Первое грехопадение - Олег Лукошин

Последние слова она выкрикнула. Тут же заплакала с новой силой.

— Знаешь, как я боюсь смерти! — глаза её были всё так же закрыты. — Мне шестой десяток, я знаю, что смерть близко. Вот придёт этот день — а он обязательно придёт — и меня не станет. Ты представляешь — не станет! Никогда не будет меня. Никогда! Вот сотни лет идут, тысячи идут, миллионы — а всё, а ты распалась, ты исчезла. Нет тебя!

Александр погладил её по волосам. В них блестели капельки мочи. Волосы были жёсткие.

— Ты идёшь по тёмному коридору, стены близко и почему-то мягкие. Если опереться, то рука проваливается, а ты следом. И почему-то сразу понятно, что ждёт тебя там. Мне всегда было понятно, с самых первых мгновений. Тебе нет? А? Скажи что-нибудь. Всё равно что, что-нибудь. Ну почему ты молчишь?

Она ударила его кулаком в живот. Александр отступил назад, спрятал в брюки член и застегнул молнию.

Тамара Леонидовна сидела на полу.

— Надеюсь, вы понимаете, — сказала она, поднимаясь, — что после этого вы должны уволиться?

Она стала одеваться.

— Понимаю, — ответил Александр.

Он достал из внутреннего кармана сложенное вдвое заявление. Тут же дописал дату.

— Пожалуйста, — положил директрисе на стол.

Она, почти одетая, кивнула.

— Можете быть свободны.

Он направился к дверям.

— Александр Юрьевич! — окликнула она его.

Он обернулся. Полонская смотрела на него.

— Вы самое мерзкое человеческое существо, которое я встречала в своей жизни!

Она была сморщенной и жалкой.

— Спасибо, — ответил Александр и вышел.

НЕТ ВАМ ПРОЩЕНИЯ, КЛОУНЫ!

(Мюзикл)

Не было у Петьки ни папки, ни мамки. Ни сестры, ни брата не было, а была лишь тётка, да и та какая-то чиканутая.

Марширует она, бывало, по квартире в солдатской шинели и поёт:

— А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер, весёлый ветер, весёлый ветер!..

И Петьке подмигивает. А тот сидит на табуретке, телевизор смотрит и ёжится от испуга. Как бы не придушила во сне, думает.

Тётка подскочит к нему, схватит за бока и тащит танцевать.

— А я иду к тебе навстречу, — голосит она, — а я несу тебе цветы…

Обнимутся они, танцуют, тётка улыбается и в лицо горячо дышит.

— Слова любви вы говорили мне, — брызжет она слюной, — искренне, пламенно…

Повела она его как-то раз в цирк. Захудалый был цирк, бродячий, шапито назывался. Ну да для города, в котором тётка с Петькой жили, это о-го-го какое мероприятие! Отдушина просто-таки в серых буднях.

Пришли, сели. Билеты в первом ряду им достались, классман. Парад Алле пошёл. Бродят циркачи по кругу, все пьянющие — в уматинушку! Еле ноги волочат.

Началось представление — никто толком выступить не может. Жонглёр кегли уронил, воздушные гимнасты — женщину. Дрессировщиков и выпускать не стали — ну их в жопу, ещё не углядят за тиграми. Один клоун в кондиции — весёлый, забавный.

— Клоун Клёпа! — объявили его.

Вышел Клёпа — прикольный такой, прогрессивный. В солдатских ботинках, кильте и с папиросой «Беломорканал». Дети аж уписались от восторга. И Петька с тёткой тоже — видано ли, живой клоун в двух метрах от них.

— Я московский озорной гуляка, — поёт Клёпа. — По всему Тверскому околотку в переулках каждая собака знает мою лёгкую походку.

Все хлопают ему, смеются — пролетарии, хули, думают, это шутки начались.

— Ну чё, ребзя! — заорал Клёпа. — Сыграем в игру, а?

— Сыгра-а-а-ем!!! — завизжали дети.

— Давайте-ка так договоримся, шмакодявки! — пыхтит Клёпа папиросой. — Я говорю предложение, а вы хором повторяете: «И я тоже!» Годится такой расклад?

— Годи-и-и-ится!!! — беснуются дети.

— Короче так, — начал свою игру Клёпа. — Сегодня утром я еле очухался с большого бодуна.

— И я тоже!!! — вопят дети.

— Просто тёлку вчера снял, у-у-у, горячая штукенция попалась, всю ночь на ней кувыркался, семь раз кончил.

— И я тоже!!! — орут дети.

— Встал, поссал — писька еле шевелится — закинулся пивом, на свежий воздух вышел.

— И я тоже!!! — надрываются детские глотки.

— Иду по городу, вижу чувачок стоит — раскрашенный, в женском платье, а видно, что мужик — ну, я думаю, дай-ка срублю с него бабок и подрулил к нему.

— И я тоже!!! — от звука детских голосов, кажется, вот-вот порвётся брезентовая крыша.

— «Ты чё за фраер такой?» — говорю ему, а чувачок отвечает: «Да я педик местный».

