Сонные глазки и пижама в лягушечку - Том Роббинс

– Ураган владеет боулингом?

– Да, боулингом плюс еще одной штучкой. К этому я и веду. Он переоборудовал подвал в жилое помещение, чтобы можно было лежать на диване и слушать «гром» на «небе», почти как в старые времена, в прериях. За те деньги, что он заплатил, покупку боулинга нельзя было назвать хорошим вложением капитала, но я всегда считал, что счастье дороже выгоды. Или ты не согласна? В подвале «Гремящего дома» хватило места на две большие квартиры, и когда Ураган предложил мне вселиться в одну из них, я ощутил себя персонажем из ковбойского фильма: единственный бледнолицый, которому доверяют индейцы. В то время я жил в мотеле на Аврора-авеню, и переезд в «Гремящий дом», как ни крути, был шагом вперед. Правда, когда боулинг перешел на круглосуточный режим, времени на сон практически не осталось. К постоянному грохоту я долго не мог привыкнуть. Даже подурнел от бессонницы. А ведь меня считали чертовски симпатичным парнем!

«Это кто же, интересно? – думаете вы. – Рокерские шлюхи, чьих дружков посадили в тюрьму?» Но тут официант приносит вино, и вы ограничиваетесь тем, что презрительно закатываете глаза.

– Через два года после того, как я переселился в «Гремящий дом», Ураган увлекся рынком искусства. Связался с дурной компанией, начал посещать вечеринки, где гости раздевались догола и смотрели прямые трансляции с аукциона «Сотби» по спутниковому каналу. Справедливости ради отмечу, что на торговле живописью в то время можно было неплохо подняться: цены на картины взлетали вдвое за одну ночь, бездарные тараканы-пачкуны из Сохо разъезжали на роскошных лимузинах, а европейские художники переворачивались в гробах при каждом ударе аукционного молотка. Так что я не очень удивился, когда Ураган отслюнил три миллиона за картину Ван Гога.

– Ничего себе! Три миллиона за картину Ван Гога?!

– Да, но это ведь был Винсент Ван Гог, Гвен! А не его братец Элмер. Нормальная цена по тем временам. Проблема заключалась в другом: три миллиона составляли все сбережения Урагана, не считая боулинга. Он выжидал несколько лет, надеясь, что помазанная краской тряпка подорожает в четыре раза, однако японские коллекционеры очухались, и у рынка искусства отвалилось дно. Один голландский индустриалист предлагал за картину восемьсот тысяч, но Ураган, должно быть, сохранил генетическую память о манхэттенской сделке. Он наотрез отказался продавать. В конце концов его отец, узнав о богемном заскоке сына, пришел в шаманскую ярость и появился на пороге «Гремящего дома» в расшитом бизонами пончо, чтобы своими глазами увидеть знаменитую картину. Увы, Ван Гог с момента покупки хранился в банковском сейфе, и это довело старика буквально до истерики: «Как?! Ты потратил на картину столько денег и даже не смотришь на нее?!» Он заставил Урагана забрать Ван Гога из банка и повесить на стену. «А теперь мы будем на нее смотреть». И они вдвоем уселись на диван и смотрели на картину целую неделю не отрываясь – а ведь мы говорим о каком-то тусклом, мрачном наброске с изображением чистящих репу крестьян, – после чего отец встал и молча уехал в Оклахому. А Ураган с тех пор подсел на картину. Не может без нее жить. Да и не хочет. Это превратилось в своеобразную медитацию, дающую чувство покоя и понимания. День за днем он только и делает, что сидит и созерцает. Голландец каждый месяц повышает цену, но Ураган и слушать не хочет.

– Сколько же ему сейчас предлагают?

– Ах, Гвендолин, ну откуда я знаю? Да и какая разница? Дело не в цене. А в том, что Ураган дни напролет просиживает на диване, разглядывая пространственно-композиционную плоскость, при помощи которой экспрессивный антинатуралист Ван Гог превратил рутинное действо в сосуд множества смыслов и перечеркнул историю Возрождения. Дело в том, что Ураган зачарован этими дурацкими чистильщиками репы и поэтому не смог бы напасть на Кью-Джо, будь он даже маньяком с патологической склонностью к ожирелым белым женщинам, в чем я его до сих пор не замечал.

– Ну ладно, ладно… Я просто спросила.

20:45

– Эй, официант! – На самом деле парнишку зовут Брайан, но вы не любите обращаться к обслуживающему персоналу по имени. – Официант, этот винный коктейль на вкус какой-то другой. И второй бокал, кстати, отличался от первого!

– Ах, вы заметили! Слава богу! Наш бармен сегодня экспериментирует с новой линией вин от Уолта Диснея. Ваш первый бокал, если я не ошибаюсь, был приготовлен из шардонэ «Дональд Дак», второй – из либфраумильх «Минни-Маус», а последний – из пино-блан «Гуфи». Забавно, правда?

– М-да. Концерт только начинается, – бормочете вы, отодвигая бокал и борясь с нестерпимым желанием обхватить голову руками.

