Фаворит - Дик Фрэнсис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вот проклятье! – воскликнула Кэт. – Я так мечтала о вторнике… Скажите, Алан, вы поедете в Бристоль, если моя лошадь не будет участвовать?
– Да, – ответил я. – Я буду там скакать на Палиндроме. Приезжайте и вы, Кэт, буду очень рад вас видеть.
Я говорил с жаром, и это заставило тетю Дэб выпрямиться и бросить на меня весьма неодобрительный взгляд.
– Если молодую девушку слишком часто видят в обществе жокеев, это наносит вред ее репутации, – заявила она.
В одиннадцать часов, когда дядя Джордж запер дверь кабинета, где хранилась его коллекция, а тетя Дэб выпила на ночь снотворное, Кэт и я вышли из дому, чтобы завести ее машину в гараж. В спешке перед обедом мы оставили ее на подъездной аллее.
Огни дома, хотя и затемненные занавесями, все же делали сумрак ночи прозрачным, и я видел лицо Кэт, шедшей рядом со мной. Я открыл перед ней дверцу машины, но она медлила садиться в нее.
– Они стареют, – грустно проговорила она, – а я не знаю, что буду делать без них.
– Они проживут еще много лет, – отозвался я.
– Надеюсь. Тетя Дэб иногда выглядит очень усталой, а дядя Джордж еще недавно был гораздо бодрее. Он чем-то озабочен… Боюсь, что это из-за сердца тети Дэб, хотя они и не говорят мне. Они никогда не жалуются, когда болеют. – Кэт зябко передернула плечами.
Я обнял и поцеловал ее. Она улыбнулась:
– Вы добрый человек, Алан.
Я не чувствовал себя добрым, во мне бушевали страсти пещерного человека. Мне хотелось усадить ее в машину и умчать в какое-нибудь глухое место среди меловых холмов Южной Англии. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы держать ее в объятиях, не сжимая слишком крепко.
– Я люблю вас, Кэт, – сказал я, задыхаясь.
– Нет, нет, – прервала она. – Не говорите этого. Пожалуйста, не говорите! – Она провела пальчиком по моим бровям. Слабый свет окон отражался в ее глазах, устремленных на меня, ее тело нежно прижималось ко мне, голова откинулась назад.
– Почему не говорить?
– Потому что я не знаю… Я не уверена… Мне приятно, когда вы меня целуете, мне нравится быть с вами. Но любовь – это такое большое чувство… Это слишком важная вещь. Я… я, наверное, еще не готова…
Так вот в чем дело! Красавица Кэт, смелая, милая Кэт, оказывается, еще не пробудилась для любви! Она не сознавала, что в ней горит тот огонь, который я замечал в каждом ее движении. Огонь этот с детства приглушался в ней старомодной теткой, и трудно было теперь дать ему разгореться, не смутив ее душевный покой.
– Любви научиться легко, – сказал я. – Надо только рискнуть. Надо решиться и перестать бояться, и вам сразу станет весело, и все запреты полетят к черту.
– Ну да, а потом я останусь брошенной с ребенком на руках, – возразила практичная Кэт.
– Мы можем сначала пожениться, – возразил я, улыбаясь ей.
– Нет, Алан, дорогой, нет! Не сейчас. – И потом, почти шепотом: – Простите меня.
Она села в машину и медленно повела ее за угол, к гаражу. Я пошел следом и помог ей запереть тяжелые двери гаража, после чего мы вернулись в дом. На крыльце она остановилась, сжала мою руку и нежно, как сестра, поцеловала меня.
Я не хотел этого. Я совсем не ощущал себя ее братом.
Глава 10
Во вторник начался дождь, холодный, колючий, бивший по раскрывающимся венчикам нарциссов и пятнавший нежные лепестки брызгами взбаламученной грязи. Дети пошли в школу в блестящих черных плащах, в капюшонах до бровей и высоких, до колен, резиновых сапогах. У малыша Уильяма виднелся только херувимский ротик со следами молока.
Сцилла и я провели день, разбирая одежду и личные вещи Билла. Она была гораздо спокойнее, чем я ожидал, и, казалось, примирилась с тем, что его нет и что надо продолжать жить без него. Никто из нас ни разу после случившегося не упоминал о ночи, которую она провела в моей постели, и я начал убеждаться, что она ничего не помнит. Ее сознание было затуманено тогда горем и снотворным.
Мы разобрали вещи Билла по кучкам. Самая большая предназначалась для Генри и Уильяма, когда они вырастут, и в эту кучку Сцилла положила не только все запонки, но и две пары золотых часов, выходные костюмы и серый цилиндр. Я сказал, что это не очень умно.
– Это вовсе не глупо, – возразила она. – Генри это понадобится уже через десять лет, если не раньше. Он очень обрадуется этим вещам. – И она добавила еще пиджак для верховой езды и две новые шелковые сорочки.
– В таком случае мы можем спокойно все сложить обратно в шкафы и ждать, когда Генри и Уильям подрастут, – сказал я.
– Правильно, – согласилась Сцилла, добавляя к имуществу мальчиков лучшие верховые брюки отца и белый макинтош на теплой подкладке.
Покончив с одеждой, мы спустились вниз, в уютный кабинет Билла, и приступили к разбору его бумаг: письменный стол был битком набит всякой всячиной. Он не любил выбрасывать старые счета и письма, и на дне ящика мы нашли связку писем от Сциллы, которые она писала еще до свадьбы. Она уселась на подоконник и стала жадно перечитывать их, пока я сортировал остальное.
Билл оказался методичным человеком. Счета были скреплены в хронологическом порядке, а письма хранились в шкатулке и папках. В маленьких ящиках бюро лежали еще не разобранные бумаги и стопка старых, использованных конвертов с пометками и датами на обороте. В основном это были напоминания самому себе, например: «Сказать Симпсону, чтобы исправил барьер на пятиакровом поле», «Во вторник день рождения Полли» и тому подобное. Я быстро просмотрел их и отложил в кучку, предназначенную на выброс.
Внезапно я остановился. На одном из конвертов размашистым почерком Билла было написано имя Клиффорда Тюдора и внизу номер телефона и адрес в Брайтоне.
– Ты знаешь человека по имени Клиффорд Тюдор? – спросил я Сциллу.
– В жизни не слышала о таком, – ответила она, не отрываясь от чтения.
Если Билл собирался скакать на его лошади, как сказал Тюдор, когда я вез его из Пламптона в Брайтон, было вполне естественно, что Билл записал его имя и адрес. Я повертел конверт в руках. Письмо пришло от местного торговца, имя которого было напечатано в левом углу, а на штемпеле, которым гасили марку, я разглядел месяц: январь. Это означало, что Билл узнал адрес Тюдора совсем
