Вельяминовы. Начало пути. Книга 3 - Нелли Шульман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она шла рядом, сухая, чуть прихваченная холодом трава, едва слышно шуршала под ее ногами. Подол бархатного, цвета старой меди платья, волочился по земле.
— Комнаты хорошие сняли, — Федор все не смотрел ей в глаза. «И со строителями я договорился, той неделей начинаем. Внутри тоже все починим, так что к весне замок будет — как новый».
Мать застегнула серебряную пуговицу на воротнике собольей, короткой шубы и ответила:
«Ты ведь не о сем со мной хотел поговорить, Феденька».
Он тяжело вздохнул, и, оглянувшись, присел на камень, сжав огромные руки, опустив голову.
«Покраснел-то как, — подумала Марфа. «Да, впрочем, так всегда было — он мне никогда врать не умел. Остальным — сколько угодно, а мне нет. И Пете тоже. И Федору Савельевичу. Ну, значит, мне все и выслушать остается. Ах, Федя, Федя».
— Матушка, — вдруг спросил Федор, — а икону вам отдать, ну, показывал я вам — руки Федора Савельевича? Она ведь меня тогда, на Москве спасла, когда ранен я был. Вы спасли, — сын, наконец, посмотрел на нее, и Марфа увидела слезы в его глазах.
— Да нет, Феденька, — вздохнула она, — пусть у тебя остается. А кинжал мой — у Марьи твоей, в хорошие руки попал, — темно-розовые, в мелких морщинках губы чуть улыбнулись и она повторила: «Ты, Феденька, скажи мне — что гложет тебя? Я ведь пойму, — она наклонилась и легко, нежно поцеловала его в лоб.
Мужчина вздохнул, и, глядя куда-то в сторону, на золотые, рыжие склоны холмов, на огненный закат, что висел над ними — начал говорить.
Марфа слушала, засунув руки в карманы шубки, а потом сказала: «Молодец ты, Феденька.
Мальчику двадцати одного года сие поручил. А если голову вашему Петру снесут за это, и Марье его — тако же? Ты об этом подумал?».
— Не снесут, — упрямо ответил сын и подышал на руки. «Я Петру все рассказал, матушка, он справится».
— Справится, — передразнила его Марфа, и, вздохнув, буркнув себе что-то под нос, спросила:
«А Лиза что говорит?».
Сын жарко, мгновенно покраснел.
— Что? — угрожающе спросила Марфа. «Твоя жена, венчанная, плоть от плоти твоей, — и ты до сих пор ей сказать не удосужился, что дитя на стороне нагулял? Молчи, — она подняла ладонь, — знаю, что ты думаешь, Лиза, мол, и сама…, Так твой отчим Изабеллу любил более жизни своей, а ты… — Марфа поморщилась, — скотства своего сдержать не мог, так что ты себя с Петром Михайловичем не равняй, Феденька».
— Она меня спасла, — упрямо пробормотал Федор. «Ну, пани Марина…, Не мог же я…»
— Отблагодарил, — Марфа уперла руки в бока. «Так отблагодарил, что бедная баба с дитем на руках осталась, и за сим дитем половина войска московского гоняется. А кабы не Петр ваш? — ядовито поинтересовалась Марфа. «Кабы сын твой тебя, отца, в блуд твой носом не ткнул, так ты бы, Феденька, что — позволил бы ребенка на виселицу отправить? Откуда в тебе сие? — мать вздохнула и добавила: «Ну, Ивана твоего я привезу, сама на Москву отправлюсь, а Лизе ты скажи — сегодня же».
Он поворошил ногой палые, влажные листья и подумал: «Все надо говорить, без утайки.
Иначе не стоит».
— Это еще не все, матушка, — Федор стиснул зубы. «Вы дальше послушайте».
Он говорил, смотря куда-то вниз, и только потом, услышав слабый стон, испуганно взглянул на мать. Марфа стояла, держась кончиками тонких пальцев за виски.
