Опасность предельного уровня - Сергей Самаров

– В Питере вас встретят, – сказал водитель. – Машина «Ленд Крузер», номер «444», запомнить легко... Как меня, сами на стоянке найдите... Но он просто в город отвезет, до Московского вокзала. До вечера время сами убивайте. Этот человек сам под следствием, и лучше вам не впутываться...

В Питер прилетели уже утром, незадолго до рассвета. В аэропорту Пулково было сыро. Шел снег с дождем, но не сильный. Долго пришлось ждать автобуса, который отвез прилетевших пассажиров к зданию аэровокзала. И здесь машина с запоминающимся номером ждала уже на эстакаде, там, где обычно такси пассажиров высаживает. Водитель, видимо, плевал с высокого минарета на порядок проезда. Джабраилу это не понравилось, потому что ему вовсе не хотелось лишний раз привлекать к себе внимание, и он быстро сел в машину.

– Я Джабраил. Поехали.

Водитель был непростительно молод, неприлично весел, кажется даже, слегка пьян, и выглядел довольно легкомысленным. Без умолку болтал, рассказал все про себя и про своих друзей в таких подробностях, что впору было протокол составлять. Джабраила это раздражало, и он только обрадовался, что путь от аэропорта Пулково до Московского вокзала оказался прямым и недолгим. И время пробок еще не наступило. Так что, получив от водителя пакет с новым паспортом, в котором значилась питерская регистрация, и покинув машину, не умеющую ездить с разрешенной скоростью, он вздохнул с облегчением.

Опасаясь очередной проверки, которая может закончиться нежелательным осмотром багажа, Джабраил сначала сдал в камеру хранения сумку, чтобы на время избавиться от своего пистолета и пары лишних комплектов документов, и только после этого пошел за билетом на пресловутую «Стрелу». С билетом проблем не возникло, сезон не тот, чтобы возникали проблемы с билетами. И только после этого вздохнул свободно. Как-то неожиданно ушло напряжение, пришедшее с того момента, как он сел в Пулкове в «Ленд Крузер». Все идет своим чередом, все идет, как должно идти...

Правда, необходимо было еще время убить до отхода поезда – впереди целый день.

В буфете перекусить Джабраил не рискнул, подозревая, что все мясные блюда там со свининой. А различные салаты и винегреты так поражали воображение, что хотелось побыстрее от них отвернуться. Но все же он взял в автомате стаканчик кофе, потому что чувствовал себя слишком сонным и уставшим. Но и кофе оказался такого вкуса, что допить маленький пластиковый стаканчик до конца не хватило сил. Это настроение портило, но Джабраил надеялся, что в городе настроение улучшится...

В Питере он бывал несколько раз, не любил этот сырой город, но все же Питер был ближе к привычным европейским городам, чем та же Москва, которую он не любил еще больше. Здесь не было такой толкотни, как в Москве, здесь люди не так откровенно спешили, чтобы заработать деньги, и здесь в ушах снова звучала музыка. В Москве, как Джабраил знал, музыка в уши не приходит.

Он вышел из здания вокзала. В пяти шагах перед дверьми стоял промокший старик с непокрытой головой, с длинной редкой бороденкой, с виду похожий на нищего, но руку протягивал не за подачкой, а для того, чтобы перекрестить всех входящих в вокзал и выходящих из него. Перекрестил и Джабраила.

– Я мусульманин, отец, – сказал Джабраил, словно желал остановить этими словами руку, поднятую для благословления.

– А нечто мусульмане не люди? – удивился старик, поворачивая голову, и под светом уличных фонарей блеснула просвечивающая сквозь жидкие мокрые волосы лысина. И даже показалось, что капельки воды на этой лысине превратились в лед, хотя на самом деле снег с дождем шел, как и прежде в Пулкове, и мокрые снежинки не успевали растаять.

– Мы Аллаху молимся...

– У вас язык другой, вы по-своему молитесь, у нас свой язык, мы по-своему молимся... Но все мы молимся Богу, и только Бог видит правду и неправду в человеке... А люди могут видеть только частицу, и то лишь малую... И не людям судить о том, каков Бог и как его называть...

– Ты кто такой, отец? – грустно улыбнулся Джабраил наивной философии старика.

– Меня зовут провидцем Сергием. – Старик улыбнулся, показывая остатки гнилых зубов.

– А почему провидцем? – невнимательно, словно от скуки оглядываясь по сторонам, спросил Джабраил.

– Потому что мне Бог дал возможность иногда видеть, что другим не дано...

– И что же ты видишь?

– Вот вижу, что на душе у тебя неспокойно... Тебе нельзя с косыми людьми связываться... Косых Бог пометил... А ты связался... И неудачу тебе это может дать... Поберегись...

