Мистра - Игорь Павлович Медведев

т. д.) и птиц, которые трактованы с превосходным знанием анатомии и удивительно тонкой наблюдательностью за их поведением. Морды хищников уже не напоминают человеческое лицо, как это было принято изображать в Византии, львы имеют настоящие львиные пасти,[748] орлы — крючковатые клювы[749] и т. д. Прекрасное знание анатомии сказывается также в изображении человеческого скелета, который, несмотря на несколько большую голову и маленькие ступни ног, лишен всяких признаков стилизации[750]. Cамо появление в византийском искусстве изображения скелета примечательно. Раньше, по словам Вельманс, соответствующее место в тексте Иова («есть люди, которые желают смерти, но не могут ее найти; смерть — отдых для человека») иллюстрировали изображением трупа, весьма отдаленно напоминающего человеческий. Зато на Западе скелет — символ смерти — становится в XIV в. широко распространенным сюжетом,[751] То же самое можно сказать о различных персонификациях ветров, всегда антропоморфных в византийском искусстве (например, в книге Иова — человеческие фигуры, изображенные погрудно и дующие в большие рога), но здесь появляющихся в виде масок хищников, напоминающих римские и готические скульптуры[752]. Все эти и многие другие рассмотренные исследовательницей черты миниатюр обнаруживают, по ее убедительному мнению, сильнейшие западные, в частности готические, влияния[753]. В качестве моделей миниатюристу (которым Вельманс считает грека, находившегося в тесных отношениях с западноевропейскими художественными кругами) служили произведения так называемой франко-итальянской школы, процветавшей в Ломбардии, центральной Италии (Пиза, Сиена) и на юго-востоке Франции[754].

Возвышенное искусство в Мистре демонстрируют фрески Пантанассы, которые, однако, отличаются по стилю от фресок Перивлепты и отмечены некоторыми чертами эклектичности, ущербности, манерности. Система росписи аналогична системе росписи в Афентико, на сводах концов креста представлен цикл праздников: Благовещение и Рождество — в южной ветви, Сретение и Крещение — в западной, Преображение и Воскрешение Лазаря — в северной, Вступление в Иерусалим и Сошествие во ад — в восточной. Свод вимы занят Вознесением, в алтаре — богоматерь ή Πλατυτέρα, сидящая на троне между двумя архангелами. На тимпанах сводов ветвей креста находятся второстепенные евангельские сцены: Бегство в Египет — на южном; Христос, преподающий в храме, — на западной; Христос с апостолами — на северном[755]. В композициях Пантанассы, как и в Перивлепте, ясно видно стремление к жанровости, обогащению их множеством деталей и эпизодов, развертывающихся на очень развитом пейзаже. В частности, интересно Вступление в Иерусалим с его разнообразием одежд, живописной грацией детей, резвящихся у ног Христа, богатым архитектурным декором, заполняющим фон сцены[756]. В Воскрешении Лазаря[757] действие развертывается среди скалистого пейзажа, в который органически вписываются архитектурные детали. Группы людей, с большим мастерством расположенные на этом фоне, объединены смыслом происходящего и весьма реалистически реагируют на него. Любопытна, в частности, фигура еврея, который, спасаясь от зловония, ухватился за свой нос. По словам Хауссига, нигде, даже во фресках Campo Santo в Пизе, ужас смерти не переведен на язык образа сильнее, чем в Воскрешении Лазаря в Пантанассе[758].

Другим характерным признаком живописи Пантанассы является стремление к какой-то преувеличенной экспрессии, иррациональной динамике, что особенно сказалось в парной композиции Вознесения в своде вимы[759]. Беспокойный, нервный, порывистый ритм изогнутых тел, извивающихся и пересекающихся линий создает впечатление чего-то колышущегося, призрачного, причем экспрессия в позах сочетается здесь с бесстрастными лицами, лишенными того подлинно человеческого волнения, которое одушевляет композиции Перивлепты. Кажется, что художник, в совершенстве владеющий техникой исполнения, что-то ищет, экспериментирует, стремится выразить тот этический идеал, во имя которого создается фреска, но не может; он в состоянии лишь воплотить свою фантазию в ряде виртуозно выполненных, блестяще поставленных по отношению друг к другу, но академически холодных моделей. Это утонченное, рафинированное и по-своему прекрасное искусство Пантанассы характеризует, по словам Хаджидакиса, последнюю усталую фазу в истории византийской живописи[760].

Заключение

Дальнейшие судьбы Мистры, хронологически выходящие за рамки темы, могут быть отмечены лишь в самом общем виде. После завоевания турками Мистра оставалась цветущим городом и служила местопребыванием турецкого правительства Пелопоннеса. В 1687 г. Мистра, как и весь Пелопоннес, была оккупирована венецианцами, которыми командовал Морозини, но удержать ее они не смогли. В возвращенном в 1715 г. турками городе насчитывалось уже всего около 16 000 человек. Во время греческой войны за независимость Мистра находилась в полном упадке. В 1825 г. город был разрушен Ибрагим-пашой. Позднее, когда было сформировано национальное правительство, жители окончательно покинули Мистру и переселились в построенную архитектором Августом Ехмусом на берегах Эврота новую Спарту.

Итак, рассмотренный в данной работе материал наглядно показал рост одного из крупнейших провинциальных городов поздней Византии как феодального центра. Но что означает понятие «феодальный» в приложении к городу как общественному институту? Знакомясь с исследованиями, посвященными феодализму в целом (в разных странах и на разных стадиях его развития) и феодальному городу, нельзя не заметить, что эти два понятия в какой-то мере противопоставляются друг другу. Действительно, основным отличительным признаком феодализма как социально-экономической формации является взаимодействие двух главных dramatis personae — класса феодалов и класса крестьян. Поскольку ареной этого взаимодействия является главным образом деревня, то противопоставление понятий «феодализм» и «феодальный город» может быть понято как противопоставление всей системы аграрных отношений в данную эпоху, обозначаемой обобщенным и собирательным термином «деревня», и городом — общественным институтом, в котором, несмотря на существенные различия между городом рабовладельческого периода, феодального строя и капитализма, проявляется действие закономерностей того общего, что является в свою очередь действием закономерностей товарного производства и товарного обращения. Однако различие между этими двумя социально-экономическими структурами весьма относительно, так как между ними существует глубокая, хотя, может быть, и менее заметная взаимозависимость: город постольку же оказывает влияние на аграрные отношения, поскольку сам испытывает влияние со стороны последних. Что же касается поздневизантийского города, то, как показывает пример Мистры, он сам превратился по преимуществу в арену взаимодействия основных классов феодального общества, в придаток «деревни». Он типично феодален по своей экологической структуре, по пространственному размещению различных групп и классов населения и, самое главное, по своему социальному и экономическому развитию.

На примере Мистры мы можем видеть определенный, по-видимому весьма распространенный в поздней Византии, тип города, города-крепости, города-резиденции, города монастырей. Поскольку при основании его, как правило, первостепенное значение играли факторы военного характера, то с точки зрения экономического развития он с самого начала оказывался в неблагоприятном положении. Замкнутость местности, в которой он обычно располагался, не способствовала развитию внутренней торговли, удаленность от моря лишала его удобств, благоприятствующих внешней. Ремесло и торговля не играли большой