Первое грехопадение - Олег Лукошин

Я уже знал, что купив карточку, он не уйдёт.

— Загони-ка мне её, — вернулся он ко мне.

Я оформлял договор, попутно объясняя функции какого-то телефона.

— Там всё написано, — ответил я.

— Загони, бля, говорю тебе! — голос его был уже близок к крику. — Торгаш ёбаный!

Больше сдерживаться я не мог.

— Ты охуел что ли, мразь?! — посмотрел я в его глаза. — Гнусное человеческое отродье, рождённое проституткой и алкоголиком! Пошёл нахуй отсюда, тварь. Ненавижу тебя!

И он вдруг дрогнул — я явственно почувствовал это: он дрогнул. Он ожидал увидеть в моём лице очередную человеческую вошь, лишённую всяких представлений о достоинстве, а я вдруг выступил против него так яростно и отчаянно, что он растерялся. Пару секунд длилась в нём внутренняя борьба, но ярость, пылавшая в тот момент во мне, была такой огромной, что он не рискнул с ней бороться. Униженный, размазанный как плевок, он развернулся и вышел из магазина вон.

А я торжествовал! Люди испуганно смотрели на меня, но теперь я не прятал от них глаз. Я испепелял их своей ненавистью, которую скрывал в себе так долго.

— Что уставилась, пизда с ушами?! — заорал я на какую-то девку. — Что тебе от меня надо?! Гнойная ебливая сучка! Что, с нетерпением ждёшь ночи, чтобы тебя пустили по кругу четверо прыщавых подростков? Это и есть твоё представление о счастье?

— А тебе что от меня надо, мужик?! — накинулся я на усатого мужичка. — Почему в твоём взгляде столько скорби? Ты обо мне скорбишь? А почему ты не скорбишь о себе, человеческая гниль?!

— Почему ты так испугана, женщина? — подскочил я к непрерывно моргающей тётеньке. — Ради чего ты живёшь на этом свете, бесполезный кусок человеческого мяса?! Ты нашла в жизни любовь, встретила понимание? Ответь мне, ты встретила понимание?

Побелевшая тётенька что-то мычала.

— Не знаешь ты ни о каком понимании! Тебя все ненавидят, а в ответ и ты ненавидишь всех, потому что только взаимной ненавистью вы и можете питаться, мерзкие порождения природы!

Толпа смотрела на меня как на сумасшедшего. Они меня боялись.

— Но вы даже не представляете, — выжигал я их взглядом, — как я ненавижу вас! О, как же я вас ненавижу!!! Я готов уничтожать вас ежедневно, ежесекундно, чтобы вывести эту мерзкую человеческую породу с лица земли! Вы недостойны жизни, твари!!! Вы недостойны намёка на жизнь, потому что вы — ошибка!

Толпа быстро рассосалась. Люди уходили из магазина молча и старались не смотреть на меня. Вскоре я остался в помещении совершенно один.

Торжество в моей душе длилось ещё пару минут. А потом вдруг накатило раскаяние. Мне стало неимоверно стыдно за свой срыв, стыдно и безумно горько.

«Дурак! — шептал я себе, — какой же ты дурак! Разве можно так обнажаться перед этим сбродом?! Разве можно вообще обнажаться перед кем бы то ни было?! Ведь это закон, непреложный закон — никому и никогда не показывать свой внутренний мир. Только так можно выжить».

В салон стали заходить новые люди. Они задавали мне какие-то вопросы, машинально я отвечал на них. Рассказывал о тарифах, объяснял про телефоны — через несколько минут всё происходившее уже казалось мне моей фантазией.

Но фантазией оно не было.

После работы меня подловили и грохнули. Четверо мужиков лет по сорок с «гандончиками» на головах и повадками пятнадцатилетних гопников тормознули меня на выходе из рынка и без долгих предисловий стали топтать. Одним из них было тот самый мужик, с которым я сцепился в магазине.

— Ты знаешь, кто я такой?! — орал он, опуская на мою голову свои тяжёлые ботинки. — Знаешь?

«Да кем ты можешь быть, уёбище? — шевелились в моей голове мысли. — Одной из бесчисленных человеческих тварей, которых миллиарды! Всё равно я ненавижу тебя».

Любой из этих мужиков грохнул бы меня, дохлого и больного, в одиночку. Но они пришли стаей. Это правило: альбиноса должна загрызать стая. Чтоб другим неповадно было. Это ёбаная матрица социума: она мгновенно вычисляет, какой из элементов в её системе стал давать сбои и тут же высылает к нему бригаду возмездия.

— Спасибо, — теряя сознание, бормотал я окровавленными губами, — большое спасибо! Искренне благодарен вам. Вы научили дурака.

Две недели после этого я лежал в больнице. Урон здоровью был нанесён серьёзный: проломленный череп, отбитые почки, выбитые зубы. На работу в магазин я разумеется не вышел. И был безмерно рад этому.

