Жестокий век. Книга 1. Гонимые - Исай Калашников

Тэмуджин промолчал. Его невеста Борте, девочка с круглым, как полная луна, лицом и узким, слегка приподнятым к вискам разрезом глаз, не однажды являлась ему в беспокойных снах. Однако он боялся ехать к Дэй-сэчену. Если Дэй-сэчен не примет его в зятья, расторгнет давний уговор, придется пережить еще одно унижение, лишиться еще одной надежды.

— Поедем, Тэмуджин! — сказал Хасар. — Мы с Бэлгутэем будем твоими нукерами. Если не захочет с нами говорить Дэй-сэчен, увезем Борте без разговоров.

И опять грустно-насмешливо улыбнулась мать:

— Эх, Хасар, Хасар, и удалой же ты парень! Но удаль без ума — лук без тетивы. Не лезь к Тэмуджину с глупыми советами. Пусть он подумает и все решит сам.

Она пошла помогать Хоахчин потрошить птицу. А Хасар, загоревшись, начал надоедать Тэмуджину своими безрассудными замыслами. Тэмуджин молча вышел из юрты, лег в ее тени. Зной понемногу спадал, и от речушки в степь потянулась скотина. Тэмуджину всегда радостно было смотреть на небольшое свое стадо. Свое! Он слишком хорошо помнил страшную зиму, когда остались в степи одни. Тогда казалось: на земле совсем нет людей — ни злых, ни добрых. Эта мысль так засела в голову, что он чуть было с ума не сошел. Теперь он ни о чем подобном не думает, порой даже хочется, чтобы степь вокруг их юрты опустела на месяц пути. Жить было бы спокойнее. Хотя нет, все-таки лучше бы здесь, рядом, стояли юрты друга отца — заботливого Мунлика и его сына-шамана Теб-тэнгри, Тайчу-Кури и его матери, кузнеца Джарчиудая, поставщика кумыса для Кирилтуха Сорган-Шира… Помогая ему, они не искали выгод. И добро бы были родственники, а то ведь все из других племен. Есть, оказывается, в людях что-то более сильное, чем чувство кровного родства. Что же это?

Каждый раз, стоит ему остаться наедине с самим собой, как начинают одолевать такие вот думы. Почему? Может быть, все думы от внутренней встревоженности, от вечного страха за свою жизнь. Вот поедет к Дэй-сэчену, женится на Борте, будет кочевать с хунгиратами, душа обретет покой. Он станет жить просто, присматривая за стадом, охотясь. Много ли человеку нужно — покой и пища. Степь велика и просторна, люди могут жить не мешая друг другу. Могут. Но почему же они не живут в мире и согласии?

Солнце склонилось к закату, и степь стала совсем иной, чем в полдень. От бугорков потянулись тени, и те места, что днем выглядели ровными, сейчас казались изрезанными ложбинами. Едва ощутимый ветер чуть заметно покачивал траву. Тонко, напевно, словно птицы, свистели вылезшие из нор суслики, попискивали мыши, в озерке самозабвенно квакала лягушка, тускло-серый чекан сел недалеко от юрты, почикал, смешно приседая, и деловито побежал в кустики жесткого касатика. Тэмуджин повернулся, обводя взглядом степь, и вздрогнул. С сопки шагом спускались два всадника.

— Мама!

Мать оглянулась, быстро вскочила и бросилась в юрту.

— Скорее сюда!

В юрте братья затеяли веселую возню, перевернули всю постель. Бэлгутэй лежал на животе, Хасар и Хачиун держали его, а Отчигин шлепал ладонью по голой спине, для лучшей присадистости смачивая пальцы языком.

— Люди едут! — тихим, отчетливым шепотом сказала мать.

Ребята вскочили, высыпали из юрты. Она отвернула войлок, приказала Тэмуджину лечь на землю, закидала его одеждой.

Он услышал приглушенный травой топот копыт, вежливые голоса всадников, справлявшихся, здоровы ли хозяева, благополучно ли в стаде.

Мать приказала Хасару и Бэлгутэю расседлать коней.

— Ваши кони устали. Издалека, должно быть, путь держите? — спросила она. В ее голосе не было ни робости, ни страха, но это еще ничего не значило, просто мать умела держать себя в руках.

Тэмуджин напряженно ждал ответа гостей.

— Мы едем, ты верно заметила, издалека. Были в гостях у родичей. Уже подумывали, где бы заночевать, но увидели вашу юрту.

— Проходите.

— Мы отдохнем немного здесь.

Говорил один из гостей. Второй гость, судя по голосу, моложе первого, поддакивал, повторяя за старшим его последние слова:

— Да-да, здесь.

— Я постелю вам кошму.

Мать вошла в юрту, наклонилась над постелью, прошептала:

— Лежи, не поднимайся.

Значит, она заподозрила что-то неладное. Тэмуджин чуть сдвинул с головы одежду, чтобы лучше слышать разговор.

— Э, у вас варится что-то вкусное!

