Новый порядок (Часть II) - Александр Dьюк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Замок зашипел, завонял серой и паленым деревом, засверкал сыплющимися искрами, вспыхнул, когда сигиец погрузил сияющий меч в дверь почти по самую рукоять, словно в податливое, тающее от жара масло. Он провел лезвием в сторону, очерчивая внутренний замок широкой, обгоревшей полосой, вниз и назад. На поверхности дверей вспыхнули и выгорели сошедшие с ума охранные печати, на крыльцо тягучей массой потекла расплавленная магия, застывая мерзкой, с масляными разводами лужицей, и почти сразу растворяющейся с мерзким запахом.
Вырезав замок, сигиец вынул меч, поддел острием лезвия дверь, надавил, как рычагом, и легко открыл наружу. Чародейка пораженно присвистнула. Такого ей видеть еще не доводилось.
Райнхард опустил меч вдоль ноги и спокойно переступил порог. Даниэль шагнула следом.
За первой защитой имелась и вторая — помещение было покрыто рунами, знаками и печатями, не позволяющими находиться в нем непрошеным гостям. Воздух казался плотнее, гуще, почти осязаемым, как будто приходилось толкать что-то тяжелое в гору, давил на плечи. Даниэль вообще не смогла бы войти, если бы не мерзость. Но вошла, хоть и с большим трудом.
Ощущение было не самым приятным: как оказаться на трескучем морозе после парной, да еще и обернутой мокрым полотенцем. Кожу стягивало, холод пронизывал, а ноги немели и горели, словно босиком по снегу идешь. Но чародейка шла, трясясь от озноба, покрываясь гусиной кожей, несмотря на желание выскочить на улицу, чтобы хоть немного согреться и свободно продохнуть.
Первым, кто встретил сигийца и Даниэль, оказался… Фридрих Второй. В гипсовом воплощении, но это был последний, кого чародейка ожидала увидеть в полутьме. Кайзер стоял на постаменте в двууголке, при военном мундире и указывал куда-то протянутой ладонью. На этом официоз заканчивался и начинался полет фантазии. Император был облит синей и белой краской, к заду был приделан пышный петушиный хвост из искусственных перьев, к ладони прилажен белый флаг. Постамент и сама статуя были исписаны. За кайзером над высокими дверьми висел транспарант с надписью «La victoire! Vive la Quatrième Convention!» За дверьми играла музыка, царило возбужденное веселье.
Даниэль хмыкнула, мелко дрожа и пряча под левой подмышкой мнимо, но так реалистично озябшую правую руку.
— Куда? — спросила она.
Сигиец поводил головой в полутьме. Он держался свободно, хоть и был несколько напряжен и сосредоточен, но охранные печати не давили на него вовсе и как будто не замечали присутствия. Сигиец для них просто не существовал. Даниэль почувствовала укол зависти и желание покрепче к нему прижаться. Может, пустота внутри него как-то перекинется и на нее и немного снимет тяжесть и озноб. Мерзость заворочалась — ей такие мысли не нравились. Сучке хотелось держаться наоборот подальше.
— Туда, — сигиец указал светящимся мечом на двери.
Они обошли статую Фридриха, исписанного, как выяснилось, нецензурщиной и похабщиной на паре языков. На постаменте отчего-то черной краской были выведены годы жизни, хотя, насколько помнила чародейка, кайзеру еще не исполнилось пятидесяти, а здоровье стараниями Ложи пророчило ему еще лет двадцать-тридцать безбедной жизни.
Сигиец толкнул незапертые двери, и Даниэль непроизвольно поморщилась, зажала нос и закачалась на ослабевших ногах — из просторного зала вырвался тяжелый, спертый дух табака, алкоголя, разгоряченных, основательно пропотевших тел, краски и еще чего-то такого, о чем не хотелось думать. Даниэль набрала побольше воздуха, взяла сигийца за рукав плаща и шагнула следом в плотный смог.
На удивление, здесь стало чуть свободнее, дышалось легче и знобило от иссушающего холода меньше.
В зале было темно. Свет исходил лишь со сцены, на которой отплясывали, высоко задирая ноги, пять полуголых девиц. Из одежды на них были только чулки и распахнутые гусарские доломаны или кители, сине-белые, в цвет флагов тьердемодских конвентинцев. То, что под кителями у девиц ничего не было, их ни капельки не смущало, а бойко подпрыгивающие грудки исполняли свой собственный танец на радость собравшейся публике.