20:46

– Гвендолин, я до сих пор исходил из предположения, что ты первым делом обзвонила друзей, любовников и родственников Кью-Джо и убедилась, что никто из них ничего не знает. И все же спрошу: так ли это?

– Обзвонила бы, если бы было кого обзванивать. Ее семья живет где-то в Огайо, я могла бы найти телефон у нее в записной книжке, но зачем беспокоить людей? И потом, вряд ли Кью-Джо отправилась бы из твоей квартиры прямиком в Огайо. Она вообще ненавидит Огайо!

– Тут она не одинока. А как насчет друзей?

– Есть парочка астрологов, с которыми она общается. Но никогда не остается у них ночевать. Я даже имен не помню.

– Любовники?

– Ничего постоянного. Кью-Джо предпочитает случайные контакты. Да и то нечасто. При ее-то размерах…

– Да, понимаю. Хотя при определенных обстоятельствах я бы очень даже…

– Ну, ты – это другое дело. Ты и сам… странный.

– Так только кажется.

Даймонд кладет свою руку – ту, что украшена мистической наколкой – поверх вашей. Вы замираете. А потом осторожно убираете руку, якобы для того, чтобы отпить винный коктейль, к которому, по правде говоря, совершенно утратили интерес после того, как узнали, что туда подмешан «Гуфи». Рука вибрирует еще секунд сорок.

– Есть предложения? – спрашиваете вы.

– Естественно. – Он снова тянется к вашей ладони. Вы отодвигаете ее.

– Я имею в виду, насчет…

– Кью-Джо?

– Разумеется. И еще… еще насчет моей ситуации. С работой. – Вы невзначай придвигаете руку обратно, в зону досягаемости.

Даймонд качает головой и смотрит на вас со смешанным чувством жалости и ужаса. Такой же взгляд был у отца, когда он слушал, как вы берете уроки вокала. Как только вам исполнилось четырнадцать, он почему-то решил, что такой необычный голосок нужно развивать. Фредди надеялся, что его дочь станет знаменитой джазовой певицей, и поэтому два раза в неделю вы отправлялись после школы на автобусе в Центральный район, где прилежно перенимали вокальную премудрость у негритянки, лишь номинально уступающей Кью-Джо в обхвате груди. В конце каждого урока отец появлялся в дверях и, закрыв глаза, слушал ваш голосок, скачущий из тональности в тональность, как голодная музыкальная белочка. «Ох, Пипи», – говорил он, качая головой. И смотрел, как сейчас смотрит Даймонд.

– Пора уже поумнеть, – говорит Даймонд.

– Что-что?

– Пора поумнеть, – повторяет он с модуляциями Даблъю-Си Филдса. – Тот факт, что ни у одной девчонки от Лос-Анджелеса до Чикаго нет такой классной попки, еще не дает тебе права использовать ее вместо головы. Тем более что мне она нужна для другого. Поднимись над своими карьерными страхами, Гвендолин! Поднимись или навсегда останешься с жабами.

– С жабами?!

– Практически все виды жаб умеют плавать, но в отличие от лягушек они лезут в воду только по принуждению. А ведь наша планета на две трети покрыта водой! Кого, по-твоему, правильнее назвать ограниченными: жаб или лягушек? Лягушки гладки, влажны и блестящи; жабы сухи, грубы и бородавчаты. – Он чешет заросший подбородок. – К тому же у жаб есть еще один серьезный недостаток.

– Какой? Говори скорее, не томи, я всю жизнь мечтала узнать!

– Жабы не скрещиваются с лягушками.

Вы залпом допиваете дурацкий винный коктейль и делаете вид, что встаете из-за стола:

– Поднимись над своими сексуальными заботами, Даймонд! Поднимись – или сегодня вечером останешься без моего общества.

– Браво! Туше! – отвечает он. – Прости, не удержался, чтобы лишний раз не выразить свою привязанность к земноводным.

Впредь постараюсь держать себя в руках. – И добавляет, показав глазами, что ваше демонстративное полувставание не осталось незамеченным: – Если помогу с работой, ты останешься?

20:40

Разумеется, все не так безоблачно. То, что Даймонд называет помощью с работой, выливается в длинную лекцию о вреде устаревшей и ретроградной привычки работать на зарплату. Он долго и нудно в своей характерной гнусавой манере распространяется о том, что в контексте человеческой истории постоянная работа является случайным сбоем, кратковременным отклонением от вектора прогресса. Люди, заявляет он, обрели разум миллион лет назад (вы сомневаетесь, что это правда), однако работа с регулярной оплатой практикуется лишь на протяжении последних пяти веков (это тоже не похоже на правду), что на общей временной шкале выглядит весьма скромно. Он поясняет, что люди работали все время, но современный порядок – с бухгалтерией, зарплатой и отпусками – возник совсем недавно. А теперь, с нашествием роботов, компьютеров и всеобщей автоматизации, этот порядок снова отходит в прошлое. Так что с исторической точки зрения постоянная работа – быстротечная, отживающая себя мода.