Сразу перед глазами встала физиономия Юрки Шкурника, которому в глаза посмотреть невозможно, потому что не знаешь, в какой глаз ему смотреть.

– Косых всегда избегать след... – продолжил старик.

Джабраил вытащил из кармана тысячу рублей и сунул бумажку старику в руку.

Ладонь судорожно сжалась. Значит, это все же простой побирушка...

– Я помолюсь за тебя...

– Я мусульманин, отец...

Джабраил отвернулся и быстро пошел по Невскому. Без цели. Просто так, чтобы время убить. Но слова старика, вопреки желанию, запали в душу и беспокоили...

Чувствуя, что ноги начинают гудеть от бесцельного шатания по городу, Джабраил после обеда заглянул в случайно попавшийся ему магазин музыкальных инструментов. И сразу у двери услышал звуки. Кто-то играл на пианино. Не слишком хорошо. На уровне учащегося музыкальной школы. Но звуки потянули к себе с неумолимой силой, сопротивляться которой было невозможно. И ноги сами привели его в зал, где за электронным роялем сидела немолодая женщина и что-то без нот играла из Шумана. Джабраил остановился рядом, как и еще несколько человек. Женщина была одета по-уличному, из этого можно было сделать вывод, что она не относится к работникам магазина, но даже продавец, стоящий неподалеку, не попросил ее отойти от инструмента.

Высокая фигура Джабраила, видимо, привлекла внимание женщины. Она прекратила играть и встала. Но инструмент не закрыла. И тогда, сам не понимая, что происходит с ним, Джабраил сел на простой и неудобный офисный стул, попробовал пальцами одной руки клавиши, пробежал мельком по разным октавам, словно проверяя инструмент, на котором никогда в жизни не играл. Как ни странно, звуки вовсе не напоминали синтезатор. Скорее, это были звуки классического рояля. Конечно, не концертного, но вполне приличного. И тогда он почувствовал в ушах прилив музыки. И начал играть.

Джабраил так долго не прикасался пальцами к клавишам, что и не надеялся на быстрое возвращение былой гибкости и беглости. Да он никогда и не был пианистом. Он был композитором, а не исполнителем. Тем не менее звуки пошли, и казалось, что они идут из него, а не из инструмента. Боль, отчаяние, звуки боя, радости победы и горечи поражений, надежды оправдавшиеся и неоправдавшиеся, все вылилось в музыку... Он выплескивал из себя то, что накопилось за десять лет, выплескивал плавно, и в то же время выплескивал, а не выливал. Это было, как избавление от боли, как оправдание за неудачи, как надежда на возможность добраться до далекого, едва заметного на горизонте просвета...

А потом вдруг музыка в ушах прекратилась, и, показалось, кончились силы. Джабраил закрыл крышку инструмента и встал.

– Простите... Что это вы такое играли? – спросила женщина, что сидела за инструментом до него и освободила Джабраилу место.

Он, живущий еще там, в музыке, в том, что эту музыку породило, вскормило и воспитало, не сразу сообразил, что ответить.

– Не знаю... Так, что в голову приходило... Импровизировал... Что-то старое вспомнил, что-то новое с ходу получилось...

– Это ваша музыка? – удивленно спросила женщина.

– Моя. – Джабраил ответил совершенно обессиленно.

– А как это называется? – спросили со стороны.

Названия у всего этого пока не было.

– Реквием по амнистии, – тем не менее не задумываясь ответил Джабраил.

– Вы композитор! – Из глаз женщины плескался восторг, как недавно музыка из головы Джабраила. На слово «амнистия» она внимания не обратила и, слава Аллаху, вопросов задавать не стала.

– Был когда-то... Уже десять лет, как началась война, за инструмент не садился...

– Какая война? – не поняла женщина.

Джабраил спохватился и хорошо вышел из положения.

– В душе... – ответил горько и емко, отсекая всякие расспросы.

Вокруг них стояла толпа человек из десяти. И все они слушали музыку Джабраила. И у всех глаза горели, он видел это. Понравилось, значит. А в такие магазины не заходит случайная публика.

Девочка лет пятнадцати тут же шагнула вперед. В руках был диктофон.

– Я тут в шутку записывала, как мама играла. – Она прижалась плечом к женщине. – А потом и вас записала... Возьмите кассету... Правда, это только диктофон...

Джабраил взял кассету и улыбнулся:

– Спасибо...

И заторопился вон из магазина, потому что слишком опустошил себя этой игрой, этим выплеском энергии, так опустошил, что стал слабым и беззащитным... И еще эти люди, что так восприняли его и его музыку... Они тоже делали его слабым и беззащитным...