(Брак)ованные (СИ) - Энни Дайвер

и наш разговор в номере. Да, ухаживаниями это не назовешь. А если вспомнить все наши словесные перепалки, то и вовсе получится, что мы все время только собачились. Но, к счастью, правды от меня никто не требует, а Еву Яковлевну я вижу в первый и, возможно, последний раз в своей жизни, поэтому вру ей с легкостью:

— Конечно. Не обошлось, правда, без ссор, но ваш сын — прекрасный мужчина.

— Мне нравится, куда зашел ваш разговор, — раздается за моей спиной, а после горячая мужская ладонь ложится на талию. Вздрагиваю от неожиданности, но оказываюсь прижата к телу босса. — Не заскучала? — наклоняется ко мне Евсеев, а я думаю, как бы осторожно наступить каблуком на его ногу, чтобы было больно, но незаметно. О таком мы не договаривались. И это я не только о выходке Мирослава, но и о реакции тела, которому неожиданно понравилось происходящее.

— Не успела. У тебя чудесная мама.

— Да-да, и я жду вас двоих в гости. И не отнекивайся, родной, теперь не только о работе думать нужно.

Через несколько минут мы проходим к столу, где мне отводится почетное место между Мирославом и его братом. Видимо, чтобы защищали с обеих сторон от опасных родственников. Правда, из представляющих опасность только Ольга с Ренатом и Яков Игнатьевич, но последний сегодня занят любимой женой.

— Все в порядке? — спрашивает Мирослав, опуская передо мной полный бокал с шампанским. Он снова слишком близко, еще немного, и его нос коснется моей щеки.

— Да, — киваю и улыбаюсь, замечая, что на нас смотрит Ева Яковлевна. — Почему вы все Евсеевы? Твоя мама ведь была замужем, — вдруг спрашиваю, понимая, что никак они не могли остаться Евсеевыми, если только кто-то очень влиятельный не приложил к этому руку.

— Отец не выдержал давления деда и ушел, когда Оле исполнилось три. А дед забрал нас с мамой к себе и сказал, раз он воспитывает нас, то и фамилию мы должны носить его, — Мирослав говорит спокойно, для него это давно свершившийся факт, а мне становится не по себе. Вряд ли Яков Игнатьевич был тем самым дедом, который баловал внуков, покупал им мороженое втихую от родителей и закрывал глаза на маленькие промахи.

— Ого, — все, на что меня хватает.

— Поешь, чтобы быстро не захмелеть. Я видел, что в последний раз ты ела только утром, — прерывает поток моего любопытства Евсеев и кивает на салат, который мне незаметно подал официант.

В программе вечера поздравления и танцы, без конца звучат тосты, Нина Юрьевна смущается и не переставая благодарит мужа за то, что все организовал, а Яков Игнатьевич крепко обнимает супругу и иногда целует ее руки. Не знай я старшего Евсеева, подумала бы, что это божий одуванчик. Я почти все время отмалчиваюсь и не вовлекаюсь в беседы, только Ярослав не оставляет попыток меня разговорить, но чем больше вопросов он задает, тем сильнее я жмусь к Мирославу, который во всей этой семье внушает мне неоспоримое доверие.

— Мы здесь надолго? — перевожу взгляд на босса, который цедит коньяк.

— До торта, — отзывается моментально, отвлекаясь от рассказа матери о вилле. — Устала? — внимательный взгляд сканирует меня от макушки до пояса.

— Совсем немного, — признаюсь, потому что от количества людей кружится голова. Или я путаю их с пузырьками третьего бокала шампанского. Алкоголь бьет в голову, и все вокруг легонько кружится. Кажется, от волнения я даже не заметила, как перебрала. Теперь придется пожинать плоды. — Мне бы на воздух.

— Мам, извини, мы сейчас, — Мирослав поднимается и подает мне руку. Встаю следом, уже не возмущаясь, что он меня придерживает. — Идем.

Поверить не могу, что сейчас мы окажемся в тишине и прохладе. Стоять еще хуже, чем сидеть, все расплывается, но приходится держаться и сохранять серьезность лица. Нельзя мне ввязываться в такие авантюры. Я или поседею раньше времени, или сопьюсь. Или и то, и другое.

— Уже уходите? — не оставляет нас без внимания Ренат, который весь вечер обхаживает жену и успевает разговаривать с Яковом Игнатьевичем.

— Не привлекай внимание, Ренат, — беззаботно-лицемерно отмахивается Ольга. — Они ведь молодожены, пусть лучше выйдут, чем здесь целоваться.

Алкоголь бунтует против уязвленного самолюбия и решает броситься на его защиту. Но волевая рука Мирослава его быстро останавливает — Евсеев перехватывает меня за талию, будто ждет, что я действительно брошусь расцарапывать лицо Ренату. Но все мое недовольство выливается лишь в возмущенное фырканье и скривившийся рот.

— Могли бы и порадовать родню поцелуем, если на свадьбу не удосужились позвать, — весело смеется Ренат, салютуя нам бокалом.

— Мы не играли свадьбу, и ты это знаешь, — холодно бросает Мирослав.

— Горько! — игнорируя слова Евсеева, произносит Ренат. Зал мгновенно затихает, и все взгляды устремляются на нас. Мирослав тяжело вздыхает и едва качает головой. Я надеюсь, что все посмеются и недоуменно вернутся к своим делам. Так и происходит: гости, не понимая, теряют к нам интерес, и я улыбаюсь, глупо радуясь исходу, пока Ренат снова не толкает нас в пропасть, растягивая ритмично: — Горько! Горько!

Мы одни стоим посреди зала, да и каждый второй здесь знает, что мы недавно поженились, поэтому вопросы, даже если и появились, отпадают моментально, и народ подключается к скандированию. «Горько! Горько!» слышно со всех сторон. Мирослав поворачивает меня лицом к себе, смотрю в бесстыдные карие, в которых и намека на чувство вины нет — Евсеев как всегда серьезен.

— Мы должны это сделать, — произносит мягко, даже улыбается, используя на мне свое обаяние. Опускает ладони на шею и гладит большими пальцами щеки, путая и так пьяные мысли.

— А как же «моя родня не кричит горько»? — шепчу, но голос так и норовит взлететь до противного писка. Мы близко, критически близко, потому что влюбленные