Амгунь — река светлая - Владимир Коренев

Иногда он оглядывал дорогу, ждал, что кто-то появится и поможет ему выдернуть машину из месива. У шоферов существует неписаный закон — закон братства, и Матвей знал, что его не оставят один на один с бедой. Сколько раз он в этом убеждался! И потому время от времени оглядывал дорогу, прислушивался к тишине, надеясь уловить работу двигателя. Нет, пока никого не было видно, дорога была пустынной и тихой, видно, по ней ходят не так часто, может быть, потому, что не так далеко есть другие дороги, полегче.

Ни с той, ни с другой стороны дороги так никто и не появился, когда удалось-таки вызволить машину, вывести на твердый грунт, и он, потный, разгоряченный — Матвей чувствовал, каким жаром пылает его залитое потом лицо, — свободно откинулся на спинку сиденья и дал себе роздых. И тут он заметил, что боль отпустила или ушла куда-то глубже, но ее не было слышно, осталось только легкое покалывание.

«Вот так-то и ладно», — удовлетворенно подумал он и тронул машину, выставив из окна голову, чтобы обдувало ее ветерком. Дорога стала лучше, меньше встречалось колдобин, а скоро и их он перестал ощущать: машина шла ровно, словно летела по воздуху, и Матвей увидел, что едет по широкой, без конца и края, но почему-то неощущаемой дороге, в бесконечность…

Он проснулся.

Алены рядом не было, и он хотел окликнуть ее — захотелось воды, но голос оказался таким слабым, что он сам не услышал себя. Он удивился, не поверил этому и снова попытался окликнуть Алену, но и на сей раз ничего не вышло. Он услышал какое-то тягучее мычание, испугался и замолчал.

На висках выступил прозрачными дробинами тяжелый пот, который он не мог смахнуть, — руки не слушались его, как и ноги, как язык, как все его большое и когда-то сильное тело. Но и сейчас он подумал не о себе, подумал об Алене — он слышал легкий шорох ее шагов, она шла к нему — и о том, как и что ему сделать, чтобы она не заметила, что он совсем разбит.

И вошла она.

Матвей закрыл глаза, задышал глубоко и ровно, весь обратясь в слух, по звуку шагов, шелесту платья мысленно увидел, как она, сцепив руки на груди, вся вытянувшись к нему, осторожно ступает, чтобы не потревожить его сон, явственно ощущая взгляд на своем лице, а потом с облегчением услышал, что она уходит, уходит так же осторожно, как и вошла, чуть слышно ступая.

Он уже не мог знать, что это ему только показалось.

Перевал

Пока прогревали машины, промороженные за ночь до звона, стало светать и по хребту синих заснеженных гор с черными зубцами скал-останцев пробился тонкой полоской красный зоревой свет. Жидкие лучи рассвета стали робко рассекаться по выступам гор, обходя глубокие черные распадки. Внизу, над марью с редкими корявыми лиственницами, стоял плотный морозный туман. Мороз жал по-сумасшедшему. Путинцев, доставая из рюкзака, брошенного в кузов машины, пачку сигарет, обратил внимание на бутылку с водкой, которую он прихватил в дорогу на всякий случай. Водка замерзла.

Путинцев ознобливо передернул плечами, огляделся: заснеженные, безмолвные горы, упирающие свои острые вершины в серое, неуютное небо, чахлая марь в тумане. Где здесь место для человека? Путинцеву стало не по себе, он поднялся и спрыгнул, придержавшись руками за высокий борт, на дорогу, в колею, оставленную огромными скатами «Магируса».

Коренной дальневосточник, проживший все свои тридцать пять лет на Амуре, прекрасно знающий, какие есть в этом краю дебри, какими бывают здесь морозы, особенно в декабре и январе — рождественские да крещенские с ветерком, — Путинцев сейчас чувствовал себя обманутым, и, может быть, впервые в жизни так неуютно было ему под этим, казалось, знакомым небом, среди знакомых гор. Что ж он, не видел Баджальского хребта? Или марей в августе, синих от обилия голубизны, с полями красной и кислой клюквы? Видел, конечно видел…

Солнца еще не видно, но оно вот-вот вынырнет из-за тор — зоревая полоска расплылась, и высветилось небо. А команду «По машинам!» Путинцев все еще не давал. Начальник, а точнее, командир десанта Александр Путинцев, в добротном овчинном полушубке, собачьих унтах на толстой войлочной подошве, широко расставив ноги и уперев сосредоточенный взгляд в истоптанный, залитый маслом снег, курил болгарскую сигарету и, кажется, меньше всего обращал внимание на водителей, сгрудившихся вокруг Валентина Кошкарева, известного в отряде мостостроителей балабола и ухаря. В свое время Путинцев высказался против того, чтобы Кошкареву давать новый, тогда только поступивший в отряд «Магирус», дескать, надолго ли дураку стеклянный нос. И в десант бы его не взял, да… Путинцев вздохнул: «Если бы да кабы, во рту выросли грибы…» А водители хохотали — что-то сморозил, видать, Кошкарев.

