Мания страсти - Филипп Соллерс

Первый заместитель:

— Или в розыгрыш.

— Точно. Это же интеллектуал… Никаких принципов…

Превосходный наблюдатель, Уильям Сьюард Б., в Танжере великой эпохи. Ничего схожего с нынешней ситуацией, эстетствующим самолюбованием, бесполыми туристами, роскошью и убожеством светского существования, безопасным кинематографом… Это было еще до того, как «жизнь понятная и ясная стала преступлением», и за ней началась пристальная слежка в соответствии с «жизненной необходимостью смутного времени». Отныне, как выразился один из немногих серьезных аналитиков нашей эпохи, «приходится поспевать за инфляцией обесценившихся ценностей нашей жизни. Наркотики помогают противостоять подобному порядку вещей, безумие помогает его избегать». Истина это момент Лжи, еще говорил он, не уточняя, впрочем, является ли его собственное утверждение в данный момент истинным или ложным. Во всяком случае, вот начатки, еще кустарные, современного рынка:

«Он открыл притон в Иокогаме, сбывал краденое в Бейруте, сутенерствовал в Панаме. Годы Второй мировой войны его изрядно обогатили — он занялся молочным производством в Голландии, разбавлял сливочное масло техническим жиром и заграбастал рынок вазелина в Северной Африке, перед там как отхватить большой куш со своими инкубаторскими телятами. Он процветал и благоденствовал, заполонив весь мир фальсифицированными лекарствами и всякого рода подделками: ядом против акул, состряпанным из помоев, просроченными антибиотиками, дырявыми парашютами, списанными военными интендантами за негодностью, кустарными сыворотками и вакцинами, спасательными плотами, больше напоминающими дуршлаг…»

Довольно-таки убогие начатки, о которых не желают нынче слышать разные шишки из Института трансгенетики, где проводят эксперименты с гормонами и внедрением диоксинов. А также не любят они вспоминать своих доисторических предков, которые в действительности оказываются мелкими буржуа из Мена. Во всяком случае, все что угодно, даже клонирование, первый этап в лечении Вируса Человека, раньше всего и раньше всех упоминается в «Пиршестве»:

«Пуантилисты отрывают крошечные частички собственной плоти и взращивают точные копии, оттиски самих себя в колбах с эмбриональным гелем. Если и не удается положить конец процессу деления, ничто не помешает думать о том, что однажды на поверхности земного шара останется лишь одна-единственная моносексуальная копия, единое существо, состоящее из миллионов различных тел… Будут ли эти тела подлинно независимы и самостоятельны, и возможно ли будет со временем создавать вариации различных признаков? Сомневаюсь в этом. Эти оттиски-копии должны время от времени подзаряжаться от Материнской Клетки, называемой также Протоплазменным Отцом»…

Разумеется, гомосексуальность является здесь законом, вытащенным, наконец, на свет божий. Клерикальный (и, по определению, гомосексуальный) призыв является процессом одомашнивания или, если угодно, закабаления, имеющим целью интенсивное воспроизводство дубликатов-двойников. К-666 довелось наблюдать нашествие «Lathas», тел, которые проводят свое время, имитируя еще живые оригиналы. Таким образом, отстаивается тот факт, что отныне существуют лишь мгновенные явления, отмеченные, но не оставшиеся в памяти жесты, фотокопии, мимика. Род людской становится огромной гримасой, не имеющей ни цели, ни смысла. Любое средство — это средство, оправдывающее незыблемую диктатуру средства. Бездарные слова, липкие фотографии, нагероиненные герои информационных выпусков. Насилие, население — похожие корни. Всем совершенно ясно, что речь, прежде всего, идет о том, чтобы прожить не жизнь — смерть как можно ближе, заняться разведением ее стекловидной культуры, представляющей собой застывший вертикальный спазм. «Смерть была идолом их культуры, — объясняла мне мать, поднимая глаза от своей колдовской книги майя. — Именно из смерти извлекали они огонь, и слова, и зерна маиса… Смерть превращалась в зернышки маиса»… Как ты права, мамочка! Поставь сюда свой колос! Алтарь!

