Дочь генерального секретаря - Сергей Юрьенен

Проверив качество и количество отмытого потолка, Мигель наградил меня сигаретой. Бригадир и человек малокурящий, он мог себе позволить "Мальборо".

- Vamos comer, Alexandra.*

* Идем обедать, Алехандро (исп.)

Мы спустились в гараж.

Слева от нашей двери к бетонной стене придвинуты два цеховых стеллажа. Перед ними железный стол со скамьями, тоже железными и холодными, почему мы их сначала устилаем специально заготовленными картонками. Стол накрывается прихваченным по пути из мусорного бака номером газеты Le Monde. Как человек семейный, Мигель утратил интерес к внешнему миру. Поэтому он садится лицом к нам, глазами, обращенными в гараж. Мы курим и наблюдаем, как разъезжаются французы на обед. Малолитражки секретарш, спортивные машины молодых специалистов (моих ровесников), большие и тяжелые лимузины седовласых боссов. Отъезжают задом от стены, разворачиваются и под врата - на серый свет полудня. Уезжают все. Остается ароматный запах выхлопов. Бетонно, пусто, сумрачно и стыло. Ворота опускаются, становится уютно. Из газеты Мигель по соображениям гигиены выбрал только срединные листы, где внутренние их дела, экономика, финансы. Веет скукой, тем более, что фотоснимков из снобизма газета не печатает.

- Его только за смертью посылать! - Мигель закуривает вторую сигарету. - Все они такие, португальцы.

- Индию зато открыли, - говорю я.

- А мы Америку! Подумаешь, Индия. Третий мир.

Мы не оспариваем их превосходства. Тем более, что Мустафа из Марокко, в прошлом испанского, а у меня с Али - испанки-жены.

Стук ногой по жести. Али вылезает и бежит к воротам - нажать красную кнопку.

Васко бухает на стол картонку: "Разбирайте, где чье!" Сам садится и развинчивает пиво "Вальтазар". Бутыль на полтора литра с зелеными ярлыками и пластмассовой головкой. Протягивает.

- Давай, Алехандро!

- Васко у нас богач, - говорит Мустафа. - Всегда зеленое берет.

Обеденный "Вальтазар" старика в удешевленном красном исполнении.

- Два франка разницы.

- Да, но зачем их отдавать? Градус тот же самый. А экономии полсотни в месяц. В год шестьсот.

Васко открывает рот.

- Шесть сотен? Это ж целая неделя?

- О чем и речь.

Через стол Мигель сказал:

- Слушай сюда, Васко... - Карманной навахой он лезвием к себе взрезал кусок "багета", выложил белое нутро батона влажными лиловыми ломтями ветчины. После чего сказал, что Васко наживет себе с желудком неприятности, если и дальше будет пиво натощак. - Гастрит! А то и чего похуже, - добавил Мигель, неизвестно как наживший себе в "дуз Франс" язву желудка.

Васко ударил себя по литой стали живота.

- Гвозди могу переварить. - Он выдул четверть бутыли. - В Анголе, когда я дезертировал, я эту съел...

- Неужто крысу? - и Мустафа заранее сплюнул.

- Нет. Эту, как ее по-французски?

- Скажи по-португальски, я пойму, - предложил Мигель, а когда Васко сказал, кивнул... - Запомни. По-французски значит "la hiena".

На этот раз Мустафа плюнул с искренним отвращением.

Я посмотрел на Васко новыми глазами.

- И ничего?

- Ты видишь.

- Как ты ее поймал?

- Сам не знаю.

- Имел оружие?

- Только нож.

Мигель пояснил:

- Голод, Алехандро, оселок разума. - Он переломил свой сэндвич и меньшую половину протянул португальцу. - Поешь, Васко. Да не спеши, полтора часа наши. А есть нужно, ты слушай сюда! не ам-ам. Осмыслять при этом надо, что и как в тебя входит. Ты не смейся, дело говорю.

Но Васко набил себе рот и поспешил забить лучшее спальное место на стеллаже - нижнее, где потемней. Он лег прямо на железо и закрыл глаза, перекатывая при этом желваками: дожевывал. А когда на том же уровне соседнего стеллажа, подстелив картонки, устроился Али, португалец уже крепко спал.

Я сходил к мусорному баку за газетами. Обмотался ими, прихватил картонку и влез на среднюю полку. Как будто я еду, а они мои попутчики. За столом Мигель, покончив с йогуртом, непрерывной ленточкой спускал с яблока золотистую кожуру, а Мустафа доедал банан, толстый, шершавый и снежно-белый. Фрукты в этой стране едят не только дети. Даже такие вот сугубые мужики этим нимало не смущаются. Я влез в картонку с головой. Натянув на кулаки рукава свитера, зажал их между бедер и под скупой диалог по-испански закрыл глаза. Я их не очень понимал, но было ощущение, что все путем. Что наконец я сел в тот самый поезд. Хорошо бы, конечно, сесть в этот поезд в возрасте Васко, а не в середине жизни - когда не так просто приобщаться к физическому труду. Что я делал все эти годы? Господи, эти тридцать без малого лет? Лежа лицом к картону, пахнущему по-западному, хотя и неизвестно чем, я мысленно упростил свой случай - так рассказываешь свой невероятный роман человеку хоть и в элегантном, но штатском, который поминутно зажигал желтую сигарету из маисовой бумаги, тычет в машинку двумя пальцами.