— И я тоже!!! — орёт во всю глотку Петька и вдруг странное ощущение охватывает его. Не слышит он других голосов, ничего не слышит, кроме себя самого. Один кричит он эту гнусную фразу.

И тут как заржут все! Петька оглядывается, сжимается, лицо руками закрывает — не я это, мол, спутали вы меня с кем-то — но зрители, гады, спуска не дают. Смотрят на него и смеются, изверги. Тётка — громче всех.

— Ну ты лоханулся, Петя! — слышится её переливчатый, словно ручей, смех. — Никто, кроме тебя не крикнул. Блин, какой смешной клоун!

А громче всех Клёпа смеялся.

— Педик! — тыкал он в Петьку пальцем. — Местный педик!

— Пе-дик! Пе-дик! Пе-дик! — показывали на него пальцами зрители.

— Ну ладно, ребзя, ладно, — типа сжалился Клёпа над Петькой. — Один раз — не пидарас. У меня тоже свой раз был, гы.

— Гы! — заржали зрители. — Гыгыгы.

— А что это за интересная фрау рядом с тобой? — спрашивает вдруг Клёпа и прямиком направляется к Петькиной тётке. — А ну-ка я её ангажирую для следующего номера.

Подлетел к ней, реверанс сделал.

— Не осуждай меня, Прасковья, — запел, — что я пришёл к тебе такой…

А тётка, не будь дурой, в ответ ему:

— Дурманом сладким веяло, когда цвели сады, когда однажды вечером в любви признался ты…

Так и пели целый час. Зрителям представление дико понравилось.

А Петька сидел и думал: «Ненавижу клоунов!»

Эх, лиха беда начало! Запала тётка на этого гастролёра, к себе домой привела.

— Обрадую тебя, Петенька! — говорит ему на утро. — Дядя Клёпа с нами жить остаётся. Здорово, да?! Теперь у тебя будет свой домашний клоун.

С Петькой чуть инфаркт не случился. Вот сенсация была бы в медицинских кругах — инфаркт у подростка. Но молодой организм пережил потрясение.

Дядя Клёпа ходил по квартире и приплясывал.

— Все говорят, — пел он, — что тебе я не пара, что у меня на уме не любовь, а гитара…

Весёлая жизнь началась в квартире. Каждый день кураж-монтаж и бесплатное шоу.

— Друзья! — орёт Клёпа. Посередине комнаты накрытый стол, куча гостей. — А давайте пердеть! Хули мы как совки позорные, сидим и пёрнуть стесняемся.

Вскочил он со своего места и пердеть начал. Да не просто пердит, музыкально. Все тотчас же узнали мелодию из телефильма «Семнадцать мгновений весны».

— Облаком, сизым облаком, — стали дружно подпевать гости, — ты улети к родному дому, отсюда к родному дому…

— А ну-ка и я попробую! — поднялась тётка.

Пердела, пердела — долго у неё ничего не получалось. Вдруг, хоба — один в один мелодия из репертуара Изабеллы Юрьевой.

— Саша, ты помнишь наши встречи, — раскачиваются под песню гости, — в приморском парке, на берегу…

Один из гостей тоже класс показал. Встал и без всякой подготовки пропердел «Восточную песню» Ободзинского.

— Льёт ли тёплый дождь, — растроганно подпевают гости, и слёзы умиления бегут по их щекам, — падает ли снег, я в подъезде против дома твоего стою…

— Петька! — стал подбивать дядя Клёпа пацана. — Теперь твоя очередь.

— Нет, — мотает тот головой. — Не буду.

— Давай, давай, не ссы!

— Да не буду я, — отказывается Петька.

— Что, пионерская организация не велит?

Гости заржали — блин, всё же лучше Клёпы никто шутить не умеет!

Петька насупился, помрачнел.

— Не дрейфь, шкет! — не сдаётся Клёпа. — Можешь своего Оззи Озборна пропердеть, хоть я и терпеть его не могу.

— Давай! — орут гости. — Стань свободным человеком, Петька!

— Жизнь надо прожить в эпикурейском угаре, — объясняет Петьке Клёпа. — Пить, ржать, пердеть. А такие правильные обсосы как ты плохо жизнь свою закончат.

Петька обозлился окончательно.

— Это ты свою жизнь плохо закончишь, мерзкий клоун! — огрызнулся он и убежал из дома.

«Чтоб вы все сдохли, клоуны!» — думал Петька, шастая по улицам. «Нет вам прощения!»

Ночью, когда Клёпа с тёткой спали, он облил квартиру бензином и поджёг. Стоял на улице, смотрел на беснующиеся языки пламени, на вопящие человеческие тени и злорадная улыбка блуждала на его губах. В этот момент, единственный раз в жизни Петька запел:

— Mister Crowley, — сладострастно хрипел он, — did you talk with the dead…

Его поймали и посадили в детскую колонию. Да он и не отпирался, что виноват.

В колонии было хорошо. Крепкий мужской коллектив, взаимовыручка и внимание. Он получил там профессию швея-моториста и неоценимые уроки дружбы.