— Господи, — вздохнула она, присаживаясь на замшелое бревно, — Федя, ну что ты за человек такой? Откуда в тебе блядство сие, ведь не тому тебя отчим учил, не тому — Федор Савельевич покойный.
— Федор Савельевич и сам — не зря икону-то нарисовал, — зло пробормотал Федор, опустившись рядом, и схватился за щеку. «Какая у нее рука тяжелая, — подумал мужчина.
— Язык свой поганый прикуси, блудник, — жестко сказала мать. «Не судьба была нам с Федором Савельевичем повенчаться, вот и все. Я вдова был, он — мужик холостой, не тебе, прелюбодею, судить-то нас. А ты, — Марфа скривилась, — будто и не сын мне, мерзко и смотреть на тебя. Ты перед Лизой теперь всю жизнь должен на коленях стоять, понял? И чтобы даже не смел куда-то еще, смотреть, ну да я послежу за этим, — она презрительно посмотрела на сына и добавила: «И сие ей тоже расскажи, про блуд твой с Годунова дочерью».
— Да зачем? — попытался спросить Федор. «Сие ведь не повторится, матушка».
— Не повторится, коли тебе стыдно будет, — отрезала мать. «Стыдно, что жена твоя, мать детей твоих, чуть жизни не лишилась чрез то, что ты, взрослый мужик…, - Марфа вздохнула. Повернувшись, мягко ступая по тропинке, она добавила: «И на глаза мне не смей являться, покуда Лиза все знать не будет, вот как сейчас ты мне это говорил, так и ей скажи».
Она ушла вниз, к деревне, а Федор, уронив голову в руки, прошептав: «Господи, нет, я не смогу, не смогу, — застыл, не двигаясь. Потом он перекрестился, и, поднявшись, увидев еще слабые, звезды в темно-синем, уже морозном небе — стал медленно спускаться с холма.
В опочивальне жарко горел камин. Лиза приподнялась на локте, и, отложив книгу, улыбнулась: «Заговорились вы с матушкой. А нам Виллем об Индии рассказывал, так интересно. Степа его рисовал, тоже потом, как с матушкой — хочет портрет маслом сделать.
А я вот, — она показала на Петрарку — все его читаю, никак начитаться не могу. Вот, послушай, — она потянула к себе томик.
Коль души влюблены,Им нет пространств; земные переменыЧто значат им? Они, как ветр, вольны,
— медленно прочитала Лиза, и, вскинув синие глаза, улыбнулась: — Это обо мне и тебе, Федя.
«Им нет пространств, — повторила она, и, взяв его руку, спросила: «Случилось что-то, милый?»
— Да, — Федор присел на кровать, и, посмотрев на распущенные по холщовой подушке, каштаново-рыжие волосы, повторил: «Да, Лиза».
Она тихо, почти не дыша, слушала его. Потом, поднявшись, закутавшись в бархатный, на меху, халат, забрав книгу, жена сказала: «Я у Марьи переночую».
— Лиза! — он попытался поймать ее за руку. «Лиза, ну прости меня, прости…»
— Прощу, когда сына своего спасешь, — коротко ответила женщина и закрыла за собой тяжелую, деревянную дверь.
Федор схватил со стола оловянный бокал, и, занеся руку, выругавшись, — вдруг опустил его.
«Господи, — горько сказал он, — ну как хочешь меня накажи, только Лизавета пусть вернется.
Прошу тебя, прошу». Он взял со стола икону, и, глядя в зеленые, твердые глаза матери, прижавшись к ней щекой — опустился на потертый ковер, чуть раскачиваясь, что-то шепча.
В комнате было темно, и Лиза не сразу увидела бронзовые волосы, что блестели в свете единой свечи. «Иди сюда, доченька, — позвала ее Марфа. Лиза устроилась рядом с ней в кресле, и Марфа, обняв ее, вытерев ей слезы, нежно сказала: «Ну, прости, прости меня, это ведь мой сын».