Опуская при этом второстепенные сюжеты.

Например, такой...

Однажды в московском метро они с Инеc столкнулись с девушкой, лицо которой искривилось, как от боли. Красивая, высокая и в западной дубленке сразу видно, дочь.

- Не помните меня?

От беременности глаза Инеc стали еще больше и смотрели прямо насквозь, но он был вполне уверен.

- Нет.

- Нас отправили за границу, и меня к вам привезли. Я вам собаку подарила...

Он кивнул:

- Милорд.

- Он еще жив?

- Надеюсь. Он той же осенью сбежал.

- Как это было?

- Мы с ним гуляли по ночам. Он вырвал поводок. Я не догнал.

- Конечно. Русская борзая...

Они молчали, глядя друг на друга.

- А с вами тогда, - решился Александр, - друг мой был. Не помните? Альберт?

Слезы покатились по ее лицу.

- Что с ним стало?

Девушка схватила его за отворот пальто, она стояла и открывала рот, пытаясь превозмочь судорогу, но сумела только зареветь и опрометью броситься в уходящий поезд. Это было на станции "Проспект Маркса", и они с Инеc возвращались из Дворца бракосочетаний, где им было отказано в регистрации, это было еще до того, как в сюжет вторглись силы, превосходящие убогое советское воображение Александра, - силы международного коммунистического движения.

Проснулся я от грохота.

- А трабахар, Алехандро! А трабахар!

Я сбросил с головы картонку и навернулся так, что листовое железо загудело.

- Е...! - трехэтажное родное замерзло на губах.

Бригадир смотрел с упреком.

- Ты должен молчать по-русски, Алехандро. Не забывай, что здесь ты для всех - юго.

Я свалился на пол и сорвал с себя газеты.

- Югославы тоже... Самовыражаются по-русски.

- Забудь, - сказал Мигель. - Выучи на этот случай парочку французских.

- Par exemple, - сказал Мустафа, - анкюле.* Но мне было не смешно. Гараж был снова забит машинами и газами. Вкус у сигареты, которой он меня утешил, был такой, что после затяжки я вынул из нее огонь и раздавил на полу. Бычок вонял омерзительно, и я заначил его в нагрудный карман до лучших времен. Все собирались в угрюмом молчании, только Васко все ля-ля да ля-ля. Это был наихудший момент, и, разминаясь, я заставлял себя не думать о том, сколько ведер еще предстоит мне сменить до конца.

* Например... вые... в жопу (фр.)

В последнее я окунал руки, как в серную кислоту. В отделе, куда, закончив коридор, я внес стремянку, была только одна сотрудница. Отставив зад и уперевшись локтем, она перелистывала журнал мод. Провокационную позу она не сменила, только покосилась на скрежет. У меня все болело, когда я влезал под потолок. Отсюда я увидел сквозь верхние стекла металлических панелей, что в отделе есть еще начальник. Я его видел в гараже, у него была спортивная машина, весьма его омоложавшая. Сидя в кресле, он ворковал по телефону, а из окна за ним открывался вид на старые дома Курбевуа.

Засмотревшись, я выронил губку, которая сочно шлепнулась об стол секретарши.

- О! - отпрыгнула она.

- Пардон.

Я спустился и вытер стол рукавом. Очаровательная женщина смотрела на меня, как на говно.

- Мадемуазель Ля Гофф, на секунду!..

Она убрала свой "Вог" в ящик и ринулась на зов начальства. Облачко ее духов растаяло.

Я взгромоздился под потолок и отжал губку в серной кислоте. Дома Курбевуа были все так же серы, но под ними мужчина в кресле - он был в бледно-зеленом пиджаке и розовой "бабочке" - разевал по-рыбьи рот, откинувшись так, что я сначала подумал - ему дурно.

Заглянул Мигель.

- Ля гep e финн!

- Тс-с, - приложил я палец к губам. Спустился, вышел и, складывая стремянку, поделился. Но он только пожал плечами.

- Francesas.* Для них это, как...

* Француженки (исп.)

Уборщицы, которые поднимались нам навстречу, тоже были испанки, а с ними мартиниканка, веселая и молодая. Испанки серьезно и вежливо ответили на буэнас диас бригадира, а мартиниканка мне подмигнула: "Салю!"

Мы уже переоделись, а Мигель с Мустафой все оттирали бензиновыми тряпками - сначала ведра изнутри, потом руки. Им с Васко ехать в Версаль, и мы с Али пожали им предплечья.

- Смотри, не опаздывай...