От заката до обеда - Екатерина Великина

Сначала Рома решил меня мучить по стандартной инструкторской схеме, а именно: «сбиваешь змейку – останавливаешься – ставишь на место – трогаешься – проезжаешь змейку заново». Черта с два! К тому времени как я водружала на место очередной конус и пыталась тронуться заново, за нами вырастала огромная очередь прочих водительствующих удодов. Удоды бибикали, ругались, показывали неприличные жесты и вообще вели себя некрасиво.

– Ладно, – сказал Рома, – в следующий раз змейку буду ставить я. Только за это будем целоваться.

– В губы? – ужаснулась я.

– Нет, в задницу, – некрасиво съязвил он.

– У меня муж, – опять ужаснулась я и отчего-то прибавила: – Злой!

– А у тебя другого и быть не может, – опять съязвил Роман. – У тебя и хомячок озлобится.

– У меня нет хомячка, – печально сказала я Роману.

– Подох? – осклабился он.

– Убежал, – вздохнула я.

– Вот-вот, – назидательно сказал Роман и отправился подбирать конусы.

Реакция на первый поцелуй получилась ошеломительной и не без физиологии. Как только сивушное рыло приблизилось к моему лицу, содержимое желудка поползло наверх. Я едва успела открыть дверцу машины, чтобы не заблевать салон.

– Бешеная, – почти восхищенно прошептал Роман.

– Я же предупреждала, – прохрипела ему я, вытирая морду платочком.

На следующий день повторилось то же самое, с той разницей, что целоваться ко мне никто не лез, а вывернуло меня еще на подходе к машине.

Впрочем, паниковать я стала только ближе к выходным, когда реакция повторилась и в автобусе, и в метро, и в других средствах транспорта.

– Ну не может же человек блевать от механики? – поинтересовалась я у мамы.

– Купи тест, дурында, – посоветовала мне она.

Использовав пяток тестов, я сообразила, что блевать предстоит еще энное количество месяцев и не только от механики, а от любого странно пахнущего фуфела.

Ясен пень, что из автошколы меня тут же изъяли. Уж бабушка постаралась живописать мутации, вызванные влиянием паров бензина на плод. Услышав про хвост, мама немедленно позвонила моему супругу, а тот, в свою очередь, избавил Романа от мук.

Впрочем, в данной истории Господь воздал только мне и инструктору.

Потому что, хотя у меня и нет тети Зои в Мытищах, потребность путешествий в Кукуево через Пендюкино и обратно не отпала. Чего-чего, а озадачивать я умею.

Про чайник

Боязнь смерти появилась у Валентины Ильиничны неожиданно. Так появляются утренние прыщики, поллюции у подростков и дальние родственники из Кемерова: всерьез, надолго и без всяких перспектив.

Нельзя сказать, чтобы Валентина Ильинична совсем не боялась умирать. Просто до дня икс Смерть существовала в другой плоскости – по ту сторону истершейся от времени клеенки. По другую восседала сама Валентина Ильинична и пила чай.

– Чего уж, еще поживу. Да и вообще, все мы там будем – вздыхала Валентина Ильинична, запивая булочку жидкостью и тем самым выказывая Смерти полное старушечье презрение.

Смерть хмыкала, но, помня о конском здоровье Ильиничны, помалкивала и за косу не бралась.

Да, Валентина Ильинична была абсолютно здоровая старушка.

Как известно, абсолют можно заполучить только двумя путями, а именно: по наследству или жертвуя. Валентина Ильинична выбрала оба и, невзирая на то что десять поколений ее дедов ходили на медведя без рогатины, жертвовала по поводу и без.

Сначала ушел алкоголь.

Первый муж, инженер Полубодко, страдал увлечениями: по вечерам любил пописывать стишата, заливая лирику коньяком. К пятнице молодожен набирал неслабые обороты и даже изредка позволял себе реплики.

– Я бог. Силою букв из ничего создаю я человека, – завывал супруг и ронял слезы на скатерть.

И хотя в глубине души Валентина Ильинична жалела поэта, созданная силой полового члена гения семимесячная Вичка Полубодко шансов на очаг не оставляла. Инженер был изгнан, коньяк вылит, а квартира проветрена «от сих до сих».

Вместе со вторым мужем, А. 3. Прохоренко, из жизни Ильиничной испарились секс и телевидение.

Хозяйственный Прохоренко был чрезвычайно скучен в интиме, и за пять лет брака Валентина составила довольно подробную астрономическую карту потолка. Как это часто бывает в таких случаях, бронзовый командор сбег к соседке с верхнего этажа, прихватив с собою телевизор.

«Ну и пусть с ним смотрят», – миролюбиво рассудила Валентина Ильинична и отправилась печь торт.