«Писатели рассуждают о сладковатом и пьянящем аромате смерти, между тем первый попавшийся наркоман объяснит тебе, что смерть не имеет запаха и в то же время сама источает запах, от которого перехватывает дыхание и леденеет кровь… бесцветный антизапах смерти… никто не может вдохнуть его сквозь розовые завитки плоти и фильтры черной крови… запах смерти — это в целом запах бесспорный, и это также абсолютное отсутствие всякого запаха… именно это отсутствие прежде всего поражает обоняние, поскольку любая форма органической жизни обладает запахом… прекращение запаха так же ощутимо, как смена дня и ночи для глаз, тишина для ушей, невесомость для чувства равновесия… В периоды дезинтоксикации наркоман распространяет вокруг себя этот запах, принуждая других вдыхать его. Завязавший наркоман своим запахом может превратить дом в нечто непригодное для обитания, и затем достаточно проветрить, чтобы это самое жилище вновь наполнилось зловонием, к которому привыкли добропорядочные граждане».

«Нагое пиршество», как и последняя книга Селина «Ригодон», заканчивается, словно по чистой случайности, китайцами. Опиумная война оборачивается против тех, кто ее развязал, сунув прямо носом во всю эту мерзость: «Во всяком случае, это было ошибкой, — писал К-666, — вступить в Правое Крыло, Восточное Крыло»… там пропали Ислам и Ко… И последние слова:

«Старейшины из старейшин, ветераны косячка, с лицами, словно выдолбленными наркотическими резцами времени, ничего не забыли… В двадцатые годы китайские наркоторговцы, иммигрировавшие к нам, считали Запад настолько продажным, презренным и недостойным доверия, что закрывали свои лавочки, а когда какой-нибудь гонимый ломкой наркоман стучался к ним, отвечали:

— Все консилось… плиходи пятнису…»

Насмотревшись этой комедии, нужно было поехать и увидеть собственными глазами все, что происходит там, в Китае. Разумеется, не в настоящем обличье… Пароход в Шанхай… Повсюду полиция… Синий дождь… На мостике Дора в черном плаще.

Франсуа все прекрасным образом уладил. Господин Ли (теперь он уже мертв) был сама любезность, ни искренний, ни лживый, эдакий даоист, переодетый маоистом. Дао, Мао, неприметный сдвиг во времени, этот самый Дао стоит десять тысяч Мао, что, впрочем, понимал — стоит лишь взглянуть на это непередаваемое выражение лунообразного лица — и сам кормчий, правящий в открытое море. С годами круглый венецианский фонарь все больше походил на его разноцветные портреты, написанные Энди Уорхолом. С господином Ли понимаешь друг друга без слов, мы медленно шагали по проспектам и аллеям парка. Какая нынче стоит погода, воспоминания о Париже тридцатых годов, проблемы урбанизации и уличного движения, будущее контрацепции. Китай находится на другой планете, где-то между воздухом и почвой, но здесь редко встретишь белых с длинными носами, которые и сами это осознают. Они причаливают, суетятся, они полны идей, они привозят свою технику и свои капиталы, они полагают, будто освоили правила игры, куда более наивные, чем когда-то иезуиты, они не понимают ни аллюзий, ни языка намеков, они теряются, не сумев проникнуть внутрь оболочки. Приезжайте, считайте, оценивайте, прикидывайте, вкладывайте деньги, убирайтесь. Русские? Ах да, были, а как же, взгляните на эту уродливую архитектуру, но они исчезли, забавно. Японцы? Вы видите сходство между ними и нами? Американцы? Они прекрасно понимают соотношение сил. Французы? Я вас умоляю, Великая Революция, Наполеон, Парижская Коммуна, май 68-го… Только не говорите, что русские и в самом деле поняли дух Просветителей или уроки Энциклопедистов… нет, нет, это просто недоразумение, Маркс совершенно не хотел этой истории с попами… Вообще-то все это непросто, давайте уж мы сами, видите ли… Господин Ли улыбался, снова улыбался, но облегчал нам всякого рода перемещения… Он подарил мне прекрасного Чжуан-Цзы (Пекин, 1966), а взамен Дора позволила мне дать ему одного Лао-Цзы из своей библиотеки, 1922 года издания. Оба тома охватывали приблизительно век, двадцатый, как его принято называть, тот самый, когда Время сменило опору. Но на публике господин Ли в мгновение ока менялся кардинально: пронзительный резкий голос, деревянный язык, рубленые кирпичики пропаганды, а затем снова вместо непреклонного бамбука — тонкий гибкий тростник. Преуспевший китаец-шизофреник — это что-то новенькое. Во всяком случае, неврозом здесь и не пахнет. Кто лучше этого китайца может быть сумасшедшим, одновременно не будучи таковым?