Корона и эшафот - Стефан Цвейг

Я прихожу к заключению, что Людовик XVI должен быть предан суду».

На следующих заседаниях были прочитаны многочисленные адреса из департаментов с требованием головы Людовика XVI. «У наших законодателей, — говорил адрес жителей Краона, — не хватило силы или мужества, чтобы поразить чудовище, которое хотело нас пожрать. Они отрубили несколько голов; но головы возрождаются и будут всегда возрождаться, пока вы не поспешите отрубить их все одним ударом». Адрес из Пюлливера напоминал о гражданах, павших в борьбе за свободу: «Тени наших братьев, павших жертвами вероломства этого низкого убийцы и его сообщников, вопиют о мщении, мы его требуем. Пусть предатель падет под мечом закона!» «Великий преступник остается безнаказанным, — грозно восклицали реннские республиканцы, — этот преступник был королем и убийцей всего народа; его жизнь теперь лишь источник надежды для изменников и пища для новых злодеяний!»

Эти адреса отражали сильное брожение в народе. Безработица, застой в торговле и промышленности, падение курса бумажных денег, спекуляции барышников и скупщиков, которые пользовались общей нуждой для своего обогащения, — все это до крайности обострило кризис в Париже и департаментах. Продовольствие стало одним из самых жгучих вопросов дня. Во многих провинциях происходили на этой почве сильные волнения. Причину своих бедствий народ видел в Конвенте; на него со всех сторон сыпались обвинения в бездействии, в медлительности по отношению к королю, которая не дает ему возможность заняться насущными нуждами народа и поддерживает надежды врагов Франции. Комиссары, посланные Конвентом на места волнений, едва не сделались жертвой народного озлобления. На заседании 30 ноября они отразили настроение департаментов. Поднялся Дантон и указал на связь между брожением в народе и процессом короля. «Суд над бывшим королем ожидается с нетерпением. С одной стороны, республиканцы возмущены тем, что этот процесс кажется нескончаемым, с другой стороны — роялисты волнуются во всех направлениях, и так как они сохранили еще денежные средства и свою обычную надменность, то вы увидите, может быть к великому позору для свободы и к великому несчастью для всей Франции, столкновение этих двух партий… Нам необходимо поспешить с судом над Людовиком XVI». Это требование было поддержано Робеспьером. Он доказывал, что прежде, чем заняться вопросом о продовольствии, необходимо решить участь короля. «Я требую, — сказал Робеспьер, — чтобы последний тиран французов, глава и связующая нить всех заговоров, был присужден к наказанию за свои злодеяния. Пока Конвент будет откладывать решение этого важного процесса, до тех пор он будет поддерживать заговоры и питать надежды роялистов. Вы перейдете к вопросу о съестных припасах лишь по окончании процесса». После этого, по предложению Лежандра, процесс Людовика XVI был объявлен бессменным предметом занятий Конвента.

Неожиданное открытие, сделанное в это время, ускорило развязку. За несколько дней до 10 августа король приказал вделать в стену одного из коридоров Тюильри потайной шкаф для хранения секретных бумаг. Он поручил эту работу одному слесарю, по имени Гамен, и часто помогал ему собственноручно. Существование «железного шкафа», может быть, надолго осталось бы тайной, если бы Гамена не постигла внезапная болезнь. Справедливо или нет, но он приписал свою болезнь отраве, поданной ему королем. Это обстоятельство побудило Гамена выдать тайну. Выздоровев, он отправился к министру внутренних дел Ролану и донес ему о «железном шкафе». Ролан, не сообщив ни о чем Конвенту, один, без свидетелей, вскрыл шкаф и взял к себе документы для предварительного просмотра: он, по-видимому, хотел уничтожить улики против своих друзей, жирондистов. Этот его поступок, в связи с указаниями документов на сношения с двором «самых выдающихся членов Законодательного собрания», сильно скомпрометировал жирондистов. Но и те документы, которые Ролан передал Конвенту, содержали достаточно материала, чтобы уничтожить последние колебания народных представителей насчет королевской неприкосновенности. Они обнаруживали сношения Людовика XVI с его братьями, интриговавшими за границей против революционной Франции, показывали двуличность его в жгучем вопросе о гражданском устройстве духовенства, раскрывая многочисленные подкупы и тайную организацию бегства короля.

Открытие «железного шкафа» вызвало страшную ярость во всей Франции. Особенно сильно было его действие в Париже. 2 декабря парижская Коммуна, которая с 10 августа являлась выразительницей настроения революционных слоев народа, отправила в Конвент депутацию. Оратор депутации выступил со следующей речью:

— Народные представители, одна из секций самодержавного народа, та грозная секция, которая не страшится силы штыков, которая сделала революцию и возобновила ее под своей собственной ответственностью, эта секция посылает нас к вам и обращается к вам нашими устами.