Торты, марципаны, воздушные булочки и мягкий ирис были ее единственным удовольствием, последней маленькой страстью, своеобразным La passion gentille… По счастью, грех чревоугодия не оставлял следов на теле – жиры усваивались, перерабатывались и строгой геометрией выходили наружу в промежутке между завтраком и обедом.

Шли десятилетия. Наполненная сдобой Валентина Ильинична вползала в старость, как зарвавшийся пес в постель хозяина, незаметно и тихо. Социальная роль пенсионерки удавалась ей так просто и так естественно, что даже Вичка Полубодко не могла себе представить мамочку как-то иначе, нежели с маковой плюшкой и пледом на коленях.

С Вички все и началось. Точнее, не с Вички, а с ее подарка.

Это был чайник. Обыкновенный никелированный чайник со спиралью, фильтром от накипи и функцией автовыключения.

– Ну-ты-мама-сама-разберешься-там-инструкция-внутри-вымой-перед-использованием-я-побежала, – протарахтела Вичка и умчалась.

– А-то-я-тебе-дура, – огрызнулась Валентина Ильинична и махнула дочке вслед.

К вечернему чаепитию чайник был распакован, чайное нутро начищено и чайная фарфоровая чашка призывно зевала на столе.

Как и всякая порядочная пенсионерка, Валентина Ильинична любила ритуальность, поэтому в ту же секунду чашка была схвачена, ополоснута кипятком и нагружена ситечком. Наблюдая, как вода меняет цвет от прозрачного к черному, Ильинична вздохнула и присела на табурет.

С другой стороны стола Смерть высморкалась и рассеянно погладила косу.

– Выкуся, – сказала Смерти Ильинична, прихлебывая чай. – Ишь чего удумала… Приходить…

Смерть обиженно потупилась и зачем-то убрала руки под скатерть.

– Ну не лапай, не лапай! – вконец обнаглела Ильинична. – Все мы там будем. А пока чтоб ноги твоей тут не видела. Иш-ш-шь, шляются…

– Ну и пожалуйста. Тоже мне нашлась, – буркнула Смерть и подалась в прихожую.

– Иди-иди, – прикрикнула ей вослед Ильинична. – Не боюсь тебя. Иш-шь.

Смерть хлопнула дверью и растворилась на лестничной клетке.

Воцарилась неприличная тишина. Такая неприличная, что у Ильиничны засосало под ложечкой и заболел зуб.

– А разве я не права? – спросила Ильинична у обоев. – Ну чего бояться-то? Все мы там будем. Все, и весь сказ!

Обои молчали. Жирная летняя муха шебуршала лапками по краешку клеенки.

– Да ну вас, – расстроилась Ильинична. – Конец-то все равно один.

И, словно желая продемонстрировать свое пренебрежение к ходу бытия, она потянулась за очередной порцией кипятка.

Чайник стоял на столе – голый и круглый, дышал жаром и призывно урчал.

Ильиничне стало плохо. Истина, безобразная в своей очевидности, открылась ей в тот же миг.

Сама она, Валентина Полубодко, умрет. И муха умрет, и обои. И даже полногрудая Вичка когда-нибудь да преставится (дай-ей-Бог-всяких-благ-и-долгих-лет-жизни).

Но там окажутся не все.

В то время как белые черви начнут обсасывать ее, валентининские, косточки, это никелированное чудовище будет стоять на чьем-то столе, нагло урчать, попыхивать и жить. Жить бесконечно.

Валентина Ильинична схватилась за сердце.

Солнце, отражавшееся в бесстыжих никелированных боках, подмигивало ей рыжим глазом и дразнилось. Сырой холод могилы больше не казался Ильиничне пустячным. Наоборот. Осознание того факта, что нечто посмеет существовать вне ее собственного «я», наполнило старушечье нутро ужасом.

– Как же так, как же так, как же так? – скороговоркой повторяла Валентина Ильинична, отсчитывая капли валокордина. – Но ведь это же совсем несправедливо!

В порыве отчаяния она было кинулась к книжному шкафу – там, на третьей полке, хранился золотой фонд инженера Полубодко. Ильинична обращалась к книгам изредка, по самым наиважнейшим случаям, и сейчас был именно такой случай.

«Никелевые сплавы имеют четыре основные особенности, – вещал Полубодко-книжник. – А именно: высокая пластичность и прочность на разрыв, высокая коррозийная устойчивость, высокая устойчивость к окислению и высокий предел текучести».

Услышав про «предел текучести», Валентина Ильинична взвыла и хромою кобылою пала на диван.

Последующие дни, вплоть до понедельника, Валентина Ильинична страшилась. Она не пила чай, не принимала душ, не смотрела программу «Здоровье». В каждом углу ей мерещились ухмыляющиеся бессмертные чайники. Чайники шипели «иш-шь», плевались паром и улюлюкали. Утром новой недели понедельника Валентина Ильинична сдалась.