От лица огня - Алексей Сергеевич Никитин

Илья пересёк небольшой их двор и через минуту, махнув на прощанье рукой, вышел на улицу. Гитл смотрела ему вслед, она видела, как он свернул за угол, перебежал безлюдную улицу и быстрым шагом направился к фуникулёру.

— Да уподобит тебя Господь Эфраиму и Менаше. Да благословит тебя Бог и сохранит тебя, да обратит Господь лик Свой к тебе и помилует тебя, — Гитл стояла посреди ночного двора, и слова древнего благословения текли и растворялись в темноте. — Да обратит Господь лик Свой к тебе и дарует тебе мир…

Стены домов давно скрыли от неё высокую фигуру сына, но она видела, как в темноте и одиночестве он поднимается по Александровской, и каждый шаг приближает его к ночным звёздам Киева — багровым, белым, ледяным.

5.

Илья слушал Гитл не очень внимательно — она просила его быть осторожным, конечно, он будет осторожен, как иначе? Прощаясь, мать должна была сказать ему какие-то слова, это ритуал, и она их сказала. Позже он вспомнит этот июльский вечер, возможно, они вспомнят его вместе, после войны, когда все вернутся в Киев. Наверное, тогда её слова наполнятся новым смыслом, о котором пока они не знают, ни он, ни Гитл. Но сегодня, после изнурительного дня, проведённого в толпах, в давке, в чиновничьих кабинетах, накануне другого, такого же выматывающего, всё сказанное Гитл оставалось для Ильи только необязательными словами. Слова не имели значения, но сам разговор, вдруг понял Илья, был важен. Они расстаются, и уже завтра он останется один: без Гитл, без Феликсы, без Тами. Он больше не сможет им помочь, что бы ни случилось.

Феликса его ждала. Была она собрана и деловита.

— Я вот о чём подумала, — встретила она Илью. — Тебе надо заранее подготовиться, если вдруг что-то случится. Потому что случиться может всякое: например, тебе придётся вернуться в Киев, когда тут будут немцы.

Илья задумался. Эта мысль ему не приходила в голову, но такое действительно возможно.

— Пока ты здесь, узнай, кто из твоих друзей не уезжает. Например, Ирка Терентьева никуда не едет, у неё мать лежит, и она останется с матерью. В крайнем случае, можно к ней. А сюда приходить нельзя, и к твоим тоже нельзя.

— Да, это понятно, — согласился Илья. — Я буду спрашивать у ребят.

— Нужно спрятать твою одежду. Закопай её в надёжном месте. Не в шинели же тебе ходить по городу. Вот стоит мешок, там всё, что нужно — старое пальто, штаны, пиджак, ботинки. Его можно зарыть где-нибудь в парке, в глубине. Но всё это на самый крайний случай, потому что места опаснее Киева для тебя нет.

Илья и это знал не хуже жены. После апрельской победы в цирке Крутикова казалось, его узнаёт весь город. По своей воле он сюда точно не вернётся, но мало ли, что его ждёт.

— И ещё, последнее, если тебя ранят, если нужно будет спрятаться, отоспаться, отлежаться, согреться, не знаю, не могу придумать, что с тобой может произойти — иди в Кожанку к моим. Они всегда помогут.

— Конечно, — Илья обнял жену. — Спасибо. Ты уже собрала вещи? Мать хочет, чтобы на вокзал мы все поехали вместе.

— Это правильно. Нужно ехать вместе. Когда мы выходим?

— Утром. В половину пятого.

— Вещей у нас немного — я взяла твой чемодан. И мешок с едой. Мы же скоро вернёмся? — вопрос прозвучал как-то беспомощно, и Феликса добавила:

— Может быть, уже осенью.

Мешком она назвала небольшой рюкзак, в котором были сложены консервы, хлеб, три десятка варёных яиц, пшено и картошка.

— Я тоже надеюсь, что скоро вернётесь, — согласился Илья, хотя не знал, когда это случится и даже не знал, что об этом думать. Спокойное поведение Феликсы, до этого проплакавшей почти неделю, его не удивило — перед соревнованиями она всегда нервничала, но на старт выходила спокойной. У Ильи было время привыкнуть.

Они сидели молча, словно боялись, что слова прощания сломают их хрупкую веру в краткость расставания. Феликса знала, что не хочет ехать, но обязана; Илья знал, что не хочет расставаться с ней, но обязан. Так пусть их разлука будет хотя бы недолгой.

Весь день отъезда был полон безграничного отчаянья и бессилия перед судьбой, перед войной, вырывавшей и вышвыривавшей людей на восток из их домов — сотнями, тысячами, эшелонами. Девятнадцатого уходило сразу несколько составов на Волгу и на Урал. Киевский вокзал, вся площадь перед ним, весь перрон были туго и тесно забиты женщинами с испуганными и ревущими детьми. Между теплушками, между обычными товарными вагонами, в которых совсем недавно возили скот, люди метались от поезда к поезду, не умея отличить один от другого, не понимая, как и где искать нужный состав и начальника поезда, единственного человека со списками эвакуирующихся, от которого в этот день зависела их судьба.

В то же время с центрального вокзала Киева отправлялись два военных эшелона — грузились части, составленные из недавних киевских призывников. Им предстоял совсем недолгий путь: сперва в Харьков, а оттуда, в составе уже сформированных дивизий, — на фронт. На западе немецкие войска стояли в тридцати километрах от киевских окраин. Вернее, немцы не стояли, они двигались, обходя город с севера и с юга, и никто не знал, где их увидят завтра. «Позавчера немцы взяли Белую Церковь, вчера Фастов, сегодня будут в Мотовиловке». Мотовиловка — дачные места, сорок минут до Киева. Толпа наполнялась слухами, впитывала их и порождала новые, немыслимые, но некому было ни подтвердить их, ни опровергнуть, и оттого они казались вполне достоверными. Сам вид новобранцев разных возрастов, не уверенных ни в себе, ни в своих действиях, больше похожих на обычных гражданских, переодетых зачем-то в новую мятую форму, не прибавлял спокойствия, но усиливал панику уезжающих, придавая ей смысл почти апокалиптический. Так не едут на месяц или на полгода, так бегут навсегда.

Эшелон Управления пожарной охраны был составлен из теплушек защитного цвета и выглядел надёжнее других. Илья отыскал нужный вагон. Двери его были сдвинуты и заперты на висячую скобу. Илья поискал старшего по вагону, но внутри его быть не могло, а по платформе в противоположные стороны одновременно двигались два потока людей, постоянно налетая друг на друга, сталкиваясь, ругаясь и огрызаясь. Искать было и бесполезно, и бессмысленно.

— Открывай, — скомандовала Гитл. — Нужно занять места, а там уже можно ждать отправления. Здесь нас в минуту сметут на рельсы.

Илья сбросил скобу и раздвинул двери. Внутри пахло лошадиным навозом, на дощатом полу валялись клочья сена. Посередине было оставлено место для буржуйки,