Когда благодаря нашей неустрашимости было разбито конституционное иго, низвергнут чудовищный колосс исполнительной власти и освобождена от рабства верховная воля, — мы остановились и сказали: «Да будет торжественна месть свободного народа, и да послужит эта груда развалин фундаментом общественного благополучия!» Тотчас же собрался весь народ и облек вас своим суверенитетом; вы свободно приняли огромную задачу, возложенную на вас его волей. «Граждане, — сказал он вам, — создайте благоденствие нации, укрепите свободу и равенство на незыблемых основах. Чудовище, которое хотело их уничтожить, теперь в цепях; оно скоро будет предано вашему суду. Я вручаю вам мой карающий меч; помните о моих страданиях; не упускайте из виду моих нужд; мое спасение, мое счастье — вот единственный закон, которым вы должны руководиться; накажите моих убийц, ибо не существует другой неприкосновенности, кроме моей».

Свершители национальной мести, что же медлит рука ваша, которую вы поднимали, произнося клятву мщения? Эта рука ждала лишь меча, почему же теперь, вооруженная мечом, она все еще бездействует? Или она парализована? Или несмотря на нашу неутомимую бдительность среди вас циркулирует еще гнусная чаша Цирцеи? Нет, французы еще не так низко пали в своем собственном мнении, чтобы поверить этому.

Что же задерживает ваши удары: мнение ли нации, мнение ли других народов или один лишь панический страх?

Чем пугает вас отношение нации? Оно уж выяснилось, оно определилось. Устарелые и преступные приличия, презрение или неодобрение бывших дворян, бывших привилегированных, ненависть злобных врагов, малодушие глупцов, — неужели все это может заглушить голос патриотизма и справедливости?

Отношение к нам за границей… но что такое это отношение перед нашими интересами? И кто за границей будет порицать наше правосудие? Лишь народы, распростертые ниц перед своими тиранами, народы, для которых разум всегда был запретным плодом, а истина — оскорблением Величества тирании, народы, никогда не слышавшие проповедь евангелия свободы.

Не поддавайтесь же пустому страху теперь, когда аллоброги[15] и бельгийцы[16], когда соседние народы, стонавшие прежде под железным скипетром, призывают французов как своих освободителей, братски открывая им свои двери. Чего вам бояться теперь, когда наши армии победоносно шествуют от триумфа к триумфу? Разве гнилая лига тиранов, поднявших оружие против французской свободы, уже не покрыла себя позором? Разве не бежит она перед бесстрашием наших благородных защитников? Все эти деспоты, дрожащие на своих тронах, страшатся для себя участи Людовика-Клятвопреступника. Неужели они теперь могущественнее и грознее, чем тогда, когда исполнительная власть оплачивала их преступные усилия, открывала им ворота наших городов, попирала ногами муниципальный шарф и строила козни против Борепэров[17]? О, граждане! Неужели оцепенение сковало ваше рвение, усыпило ваш рассудок? Или преступления Людовика-Клятвопреступника еще не достаточно очевидны? Или ваша ненависть устала и мнит, что она свершила все возможное, изрыгая проклятие против гражданоубийцы — Людовика? Слышите вопли и жалобы его безрассудных сообщников? Вы послали их на эшафот, но они были лишь орудиями заговора. Они ждут там своего вождя. Перенеситесь воображением в наши равнины, утопающие в крови; посмотрите на эти трупы, застывшие с угрозой в неподвижных чертах, они точно упрекают вас в медлительности. Внемлите этим разгневанным теням! Вы должны дать им удовлетворение: они требуют крови коронованного убийцы. Вспомните, какое обещание давали вы им, когда, отправляясь в поход для вашей защиты, они клялись победить или умереть!..

Что же вы медлите? Зачем даете вы время крамоле возродиться из пепла? Спорить о том, подлежит ли суду бывший король французов — это политическое святотатство; это значит вызывать долгие прения; это значит расслаблять волю и подвергать опасности славу нации в течение всех этих дебатов. Разве смерть не может вырвать жертву из ваших рук? Тогда к чему послужат нам все ваши клятвы? Невежество и клевета безнаказанно распространят слух, что французы не посмели судить своего короля, что они предпочли низко отравить его во мраке темницы. Граждане, устраните самую возможность подобного оскорбления. Мешкать теперь — значит добровольно увеличивать продолжительность наших бедствий. Народ, при всей своей терпеливости, может наскучить ожиданием; дерзайте же закончить историю самого возмутительного заговора! Клянемся, мы готовы утвердить ваш приговор!..