Жестокий? — спросил. — Правильно… Справедливо говоришь… Из-за этой самой жестокости я и вкалываю на семью с младенческих лет… Когда отца не стало… С восьмого класса — завод и школа рабочей молодежи… Другие пацаны в кино, а я права не имею… Четыре гривенника — шоколадка любимой сестричке Леночке…

Она сидела на корточках и снизу вверх смотрела на него.

— Я тебе заплатить должна, что был хорошим братом? — тихо спросила она.

— Нет, — сказал он. — Ошибаешься… Тебе со мной никогда не расплатиться… Мою юность, пропахшую потом, не вернуть… А вот по-человечески ценить могла бы…

Вот так они разговаривали возле родительской могилы. А чинные, благообразные мужчина и женщина, какими никогда не были при жизни, невозмутимо смотрели на них с каменной плиты.

Лена сказала тихо:

— Ясно. Если сейчас поменяемся, значит, ценю… А не поменяемся — не ценю… Прекрасно ты рассуждаешь…

— Я логично рассуждаю, — сказал Попов.

…Саша вез тачку со свежей землей. В земле торчала лопата.

Он свернул с главной аллеи, въехал на тропинку, ведущую к могиле.

И остановился.

Понять, что происходит, он не мог.

Лена и Попов могилой не занимались. Они стояли друг против друга и говорили друг другу тяжелые, страшные слова.

— …Да я у тебя копейки никогда не возьму, — говорила Лена. — Умирать буду — не возьму…

— Не зарекайся, — сказал Попов.

— Прошу тебя, — сказала Лена, — переезжай. Завтра же меняемся. Очень тебя прошу.

— Нет, — возразил он. — Ни за что на свете! Не мое?.. Не надо… Ни у кого ничего не брал… А у тебя тем более… Не надейся.

— Возьмешь, — сказала Лена и засмеялась. — Не у меня — так у Наташиного отца возьмешь… Зачем тебе моя квартира? — Она еще громче засмеялась. — В конце концов профессорская достанется…

И сама испугалась того, что сказала.

— Костя! — сказала она.

— Уходи, — сказал он.

— Костенька! — попросила она.

— Убирайся. Немедленно.

…Лена с Сашей шли от могилы. Она молча плакала. Он с недоумением смотрел на нее и ничего не мог понять.

…Попов присел на низкую скамейку у могильного холма. Поднялся. Докончил ограду. Посадил цветы. Аккуратно все обмел кругом.

И когда могила была уже в полном порядке, долго еще стоял один и смотрел в землю.

Катя и Наташа что-то шили.

Вдруг Катя опустила шитье.

— Ты прежде сто раз подумай, — посоветовала она.

— Подумала, — сказала Наташа.