И корабль тонет… - Владимир Гурвич

Ольга Анатольевна вдруг резко встала.

— Сядь! — приказала она.

Ее тон был таким решительным и повелительным, что Шаронов мгновенно вышел из своего забвения и в самом деле сел на кровати.

— Вот что я тебе скажу, дорогой, — продолжила столь же решительно она. — Тебе кажется, что ты ушел далеко от этого греховного мира. Но, боюсь, ты сильно заблуждаешься. Ты по-прежнему находишься в нем. Потому что в тебе сейчас говорит исключительно эгоизм. Ты не желаешь ничем поскупиться, даже ради нашего сыночка. Тебе ли не знать, в каком он сейчас состоянии. И как сильно нуждается в нашей помощи. А ты не хочешь сделать над собой усилия и преодолеть свое негативное отношение к тому, что тут происходит. И это все, что ты достиг? Достижения проверяются в испытаниях, а не тогда, когда все идет как по маслу. А теперь слушай меня, твою жену и мать твоего сына. Ты сделаешь все, что от тебя требуется. Если хочешь, это мой тебе приказ. И я не желаю больше слушать твоих жалоб, как и не собираюсь тебя жалеть и сочувствовать. И если понадобится для дела, ты вернешься назад и погрузишься по уши в самую зловонную жижу. И не важно, к каким последствиям это приведет. Ты о них с этой минуты думать не будешь. Я тебе это запрещаю! — Она замолчала.

Во время этого монолога Шаронов молча смотрел на жену, но его лицо ничего не выражало. Внезапно он опустил голову и уставился в пол.

— Почему ты молчишь? Я требую от тебя немедленного ответа, — снова заговорила Ольга Анатольевна.

— Я никогда не думал, что ты будешь говорить со мной таким тоном, — тихо произнес он.

— Я тоже не думала. Но сейчас это не имеет значения. Ты напишешь сценарий. Я не отстану от тебя, так и знай.

— Столько лет мы с тобой прожили, а не предполагал в тебе таких качеств.

— Не ты ли постоянно твердишь, что человек просто обязан постоянно открывать в себе новые черты. Вот я и открыла. Необходимость заставила. И можешь быть уверен, я не отступлюсь.

— Наверное, ты права, во мне действительно заговорил эгоизм. А я и не заметил. И все же это очень тяжело.

— А разве не ты мне говорил, что когда с тобой случился духовный переворот, тебе было еще тяжелей. Что-то вроде перехода через высокую гору. Считай, что ты совершаешь новый переход. Ни ты, ни я, никто другой не знаем, куда он ведет.

Шаронов поднял голову и посмотрел на жену.

— Вот уж никогда не думал, что ты окажешься мудрей меня, — устало усмехнулся он.

— Разве так важно, кто и что из нас думает. Важно то, чтобы мы делали то, что должны в данный момент делать. Но мне надоело это бесплодное обсуждение, я жду от тебя ответа. Все остальное может подождать до лучших времен.

— А будут ли они?

— Меня сейчас это не беспокоит. Даже если они не наступят, для меня это ничего не меняет.

— Я сделаю все, что смогу, — сказал он.

Ромов заметил стоявшего на палубе Шаронова. Облокотившись о парапет, он смотрел, как разрезает днище яхты сплошную и плотную, словно холодец, массу воды. Ромов хотел поговорить с ним, точнее, он решил, что было бы полезно заручиться его согласием сделать Аллу важным персонажем будущего сценария. Нет никакой уверенности, что его, Ромова, послушает Шаповалов и согласится с таким вариантом. А вот если это предложит Шаронов, то шансы на успех возрастают многократно, он явно у Шаповалова в фаворе. Достаточно вспомнить, что когда он рассказывает свои истории, то почти непрерывно смотрит на Шаронова, а вот на него если и взглянет пару раз, то можно считать себя счастливым.

Ромов стоял в нескольких метрах от Шаронова, не решаясь преодолеть их. Он помнил, как нелюбезно общался Шаронов с ним. И сейчас испытывал смущение, опасаясь повторения приема. Его злила собственная нерешительность, но и побороть ее он был не в состоянии, хотя никто и никогда не считал его стеснительным. Наоборот, среди коллег и знакомых он скорее проходил под грифом наглого и напористого человека. Но вот в отношении Шаронова это явно не относилось, этот странный тип словно гипнотизировал его, в его присутствии наступал паралич и в мыслях, и в движении. И сейчас он даже приблизительно не представляет, сколько будет пребывать в таком неподвижном состоянии.

— Вы хотите со мной поговорить? — вдруг услышал он голос Шаронова. Он смотрел прямо ему глаза.

— Да, — не очень внятно проговорил Ромов. — До сих пор как-то не очень получалось.

Шаронов посмотрел на него и ничего не ответил. И Ромов снова подумал, что, кажется, все начинается сначала.

— Никогда не поздно ничего исправить, — вдруг снова услышал он. — Вставайте рядом, если вас устраивает это место для разговора.

— Вполне устраивает, — поспешно произнес Ромов. Он встал рядом с Шароновым.

— Я уже больше часа стою здесь и смотрю на море, — произнес Шаронов. — Вроде бы все одно и тоже, а наглядеться не могу. Считается, что однообразие утомляет. А вот это однообразие восхищает все больше и больше. Как думаете, почему так?

«Откуда мне знать, почему, — раздраженно подумал Ромов. — Я не романтик. И никогда им, слава богу, не буду. Это романтики путь дают на сей счет объяснения».

— Красота потому и есть красота, что не утомляет, а, наоборот, у нее такое свойство: чем больше ею любуешься, тем сильней она притягивает. Потому что она самодостаточна. — Этот маленький экспромт родился неожиданно для самого Ромова, он лишь до конца понял его смысл только тогда, когда произнес этот коротенький спич. Он даже почувствовал некоторую гордость за себя, он и не подозревал до этой минуты, что способен на такие перлы. И увидел, что не ошибся в своей оценке, заметив на себе удивленно-уважительный взгляд Шаронова.

— Очень меткое замечание, — согласился Шаронов. — Честно говоря, не ожидал от вас.

— Вы считаете меня бездарем? — вдруг отважился на вопрос Ромов.

— Вообще вы мне таким показались, — честно признался Шаронов. — Но совсем не исключено, что я ошибался.

— Мне хочется вам это доказать. — Голос Ромова прозвучал излишне взволнованно.

Шаронов снова внимательно посмотрел на него.

— А зачем вам нужно доказать это именно мне. Если уж кому-то что-то доказывать, так только себе.

— Не всегда, иногда нужно доказать человеку, который выше тебя. И если докажешь ему, можно считать, что и себе доказал.

— Любопытно. Вот уж не предполагал, что мы в некотором роде единомышленники. Последние десять лет я этим как раз и занимался. Доказывал ему, чтобы доказать себе.

— Кому ему?

Шаронов долго не отвечал, он думал о чем-то своем.

— Ему — Богу. Если кому-то и стоит чего-то доказывать, то в первую очередь Ему. А доказав Богу, уже другим можно ничего не доказывать. Вы понимаете меня?