Сейчас работаю сторожем. Слушаю по ночам радио, дрочу и читаю книги.

Совершенно один. Счастлив.

ЛОМАТЬ ЛЮДЕЙ

«Люди сволочи, — думал Володя. — Люди слабые гнусные сволочи».

— Новенький? — встретил его невысокий усатый мужичок.

— Да, — кивнул он.

— Подсобником?

— Ага.

— Я — Семагин, бригадир, — сказал мужичок. — Во всём меня слушаться, ясно?

— Ясно, — ответил Володя.

Интонация голоса бригадира не предвещала ничего хорошего.

— Здесь правило простое: или ты работаешь или идёшь на хуй. Пока понятно?

— Понятно.

— Переодевайся, и дуй вон к тому парняге. Будешь кирпичи подтаскивать.

Так Володя познакомился с бригадиром.

— Бугор у нас зверь, — говорил каменщик Паша.

— Садист, — добавлял плотник Валера.

— Изверг, — шептал сварной Лёша.

— Людей ломать любит, — подводил черту бабай Зарипов, который работал штукатуром. — Скольких уже поломал!

«Спокойствие внутри, — рассуждал Володя. — Оно со мной. В спокойствии сила. В спокойствии размеренность».

— Эй, урод! Я тебе где сказал быть!?

Сжав кулаки, Семагин шёл прямо на него. Володя отступил назад.

— Меня за водой послали, — ответил он.

— Какой водой! Я тебе говорил с места не сходить?

— Да.

— Какого хера ты ушёл?! Я тебя где искать буду?!

Володя смотрел себе под ноги. Молчал.

— Кто тебя послал?

— Валера.

— Валера здесь кто?

— Он плотник.

— Вот и посылай плотника на хуй! Если тебе бригадир сказал на месте стоять, значит на месте стой.

Володя кивал головой.

— Ты понял меня? — смотрел бугор на Володю. — Или ты тупой? Не понимаешь.

— Я понял.

Семагин отошёл.

— Зверь! — качал головой каменщик Паша.

— Садист! — бормотал плотник Валера.

— Изверг! — хлопал глазами сварной Лёша.

— Эх, до чего же людей ломать любит! — возмущался бабай Зарипов.

«Я способен терпеть, — вертелось в голове Володи. — Мне по силам. Я спокоен, я твёрд. Я преодолеваю разломы. Я карабкаюсь».

— Чё, Володь, третий разряд дали?

— Угу.

— А чё невесёлый?

— Третий разряд — ученический.

— Ну всё же не подсобник уже. Каменщик.

— Всё равно на кладку не пускают.

Рабочий день подходил к концу.

— Бугор, пойдём мы? — спросил каменщик Паша.

— Время уже, — добавил плотник Валера.

— Пора, — буркнул сварной Лёша.

— А, бугор? — скосил на бригадира глаза бабай Зарипов.

Семагин окинул всех быстрым взглядом.

— Никто не уходит, — сказал он. — Займёмся уборкой территории.

— Уборкой!.. — выдохнули все. — Да ведь нечем убирать. Ни мётел нет, ничего.

— Мётла наломаете. Руки в ноги и шагом марш.

Убирались до двенадцати часов.

— Бугор, всё кажись, — говорил каменщик Паша.

— Ага, чисто, — бурчал плотник Валера.

— Словно и мухи не срали, — кивал сварной Лёша.

— Отбой, бугор? — смотрел на бригадира бабай Зарипов.

Семагин обошёл территорию.

— Грязно. По новой пройдитесь.

Все схватились за сердце.

— Мы завтра никакие будем!

— Меня не ебёт, — отвечал Семагин. — Чистота залог здоровья.

— Да и мётла стёрлись.

— Новые ломайте.

Мели до трёх часов ночи.

— Зверь! — махал метлой каменщик Паша.

— Садист! — сплёвывал на землю плотник Валера.

— Изверг! — шипел сварной Лёша.

— Сломать нас хочет! — бормотал бабай Зарипов.

В пять утра Семагин их отпустил. К восьми вернулись на работу.

Каменщик Паша уволился.

— Всё, хватит с меня, — сказал он. — Не могу больше с этим гадом работать.

«Абсолютных людей не бывает, — размышлял Володя. — Человек слаб и ничтожен. Он такой же. Он проявит свою слабость».

— Ровнее, ровнее, — поправляли опытные каменщики Володю. — Хоть и четвёртый у тебя разряд, а всё равно вкривь норовишь пустить.

— Ладно, — кивал он.

— Получается? — подмигивал плотник Валера.

— Вроде.

— Вовка молодец! — хлопал его по плечу сварной Лёша.

— Да какой уж молодец.

— Растёт, малай, растёт, — смеялся бабай Зарипов. — Не по дням, а по часам растёт. Глядишь, большим начальником станет!

Семагин выходил из бытовки.

— По моему представлению, — объявил он, — директор урезал нашей бригаде премию на пятьдесят процентов.