Музыка играла в тон происходящему — разухабисто-развеселая. Даниэль слышала ее давно, когда через горящий Сирэ бежала в Империю. Тогда музыка играла с каждого угла и усугубляла жуткую картину оправляющего от восстания города, в котором все еще шли грабежи, стычки и казни озлобленной толпой всех, кого они считали пособниками старого режима. Даниэль так и не забыла, как под веселую песенку толпа вешала молодую дворянку на Фонарной площади, получившей потом название аллеи Висельников.
Но для тех, кто там не был, революционные песни стали синонимом победившей народной воли, а не аккомпанементом не проходящего кошмара Бездны.
Над сценой висел еще один транспарант, алый, с вышитыми белыми нитками буквами «XXV-XXVIIVIIXXXVI». Чуть ниже — огромный портрет полного человека с тяжелой челюстью. Даниэль хоть и не сразу, но узнала его — Клод Эдмон Ламбер де Ривье, председатель Четвертого Конвента и лидер партии ривьеров, которые несколько лет назад заняли большинство мест и фактически стали единственной политической силой в какой-то там по счету республике, объявленной после какого-то там по счету раза реставрированного и свергнутого Филиппа. От Ривье в стороны расходились портреты поменьше прочих видных ривьеров. По правую руку висел самый крупный после Ривье портрет молодого человека в военной форме. Чародейка военную форму любила, но в чинах не разбиралась, в отличие от мужских лиц, а лицо тонуло в густом тумане.
Она наконец-то догадалась, что за праздник. После весенней победы под Вьюпором народная армия Конвента двинулась маршем на Сирэ. Получается, пару недель назад войска уже вошли в столицу?
Возбужденная публика увлеченно смотрела на зрелище, не особо обращая внимания на новых зрителей, перемещающихся между столов. Кто-то тоже плясал. Кто-то пил и курил, уплотняя окутывающий зал туман. Сколько их тут собралось, Даниэль подсчитать не удалось, да она и не стремилась. За ближайшим столом сидели трое парней, незаинтересованно скользнувших взглядом по чародейке, закрывающей обзор. Даниэль быстро определила их род занятий — художники, поэты или еще какие деятели, оторванные от серой реальности и обитающие в своей собственной. Было в рабах искусства что-то такое, что выдавало их с головой. А сине-белые шарфы и шейные платки — еще и направление.
Сигиец и чародейка пробрались к двери сбоку зала почти незамеченными. Музыка прекратилась, разгоряченные танцовщицы поклонились, согнувшись пополам, а публика разразилась аплодисментами. Лишь кто-то, затягиваясь трубкой, обратил внимание на потускневшее, но все еще разбавляющее мрак лезвие меча, но так, как на нечто не особо интересное.
Танцовщицы удалились, виляя упругими попками, а на сцену выбежал низенький, щуплый паренек в берете и обмотанном вокруг шеи сине-белом шарфе. Дождался, когда аплодисменты стихнут и громко объявил:
— А сейчас Жаклин и Симона разыграют сцену из стихотворения «Ранним утром в будуаре королева и багет»…
Слова конферансье потонули во всеобщем свисте одобрения и восторженных криках. Даниэль не хотелось знать, какие отношения связывают королеву и багет. Даже из любопытства.
Она выскользнула в полутемный коридор следом за сигийцем.
У выхода стояли двое художников-поэтов и курили трубки. Судя по запаху и глазам, свидетельствующим о вознесшемся к небесам расширенном до вселенских масштабов разуме, отнюдь не табак. Один из них осоловело глянул на Даниэль, на сигийца.
— А у вас какой номер? — спросил он, растягивая слова.
— «Кровавый капитан Петер и любимый юнга», — не растерялась чародейка.
— О, — отметил художник и затянулся.
Даниэль потащила сигийца вглубь коридора, пока раб искусства живо представлял себе сюжет.
— Где он? — шепнула чародейка, снова дрожа.
Сигиец указал вперед.
Дальше почти не было света, но обоим мешало не сильно. В коридоре было несколько закрытых дверей. За одной из них вскрикивала женщина. Чародейка повертела головой и едва не остановилась: стены были увешаны в несколько рядов карикатурами и агитационными плакатами.
На первой была изображена суровая женщина с ружьем с примкнутым штыком, от которой разбегались перепуганные свинки с лицами участников антиреволюционной коалиции: Фридриха II, Хуана II и Филиппа VIII. Далее висел кайзер с неестественно огромной головой и лицом простофили, Хуан Альбарский с огромным горбатым носом, выдающим в нем гедские корни. Был тут и несчастный Филипп, которому за одиннадцать лет удавалось посидеть на законном троне в лучшем случае пару недель или месяцев. Он так и бежал перепуганный на коротеньких