Путинцев крутнул головой неодобрительно: балабол, ох балабол. Впрочем, осуждая Кошкарева, он не мог не восхищаться им, его удалью, порывистыми движениями ловкого, ладного тела, той неутолимой жаждой скорости, которая начинала светиться в его глазах, стоило ему очутиться за рулем.

Со временем Кошкарев будет хорошим водителем — за это говорило все в этом человеке. Но сейчас, в дороге, которую они пытаются одолеть вот уже вторые сутки, Путинцев с большим удовольствием видел бы на месте Кошкарева более опытного и серьезного водителя.

Путинцев громко, чтобы слышали все, отдал команду:

— По машинам!

И пошел к головной машине, где устроился в кабине с водителем Бурматовым, человеком в отряде новым, имеющим второй водительский класс, и, кажется, серьезным.

Бурматов уже сидел на своем месте и держал руки на баранке, готовый пустить машину вперед.

— Двигай! — сказал Путинцев и повернулся к заднему оконцу, чтобы посмотреть, все ли водители разобрались по машинам. Махнул рукой: «Давай».

Машина дернулась и медленно, с потяжкой, хрумкнув смерзшимся снегом, сдвинулась с места, покатилась. Двинулись следом и другие машины.

Им — пяти груженным щитовыми домиками, ящиками с гвоздями, топорами и пилами «магирусам» и бензовозу — предстояло пройти девяносто километров бездорожьем, одолеть перевал, отделяющий временный лагерь от магистрали. А уж за ними пойдут пробитой ими дорогой другие машины, чтобы к весне выстроить для тех, кто будет строить мост через Бродяжку, поселок.

«Это потом, — размышлял Путинцев, покачиваясь на высоком мягком сиденье, — это потом, а вначале нужно пробиться нам. Черт знает, что преподнесет нам перевал».

— Что тебе на Кубани не сиделось? — повернулся он к водителю.

— А что? — глянул в его сторону Бурматов.

— Так. — Путинцев зевнул. — Просто.

Бурматов ухмыльнулся каким-то своим мыслям.

— Заработать приехал, — не сразу сказал он и снова ухмыльнулся.

— Ну и как, доволен?

— Не обижаюсь. Тот месяц неплохо вышло, а дальше посмотрим. Небось и этот переход не задаром идем.

— Не задаром, — вздохнул Путинцев и замолчал, уткнул подбородок в воротник полушубка. Он подумал, что нелегко дается Бурматову хороший бамовский заработок. А еще думал, что не только это должно бы привлекать Бурматова, классного водителя и, в сущности, еще молодого человека, к БАМу. Не только деньги, а еще, и…

— Сколько детей у тебя? — опросил он, искоса изучая чисто выбритое, крепкое лицо водителя.

— Пацанка. В школу только пошла.

— А у меня никого нет, — неожиданно для себя самого пожаловался Путинцев и почувствовал, как горечь комком подкатила к горлу. Он никогда не рассказывал о своей несложившейся семейной жизни. Он и себе-то редко позволял вспоминать о ней. И сейчас он резко оборвал себя едва ли не на полуслове.

И стал излишне внимательно рассматривать покрытую снегом дорогу — старый, давно заброшенный зимник. Зимник как зимник, а на асфальт они, отправляясь через перевал, и не рассчитывали. «Если и дальше пойдет так, — прислушиваясь к ровному гулу мотора, подумал Путинцев, — то к вечеру, даст бог, будем на месте. И чего нас пугали этим зимником?» «Нет, не пройти вам», — мысленно передразнивал он старика связиста, у которого они расспрашивали дорогу. Просто старик не знает возможностей нашей техники. А под этим капотом триста лошадей — целый табун! Вот только сложнее, если наледь…

С наледями ему пришлось познакомиться еще в семьдесят четвертом году, в первую бамовскую зиму, и он хорошо усвоил коварный нрав вод, выжатых из-под земли адским морозом.

«Ничего, — подумал он, — если не дойдем сегодня, дойдем завтра, послезавтра, а ночевать можно у костра. Наведем побольше костер, еще и жарко будет».

— А снегу много, — прервал его мысли Бурматов. — На перевале, наверное, метет. Сядем, чего доброго…

— Будем копать. — Путинцев не отрываясь смотрел вперед. Он заметил, что дорога запетляла, потянула в гору — начался перевал. Он повторил больше для себя;— Будем копать.

— У речки название чудное — Бродяжка! — Бурматов переключил скорость, пошел на пониженной, чтоб ходом взять подъем. — Чего только не придумают: Бродяжка! — повторил он, заметив, что командир не слушает его.