Бессмертная и невозвратная - Мери Дэвидсон

— Что ты наблюдаешь за ней, — тихо ответил он. — Мы все наблюдаем.

— Думаю, я буду держаться тактики «мы рядом, чтобы помочь».

— Как хочешь. Иди сюда, дорогая, присядь, — он погладил меня по плечам, а я присела на кровать. — Тяжелая была неделя, не так ли?

— Это самая худшая неделя на свете, — захныкала я.

— Ну, в свете нашей новой политики откровенности, у меня для тебя есть новости.

Я вздохнула и склонила голову ему на плечо.

— И кто умер?

— «Стар Трибьюн» взялась печатать твою колонку «Дорогая Бетси».

— Что? — я резко подняла голову. — Было сколько? Две статьи? А я-то думала, что это невозможно! Невозможно, что хоть кто-то мог читать рассылку!

— Вероятно, так и было. Марджори вне себя. Могу тебя уверить, полетят головы. В прямом смысле. Мы подозреваем, что либо один из бухгалтеров «Трибьюн» — вампир, либо весьма предприимчивый человек взломал систему и передал все репортеру.

— Так что… что произойдет?

— К счастью, судя по отзывам, это не воспринимают серьезно. Редактор считает все шуткой, читателям нравится, а вампиры не расскажут правду.

— Так только несколько людей в городе знают, что это настоящая рассылка для настоящих вампиров?

— Да. И поскольку репутация Марджори под угрозой, она горы свернет, чтобы разыскать виновного. Представляю, что ответы мы получим весьма быстро.

— Ну… Думаю, могло быть и хуже.

— Очень скоро так и будет, уверяю тебя.

Я застонала и плюхнулась на кровать.

— Из-за этой «мы-будем-рассказывать-друг-другу-все» неудачи, ты меня теперь наказываешь, да?

— Дорогая, ты знаешь — я живу, чтобы исполнять малейшее твое желание. Прежде я искал способ оградить тебя от проблем защиты расы, но теперь я вижу, что это было лишь жалкой попыткой подавлять тебя. Что ж, эти дни позади! — объявил он, пока я стенала в ужасе. — Поскольку в прошлом я ощущал, что свобода действий — лучшая часть в действиях перед лицом опасности…

— Ой, теперь ты просто всякую хрень выдумываешь, чтобы запудрить мне мозги.

— …теперь все должно быть как на ладони, постоянно.

— Слушай, я поняла, что ты хранишь от меня секреты не со зла. Ты просто не можешь по-другому.

— О, но, начиная с этого момента, могу.

— Я так понимаю, что решение моих проблем за меня доказывает твою пользу.

Он шмыгнул носом.

— Я бы не стал так далеко заходить.

— Ты не можешь по-другому, ты влюбле-е-е-е-ен.

— Перестань. Я собирался рассказать тебе, что Джон почти закончил первый черновик твоих откровений.

— Я думала, что это будет, типа, курсовая.

— Которая становится книгой, дорогая. Триста страниц, по последним подсчетам.

— Ой, он тебе это сказал?

— Возможно, что я заставил Тину порыться в его «Сайдкике», — признался он.

— Как мило! Ну, ничего нового, да?

— Учитывая негативные последствия от того, что «Трибьюн» решило взять твою колонку…

— Почему негативные? Я думала, все решили, что это шутка.

— …я застал Джона одного и убедил его, что он никогда не писал книгу, никогда не думал об этом и никогда не интересовался твоей жизнью.

— Ой, Боже.

— А потом я стер его.

— Ой, Синклер. Ой, мамочки, — я закрыла глаза руками. — Плохая затея.

— Продолжай, — предложил он. — Кричать.

Я попыталась взять себя в руки. Он сделал это из любви.

Запутанной, странной любви, но любви. Он пытается защитить тебя. Запутанным, странным способом.

— Ладно, Эрик, ты плохо поступил. Очень плохо. И я считаю, после всего, что Джон для нас сделал, думаю, тебе следует отменить свои поколдушки.

— Но я же так старался, — объяснил он терпеливо, словно я не понимала, что он сделал, — чтобы быть уверенным, что мальчик все забудет.

— А теперь я хочу, чтобы ты заставил его все вспомнить! Слушай, он провалит экзамены, помимо всего прочего. Ты и правда хочешь, чтобы он рыдал тут, потому что получил двойку по биографии, или как там это называется? И второе: я дала на это согласие. Так что из-за тебя, который влез и все испортил, я выгляжу плохо. Очень-очень плохо.

Синклер долго смотрел на меня.

— Признаю, — наконец сказал он. — Я не рассматривал это в таком ключе. Твоя репутация не должна подвергаться сомнениям. Даже с моей стороны.

Особенно с твоей стороны, но это уже тема для другого разговора.

— Так ты исправишь это?

— Я попытаюсь, — ответил он. — И в духе полных откровений должен признаться, что не уверен, сработает ли это. Я никогда не пытался отменить поколдушки, как ты это называешь.

— Что, за всю свою жизнь ты никогда не ошибался?

Он улыбнулся.

— Да, никто никогда не просил меня возвращаться и исправлять ошибки. Никто не смел.

— Наверное, поэтому у тебя такие проблемы с поведением.

— Наверное, — согласился он и притянул меня к себе.

Я поерзала и села на него сверху.

— Не знаю, как ты, а я уже несколько дней не ела.

— Ты была занята, — откликнулся Эрик, а потом застонал, потому что я дотянулась до его ширинки и расстегнула ее. — Должен сказать, думаю, мне понравится это правило полной откровенности, которое ты ввела… ох… не останавливайся, продолжай…

— Смешной какой, — сказала я.

— Считай это приказом своего короля.

— Умираю от смеха.

Я съехала вниз, стянув его брюки, и еще осободив его от носков. В спешке рвала его трусы-боксеры, пока они не превратились в мелкие кусочки хлопка, взяла его член в руку, отодвинув с дороги, и вцепилась клыками прямо в паховую артерию.

Синклер зажал мои волосы в кулак, едва не причинив мне боли, но не причинив. Эрик был хорош в этом. Подходил к черте, но не пересекал ее. Я попыталась не думать о всей той практике, которую он получил до того, как стал настолько умелым.

Его прохладная соленая кровь наполнила мой рот, и впервые за несколько дней я не была смертельно голодна. Вместо этого я пила из него и ощущала, как его член пульсирует в моей руке, чувствовала, как он сдается, беспомощный, в буквальном смысле беспомощный, пока исторгается на простыни, отдаваясь на мою милость.

Я люблю тебя. Люблю. Люблю.

И самая худшая неделя на свете пришла в норму.

Глава 40

— Слушай, тебе даже не надо идти к флористу, ясно? У меня целый альбом с фото, которые ты можешь посмотреть.

— Дорогая, я полностью доверяю твоему вкусу. Уверен, все, что ты выберешь, подойдет к… милому празднику.

— Ты врешь! Думаешь, что у меня поганый вкус!

— Уверен, — ответил Синклер с совершенно серьезным видом, — что не использовал подобную формулировку.