И взволнованный голос Хоахчин:

— Зачем в чужой котел лезешь? Так гость делает, а?

Хоахчин, конечно, права, добрые гости так не делают.

— Не шуми, Хоахчин! — Голос матери был по-прежнему ровным. — Они с дороги, устали, проголодались. В котле не убавилось оттого, что в него заглянули.

— Ты говоришь разумно. Мы целый день не ели, и горло у нас пересохло.

— Да-да, пересохло.

— Заходите в юрту. Она бедна, но по чашке кумысу и архи завсегда найдется. Оружие оставьте здесь. Не подобает в мирное жилище входить с мечом и луком.

— Муж держит при себе жену, воин — оружие. Чтобы не воспользовались другие. — Гость засмеялся.

Послышались шаги. Тэмуджин поспешно прикрыл голову.

— Мама, он наступил на порог![27] — Это голос Хасара, дрожащий от злости.

— Не кричи, парень, не кричи! Задел невзначай, чего особенного?

— Нет, ты наступил преднамеренно! — закричал Хасар. — Я видел!

— Разве можно принимать угощение в юрте, где тебя встречают криком и бранью? Пошли.

Они возвратились к огню. Мать осталась в юрте, нацедила из бурдюка кумыса. Тэмуджин снова сбросил с головы одежду. Мать приложила палец к губам и вышла.

— Сначала пей сама. Нам, хозяйка, не хочется навсегда уснуть здесь.

— Почему так плохо думаете обо мне?

— Потому, что мы тебя знаем…

— Да-да, Оэлун, знаем, — торопливо подтвердил другой.

— Где твой старший сын, Оэлун?

— Его нет. Он уехал на охоту.

— Мы подождем.

— Зачем он вам?

— Нам он не нужен. Его хочет видеть Таргутай-Кирилтух. Доставим Тэмуджина — получим награду. Нам очень повезло. Мы и вправду возвращались от родичей. Видим — юрта. Почему так далеко от всех кочевий? Не Оэлун ли со своими парнями прячется тут? Подъехали — и верно, ты.

— Тэмуджин сюда не вернется. Вы не получите свою награду!

— Получим. Не вернется — увезем этого крикуна или любого из ребят. Сбегут — заберем тебя. Так говорил нойон, так мы и сделаем.

— Вы и ваш нойон дикие звери, готовые сожрать себе подобных! В вашей груди не сердце человека — змея, источающая яд!

— Смотри-ка, она ругается.

— Да-да, ругается.

— А ругаться тебе ни к чему. Нойону хочется, чтобы кто-то из вас жил рядом, под боком. Так ему спокойнее. Если что-то затеет ваш род или ваши доброжелатели, заложник отправится к своим предкам, зажимая собственную голову под мышкой. Только и всего!

Тэмуджин до крови закусил губу. Ярость и злоба душили его. Неужели во всей великой степи нет места, где можно укрыться от ненавистного Таргутай-Кирилтуха? Он представил, как его, связанного, везут по раскаленной степи, как будут издеваться Аучу-багатур и Улдай, и противный холодок пробежал по телу. Неужели он позволит снова надеть на шею кангу?

Мать спросила у незваных гостей:

— Постлать вам постель?

Старший засмеялся.

— Э, да ты добрая! Но спать мы поедем в степь. А чтобы вам не вздувалось убегать, всех лошадей уведем с собой. Вот так, хозяйка. Налей еще кумыса.

Мать вошла в юрту, наклонилась над бурдюком так, чтобы закрыть собою дверь. Тэмуджин сел, знаками попросил нож. Она отрицательно качнула головой, еле слышно прошептала:

— Нельзя. Небо отвернется от того, кто прольет кровь человека у порога своего дома.

— Если бы это были…

— Тише! — И громко позвала:

— Хасар, иди помоги мне!

— Ну, что тебе? — Хасар шагнул в юрту, злой, с ожесточенно сжатыми губами.

— Свяжите их! — суровым шепотом сказала мать. — Сейчас. Я уроню чашу — кидайтесь. Тэмуджин — на того, что сидит справа. Хасар с ребятами — на второго.

— Ты чего возишься, хозяюшка?

— Идем.

Тэмуджин подполз к выходу, выглянул. Нукеры сидели спиной к юрте, держали в руках широкие чаши. Тот, что справа, сутулый, с короткими, присоленными сединой волосами, — старший. Это был верный нукер Аучу-багатура, безжалостный и непреклонный исполнитель его воли. Второй был незнаком Тэмуджину. Засаленный воротник халата врезался в его красную, потную шею.

Хасар и ребята стояли чуть в стороне от огня. Хасар им что-то шепнул, и братья испуганно переглянулись. Это сразу же заметил старший нукер.

— Чего шепчетесь?

— Боимся громким разговором помешать вам, — нагло ответил Хасар.

Солнце уже почти село, полосы теней слились в одно целое, лишь кое-где золотились бугры да огненным светом пылали метелки ковыля.

Старший поставил чашу. Мать взяла ее.